— И чем это ему поможет?

Он протянул руку и коснулся моего лба. Движение было таким плавным, что я даже не уклонился. Когда он отнял руку, у меня между глаз осталось холодное пятнышко.

— Это еще что за чертовщина? — спросил я, снова испугавшись.

— Хотел посмотреть, где у тебя голова. На вид вроде все на месте, но по тому, как ты себя ведешь, этого не скажешь. — И он сунул сигарету в рот. — Конечно, он с тобой поквитается. А что ему остается? Убить тебя — его посадят. Те, кто пристал к нему случайно, все равно его бросят. Нет, он может рассчитывать только на свою коренную паству, на истинно верующих. Все, что ему нужно, это дать им причину для веры, и эта причина — ты. Парень повесит на тебя вину за все, что с ним случилось. Он будет клясться, что ты исполнил сатанинский ритуал или еще что-нибудь в этом роде и от этого все его беды. Ему необходимо дискредитировать тебя в их глазах. Больше ему надеяться не на что. Но и это не поможет.

— Почему?

— Для парня, который десять лет оттрубил за решеткой, ты задаешь удивительно тупые вопросы. — Он закурил сигарету и опустил мою зажигалку в карман. — Потому что ты уроешь Трита первым.

— Сомневаюсь, — ответил я. — Меня же освободили досрочно, ты помнишь.

— Я не говорил, что надо делать глупости. Просто думал, что ты кое-чему научился. — И он глубокомысленно усмехнулся. — Брат, я тебя знаю. Я прочел твою гребаную книгу и знаю, как у тебя работают мозги, просто сейчас ты немного запутался. Это все слава. Всякие проповедники заболтали тебя до полусмерти, вот ты и привык защищаться, встал в глубоко моральную позу, а тебе это не идет. Новый стиль не имеет ничего общего с моралью. Он учит людей наживаться. Приобретать. Развивать бизнес. То есть всему тому, чему изначально учила любая религия. В пещерах люди молились о том, чтобы боги помогли им превратить саблезубого тигра в котлеты. А мораль появилась куда позже. Да об этом даже в Библии сказано. Всему свое время. Время для любви и время для ненависти. Время урыть кого-нибудь. Трит думает, что он круче тебя, вот и лезет на рожон. Но таких крутых мест, в которых ты бывал, он и представить себе не может. А значит, ты будешь готов, когда он придет. — Незнакомец поглядел на часы, — мне показалось, что циферблат на них черен как ночь и абсолютно лишен цифр и стрелок. — Черт, пора бежать. Ну, может, еще увидимся.

— Так ты еще придешь? — бросил я ему вслед, пытаясь беззаботным тоном прикрыть снедавшую меня тревогу.

Он напялил шляпу и опустил поля, чтобы тень падала на лицо.

— Ну разумеется! Как только захочу взглянуть на пазл с динозавром или сувенирный ножик с аризонской символикой, так сразу и примчусь.

После его ухода я еще долго стоял у кассы, сбитый с толку и самим его появлением, и мрачноватыми намеками, которые слышались мне в каждом его слове, и в голове моей было пусто. Я точно окаменел. В магазин, протирая спросонья глаза, вошла Тереза.

— Мне показалось, я слышала голоса, — сказала она. — Тут кто-то был?

— Это как посмотреть, — ответил я ей.

В следующий вторник длинный и тощий юнец, чем-то похожий на Линкольна, [46]в костюме и белой рубашке с открытым воротом, расположился на обочине дороги напротив «Аризонского безумия» и стал совать в руки всем проходящим листовки с нападками на «Молитвенник». Когда правоверные першингиты отказались их принимать, он начал выкрикивать в сторону магазина библейские стихи, чередуя их с божбой и проклятиями, — по крайней мере, я так думаю, хотя, когда я вышел на улицу послушать, сквозь шум машин прорезались только невнятные фразы вроде «Джакрифракс пекалумер!» или «Тангу норибатус!». Наконец на сцене появилась полиция, и юнец получил возможность продемонстрировать целую серию финтов и скачков, наводивших на мысль о том, что в свое время он неплохо играл в мяч; он не пытался бежать, а просто метался туда-сюда по улице, сохраняя дистанцию между собой и преследователями, пересек дорогу и обругал меня матом — вполне различимым теперь, когда полиция перекрыла движение, — потом бросился назад, и так до тех пор, пока Скотти Фридкин, мрачный коротышка, ежевечерне председательствовавший на посиделках в «Пещере Скотти», не подкрался к нему сзади и не отоварил по башке только что полученным в банке мешочком четвертаков. Юнец распростерся в пыли, после чего его заковали в наручники и повели прочь, а он козлиным тенорком выкрикивал одно и то же слово: «Трит! Трит! Трит!»

