— В хижине на берегу?

— Ага, вот именно. — Она вздохнула. — Нет, вряд ли мы остались бы в хижине. Но если я расстанусь с Бобом, денег у меня не будет. Не то чтобы это было так важно. То есть, наверное, это не должно быть важно.

— А может, это и важно.

Я никогда не рассказывала Либби о своих финансовых проблемах, но мне казалось, что она и так о них знает. Всякий раз, когда мы ходили обедать, Либби говорила «по-моему, сегодня моя очередь платить», хотя и в прошлый раз, и в позапрошлый тоже платила она. Я несколько раз выходила в море на яхте с ней и Бобом, и у них всегда была с собой корзина с едой, а меня они просили ничего с собой не приносить. У Либби случайно завалялся «лишний» спасательный жилет, который она потом попросила меня забрать себе, а Боб — опять же совершенно случайно — нашел где-то на яхте спасательный жилет для собак — «наверное, оставили прошлые хозяева», — хотя никаких прошлых хозяев у яхты не было: ее спроектировал и построил своими руками отец Боба.

— Почему же у тебя не будет денег? — спросила я. — Это какая-то ерунда. Вы ведь владеете домом и магазином пополам, разве не так?

— Ну да, конечно, но если бы я ушла от Боба, я не стала бы просить его продать все, чтобы получить свою половину. Я просто не смогла бы так поступить. Помнишь, недавно мы ездили в Италию? Мы ходили там по огромному рынку, и Боб пробовал вяленые томаты, а потом обернулся, ища меня глазами в толпе, и, когда нашел, улыбнулся своей счастливой, уютной улыбкой. Он был такой, знаешь, ну, в этих своих мешковатых джинсах и идиотской красной клетчатой рубахе, со своей безумной бородой, и я подумала о том, что никогда в жизни не захочу снова с ним переспать, — и от этой мысли мне стало чертовски паршиво, — но еще я подумала о том, что люблю его сильно-сильно, так, как любят, наверное, родных братьев. И в ту минуту я поняла, что никогда не сделаю ничего такого, что может причинить ему боль. Я просто не вынесу, если мне придется сидеть перед ним и смотреть, как его лицо кривится от слез и как все рушится по моей вине. Он просто этого не заслуживает. Я не могу сломать ему жизнь и забрать все, чем он так дорожит, только потому, что мне кажется, будто я нашла новую любовь.

— Да, но…

— Да, но.Я знаю. А вот если я нашла новую любовь, разве не жестоко оставаться с Бобом и делать вид, словно я по-прежнему испытываю к нему сильные чувства? Может, нужно отпустить Боба и дать ему возможность найти себе кого-то, кто любил бы его так же сильно, как я люблю Марка?

— Ты не должна отвечать за чувства других людей, — сказала я. Эту фразу часто повторяла моя мать после того, как ушла от отца. Я не очень хорошо понимала смысл этих слов и не знала, насколько они верны.

— Если ты бросаешь в человека камень, вероятно, ты в ответе за ту боль, что он испытает, — сказала Либби.

— А когда ты поступаешь правильно, но кому-то от твоих действий плохо, это ведь его проблема, разве не так? И опять же, откуда ты знаешь, что правильно, а что нет? Кто решает?

— Все слишком сложно. Я уверена в Марке, но ведь и в Бобе я раньше тоже была уверена, а до него — в Ричарде. Может, и Марк тоже не навсегда, просто сейчас мне кажется, что навсегда, потому что я не с ним. Приходится признать, что я вот такая. Влюбляюсь на раз-два-три. — Она щелкнула пальцами. — И всегда была такой. Для других любовь — это что-то вроде редкой орхидеи, которая может расти только в одном месте и определенных условиях. А для меня это скорее какой-то вьюнок. Приживается где угодно, при любых обстоятельствах, да еще обматывает собой все вокруг. Классная метафора, а?

— Может, тебе стоит написать роман, — улыбнулась я.

— Кстати, теперь я могу научить тебя вязать носки, — сказала она. — У меня будет полно свободного времени.

Я доставала Либби с этими носками с тех самых пор, как вернулась из Шотландии.

