Умереть здесь и сейчас вместе с нею.

Я вращал глазами, как муха в предсмертной агонии. Микаинайт, ты помнишь, какое у меня было выражение лица? Пенелопа положила руку мне на лоб и спросила: что с тобой? Ее привычный запах, запах ландышей и сливочного масла, резко усилился, проникая в мои ноздри и распространяясь по всему телу. Одновременно на меня нахлынула ностальгия, и я перестал понимать, Пенелопа ли передо мной или это наши с ней тайные воспоминания. Мне хотелось крепко-накрепко удержать в своих объятиях все бередящие душу воспоминания, включая Пенелопу напротив меня, как будто я на самом деле собрался умереть. В ее запахе словно бы растворилось всё мое прошлое, начиная с того момента, как я попал в приют Катагири. Если исчезнет этот аромат ничем не заменимых духов, то мне придется превратиться в человека-невидимку. Моя подушка станет просто набитым мешком, из которого ушла жизнь.

– Пенелопа, я пришел попрощаться с тобой навсегда. Я умираю. Потому что моя любовь безответна.

Пенелопа расхохоталась. Я тоже не смог сдержать грустной улыбки. Но я и не собирался шутить. Мои слова были результатом серьезных размышлений. Мне казалось, что я могу умереть так же легко, как перевернуть следующую страницу книги. Правдой было и то, что последнее время я слишком часто подвергался ее насмешкам и подколам. Подсознательно я даже вынашивал тайное желание переспать с ней перед смертью. Чтобы она не слишком воображала, я повалил ее на кровать и набросился на нее как пиранья, зацеловывая ее губы и шею. Но Пенелопа продолжала смеяться. От ее смеха и мое вожделение, и одиночество, и решение покончить с собой постепенно сошли на нет. Я продолжал хвататься за нее, но мое тело разделилось на две половины: та, что спереди, и та, что сзади. Кровь от спины отхлынула, и она стала холодной, но в лице, груди и животе чувствовался прилив крови, и мне хотелось крушить все, что ни попадя.

– Платье мне не помни.

Как собака, с которой жестоко обошлись, я лежал ничком на краю кровати и мечтал о том, чтобы мир прямо сейчас прекратил свое существование.

– Я надену это платье на бал у Рокантанов. Все будут смотреть на него. А ты, Мэтью, лучше посмотри на меня без одежды.

Мне показалось, что я ничего не слышу, кроме шуршания платья, и тут она, обнаженная, откинула одеяло и забралась в постель.

Микаинайт, эта ночь изменила меня. Я не останавливался, пока мышцы живота не стала сводить судорога; до самого рассвета я впитывал своим телом ее запахи; пальцами, губами, языком и носом я изведал всю ее, вплоть до потаенных уголков; я шептал ей раз сто: I love you. I miss you, [145]пытаясь создать ее копию внутри себя.

– Пенелопа, я хотел бы положить тебя в капсулу и все время носить с собой.

Теперь не постучишь в соседнюю комнату, не увидишь ее, как прежде. Может, мне удастся распахнуть дверь в мои воспоминания, дверь в мои сны, и в этой маленькой комнатке я встречусь с Пенелопой, укутанной несколькими слоями вуали. Может быть… Мне предстояло терпеть эту несвободу.

– Я хочу, чтобы ты пообещал мне, – сказала Пенелопа на рассвете, похлопывая меня по щеке, чтобы я не проваливался в сон каждую минуту. – Может быть, ты меня и любишь, но даже думать не смей сделать из меня свою собственность. Такая любовь мне не нужна. Требовать от любви что-нибудь взамен – глупая жадность. Мы уже перестали быть друг для друга братом и сестрой, но и не стали любовниками в том смысле, как это принято здесь. Я, конечно, люблю тебя, Мэтью. И ты наверняка понимаешь, какую любовь я к тебе испытываю.

– Какую любовь? Разве любовь – это не желание все время быть вместе?

– Нет. Такая любовь не для меня. Я хочу обменяться любовью с бесчисленным количеством людей, с которыми пока что не встретилась. Менять любовь на деньги – работа проститутки, а я буду менять любовь на любовь. В моем понимании это означает покупать своим телом и душой то, чего нельзя купить за деньги.

– То есть спать с разными мужиками, да?

– Это всего лишь ничтожная часть моей любви. Короче говоря, моя любовь – это отдать как можно большему количеству людей всё, что я могу и что в моих силах. Да, это похоже на любопытство. У тебя любопытства хватит на двоих, так что ты должен понять, о какой любви я говорю.