Как оказалось впоследствии, это была первая открытая вылазка против меня. С тех пор от Трита не было спасения, как от армии муравьев. Почти два месяца ни одного утра не проходило без того, чтобы к дому не заявилась кучка отчаянных певунов, которые орали госпелы, размахивали намалеванными от руки плакатами и выкрикивали позаимствованные из Библии колкости в мегафон; а то и сам Трит с мисс Петунией под ручку давал интервью, указуя перстом на магазин и заклиная демона Стюарта осмелиться высунуть нос наружу. Его наймиты проникали в лавку и подрывали наш и без того скромный бизнес, устраивая мелкие акты вандализма и воплями призывая Иисуса вмешаться. Телефон звонил не переставая. На вторую неделю телевизионщики подхватили эту историю, и на мою защиту явились вардлиниты, сплоченные как на региональном, так и на общенациональном уровне. Они разбили палаточный городок на участке Роберта У. Кинкейда и стали устраивать импровизированные митинги на улицах города. Тогда сторонники Трита разбили свой палаточный лагерь прямо напротив лагеря вардлинитов — их разделяла полоса ничейной земли шириной примерно футов сто — и стали устраивать свои митинги, еще более громогласные. Город наводнили толпы неулыбчивых мужчин и женщин в парадных одеждах, с Библиями в руках, которые переходили на другую сторону улицы всякий раз, когда навстречу им попадалась группа столь же серьезно настроенных мужчин и женщин в черном с «Молитвенниками» в руках, — эти стычки сильно напоминали мне вестерны, в которых хозяева крупных овечьих и коровьих ранчо приглядываются друг к другу на улицах Доджа, прежде чем начать войну за пастбища. Местные торговцы сияли, когда их кассовые аппараты в очередной раз делали «дзинь». Мы отсиживались в бункере. Позвонила Сью Биллик в полном восторге от того, какой поворот приняли события.

— О нас пишет желтая пресса! — сообщила она. — Да ты хоть знаешь, что это значит?

Я сказал, что да, уже начинаю понимать, цифры продаж опять подскочили, но в данный момент я хочу только одного — чтобы все это поскорее кончилось.

— Дело дошло до того, что хоть магазин закрывай, — рассказывал я ей. — Журналисты, вардлиниты да правоверные христиане — вот и все наши посетители. Тереза от них уже на стену лезет.

— Ну так закройтесь! Деньги вам не нужны. Съездите куда-нибудь, развлекитесь… а еще лучше приезжайте в Нью-Йорк. Тут найдется место и делу, и удовольствию. Займешься рекламной кампанией.

— Тереза нервничает из-за дома и магазина. Так что пока мы никуда не поедем.

Сью начала что-то говорить, но умолкла на полуслове.

— Что? — переспросил я.

— Хотела сказать банальность про шанс, который стучится в дверь только один раз. Но, похоже, у тебя и тут все не как у людей — чем дольше ты не открываешь, тем громче он стучит. Наверное, новый стиль все же работает, — хотя на моем примере это не подтвердилось.

— О таком я не молился.

— Но об успехе-то ты молился, так ведь?

— Да, пару раз. Но…

— Так это и есть успех, Вардлин.

Я на секунду задумался.

— Вроде как в той истории, помнишь? Дьявол дает парню три желания в обмен на его душу, и тот думает, что ему удастся и желания исполнить, и от сделки отвертеться, но дьявол слишком хитер для него.

— Вот именно, — ответила она.

Я говорил по мобильному телефону, стоя у задних дверей нашей квартиры и глядя вдаль, на вершины столовых гор, в пустоту, памятником которой они служили. Мне показалось, что за дверью открывается совершенно иной мир и стоит мне шагнуть туда, как связь между мной и Сью прервется и не останется ни магазина, ни города, только горы, кактусы и песок.