— Думаю, Марк прав. Я не готова, у меня нет уверенности в том, что это правильно. Но когда я думаю о том, что останусь с Бобом и всегда, до самой смерти, буду только с Бобом, мне хочется тут же броситься под поезд. Здорово, правда? Мне всего тридцать восемь лет. Ведь не может такого быть, что я уже успела загубить свою жизнь?

— Может, это один из тех случаев, когда время все исправит, с кем бы ты ни осталась — с Марком или Бобом.

— Давай вязать носки, — вздохнула она. — Это полностью отвлечет меня. Ты не представляешь, до чего же трудно вязать носки.

— Да. Я уже думаю о том, что, возможно, слегка поспешила. Не знаю, справлюсь ли я с четырьмя спицами сразу. Я и с двумя-то пока не очень хорошо лажу.

На мне был бирюзовый шарф, я вертела в руке один из его концов. Сделав первую петлю, я стала набирать ряд за рядом и потом, когда шарф был готов, вплела оба конца нитки в полотно, как показывала Ви. Но узел все равно был заметен: торчал, как какой-то вязаный струп.

— Ты не думай, я уже настоящий эксперт по части лицевых и изнаночных. Но, возможно, теперь мне стоит потренироваться с прибавлением и убавлением петель и какой-нибудь схемой. Я завтра хочу купить себе еще пряжи и схему. Прямо жду не дождусь! А уже после этого возьмусь за носки.

— Сдались тебе эти носки! Почему именно они?

— Сначала я собиралась связать их для Кристофера, но теперь уже не уверена. Похоже, на это придется убить целую вечность. Но все равно мне нравится сама идея. Это такое удобное занятие: вязать ведь можно когда и где угодно. Я видела, как кто-то вязал в поезде, и выглядело это очень умиротворяюще. А еще мне нравится, что можно взять и буквально из ничего связать целую вещь. Может, я открою бизнес по производству дизайнерских носков, а пока буду вязать, стану придумывать сюжет для романов или даже записывать все, что в голову придет, на диктофон. Еще я недавно листала какую-то книгу в библиотеке, и там было очень много о том, как поймать пропущенную петлю, и мне совсем не понравилось, как это выглядело. У меня в романе должно быть что-нибудь про вязку носков — это было бы идеально. Может, я бы даже включила туда какой-нибудь узор или что-то такое. Правда, наверное, придется сделать вязальщиком мужчину, а то получится какая-то старушечья история. Но я должна еще немного потренироваться, прежде чем ты начнешь меня учить. Мне пока не очень хорошо удается исправлять ошибки. Наверное, надо несколько раз нарочно ошибиться, чтобы было что исправлять. А пока я просто стараюсь быть очень аккуратной. Я ведь знаю, что если где-нибудь напутаю, то заброшу все это к чертовой бабушке.

— Я умею исправлять ошибки в вязании, — вздохнула Либби. — А вот в жизни — нет. Я бы хотела начать все сначала — вот что было бы идеально. Не знаешь, как это сделать?

— Насколько мне подсказывает опыт, нужно просто тянуть за нитку и смотреть, как все, что ты связала, распускается — пым, пым, пым — и потом очень трудно смотать всю эту жуткую путаницу обратно в клубок.

Я засмеялась — именно так начинался мой бирюзовый шарф.

— Извини, — спохватилась я. — Если это поможет, я тут недавно прочитала книгу, в которой сказано, что все мы, сами того не зная, бессмертны и у нас есть уйма возможностей прожить идеальную жизнь. Правда, я не уверена, что идеальная жизнь нам понравится. Кто знает, что такое идеальная жизнь?

Либби спросила меня, что это за книга, и я рассказала ей о теории Ньюмана примерно в тех же словах, как у себя в рецензии.

— Звучит не слишком правдоподобно, — заметила она.

— Наука права, — сказала я. — Ну, насколько мне известно. Это, знаешь, как если бы тебе дали схему для вязания, и все инструкции там были бы верные, но в итоге у тебя вышла бы какая-то ерунда, потому что где-то ты напутала.

— И связала вокруг себя гигантский мешок.

— Ага, точно.

— Но если бы я покончила с собой и мне дали еще один шанс, тогда я, все тут уладив, попала бы в рай? — задумалась Либби. — И он показался бы мне прекрасным, даже если бы это был всего-навсего вязаный мешок?

— Ну да, типа того. При условии, что эта теория верна.