Вот как я понял тогда ее слова: двое, более всего на свете любя друг друга, вынуждены идти на измену. Они обмениваются любовью не только друг с другом, но и щедро делятся ею со всеми, с кем только можно. Но при этом они по-прежнему крепко связаны между собой. Наверное, моя интерпретация была правильной. И еще Пенелопа сказала:

– Мэтью, давай через три года опять займемся сексом. Проверим, насколько мы изменились. Через три года тебе будет столько, сколько мне сейчас.

– Три года – это слишком долго, – сказал я. – Как бы я себя ни сдерживал, а через месяц я захочу тебя, и мне будет трудно совладать с собою. Не бывает таких святых, которые бы целых три года сдерживали свои желания по отношению к самому любимому человеку. Разве что импотенты…

– А я вовсе не имею в виду, чтобы ты сдерживал свои желания. Совсем наоборот. Ты должен любить других женщин или мужчин. Это правило нашей с тобой любви. Понял? Через три года, да?

С тех пор она намеренно стала меня игнорировать. Микаинайт, сейчас, конечно, это звучит как шутка, но я хотел жениться на Пенелопе. Я на полном серьезе мечтал о том, как мы убежим вместе из дома и поселимся в маленьком университетском городке (подходящим местом мне казалась Итака, где находился Корнуэльский университет). Я хотел создать утопическую идиллию в саду, взращенном в ящике, но Пенелопа облила меня ледяной водой:

– Куда тебе, ты пока даже со скукой справиться не в состоянии. У мальчишки, который не может вытерпеть пустоту и одиночество, нет прав любить другого человека.

Говорят, на разных берегах Млечного Пути живут японские влюбленные: Ткачиха и Волопас, которые могут видеть друг друга только один день в году: седьмого июля. Но они ждут год, а мы – целых три. Правда, Летучий голландец только раз в семь лет мог ступить на берег. Впрочем, если всё хорошо сложится, то мы, возможно, поженимся.

А пока что, в течение трех лет, я мог видеть Пенелопу только во сне. Микаинайт, с тех пор она много раз приходила в мои сны. Ты летал по ночному небу, навещая ее во сне. И всякий раз она выглядела по-иному. Но даже если она встречалась с другими мужчинами, во сне она была только моей Пенелопой.

С тех пор прошло больше десяти лет. Когда мне исполнилось восемнадцать, я закончил свою работу ребенком напрокат. Я стал учиться в университете. Пенелопа уехала из нашего дома и жила на Западе.

Через три года, как и было обещано, Пенелопа появилась предо мной. Она встречалась с немецким спортсменом, который занимался водным поло. Она была загорелой и подтянутой, каждая клеточка ее кожи излучала накопленную солнечную энергию. Я спал с Джейн, подругой Тарзана.

В двадцать три года я закончил университет и начал выполнять различные поручения в Нью-Йорке. Пенелопа прилетела ко мне из Парижа. За три года она совершенно изменилась, превратившись в элегантную даму. Она встречалась с французским композитором. Вне всяких сомнений, композитор был непревзойденным мастером поцелуя. Об этом свидетельствовали выразительные поцелуи Пенелопы.

Мэтью, а ты все такой же наивный. Ты стал хорошо заниматься сексом. Продолжай в том же духе.

Она стала чем-то напоминать маму.

Последний раз я видел Пенелопу два года назад. До того как встретиться, мы ничего не знали друг о друге. Справлялись у Катагири. Я уже работал в Токио и только ради встречи с Пенелопой специально приехал в Нью-Йорк. Она как раз рассталась с физиком из Пакистана и провела со мной целую неделю. Пенелопе было двадцать девять лет. Ее красота феи понемногу увядала, а яд колдуньи становился все сильнее. У нее уже была целая система кадров «Кружок Пенелопы». Я подшучивал над ней: «В XXI веке станешь первой леди», впрочем, она и сама могла бы стать президентом, чем черт ни шутит. Теперь Пенелопа была не одна. Фея и колдунья, Венера и шлюха, старшая сестра и любовница, сирота и мать, Жанна д'Арк и Кармен. Они сосуществовали в Пенелопе в полном согласии. В ней сочеталось множество разных женщин. И не было в мире такого мужчины, который мог бы справиться со всеми. Я не мог разделить с Пенелопой ностальгию по тем временам, когда мы были детьми напрокат. Потому что теперь она превратилась в колдунью, играющую с миром, как ей заблагорассудится. Но все равно еще лет пятьдесят я, наверное, буду любить ее.