Я держал фонарик, вытянув руку вдоль ноги, не убирая пальца с кнопки. Мне вспомнилось, как несколько лет назад в Саутварке я бухал со старым налетчиком по кличке Большой Процент. Он имел обыкновение, стоя в очереди к кассиру, держать таким же образом кирку. Процент утверждал, что однажды ему пришлось ждать двадцать минут в очереди, которая еле-еле двигалась, и никто не сказал ни слова, пока он не начал крушить стеклянную перегородку кассы. Конечно, все это происходило еще до эпохи видеокамер, да и вряд ли он был хорошим налетчиком, раз пил с таким, как я, и жил в Саутварке. Помимо клички, которую он приобрел благодаря специализации на строительных кредитных обществах, в нем не было ничего оригинального.

Наибольшее скопление палаток и самодельных башей наблюдалось слева от меня, в углу, хотя общее количество не превышало десятка. В определенное время здесь находили приют до двухсот человек, но притеснения, страх и зимний холод проредили их численность значительно эффективнее всех государственных программ расселения.

В центре Филдз возвышалась то ли эстрада, то ли беседка, то ли бельведер. У нее было много названий, в том числе «Тимоти Уайтс». ^[37]Так ее стали называть, когда один стареющий фельетонист предположил, что через нее проходит больше медицинских препаратов, чем через целый филиал бывшей ведущей аптечной компании. Без особой надобности совать туда нос не стоило. Дерек сказал, что видел Ли с палаткой, хотя Ли могло в ней не оказаться.

Я осветил фонариком пространство между дорожкой и ближайшими палатками. После дождей на земле оставались хорошо заметные следы. У двух последних не было натоптано, значит, поселились недавно. Еще немного, подумал я, и можно проситься обратно в скауты, если, конечно, мне простят один инцидент двадцатилетней давности.

По дороге вокруг площади проехал черный кеб без пассажиров, но знак «не занято» не горел. Я успел рассмотреть палатки в свете фар. Одна — обычный туристический вариант, четырехугольная, на веревочных растяжках, другая — голубого цвета, формой напоминающая эскимосское иглу. Был ли кто внутри, сказать невозможно. В Филдз в тот вечер царило подозрительное спокойствие.

Я не слышал никаких звуков, только из беседки донесся вдруг какой-то скрип и мягкий, глухой удар. Ее обитатели с наступлением темноты сидели тихо как мыши. Свет нигде не горел. В таких местах люди не устраивают званых ужинов.

Мои глаза привыкли к темноте. Стоя на дорожке столбом, я ничего бы не узнал, но мог привлечь к себе ненужное внимание.

Где-то сзади раздался звон битого стекла, потом шквал ругани. Я решил действовать. Светя себе прямо под ноги, я подобрался к ближайшей палатке. Под ногами чмокала мокрая трава.

Я остановился в метре от застегнутого на молнию входа и прислушался. Изнутри доносились голоса. Говорили двое, речь текла дружелюбно, но стук дождя по ткани заглушал слова. Я присел на корточки, напрягая слух и не имея понятия, что делать дальше. Без дверного звонка или колотушки я чувствовал себя не в своей тарелке.

Прочистив уши от дождевой воды, я наклонил голову поближе. Теперь удавалось разобрать отдельные слова. Похоже, что внутри играли в какую-то игру вроде «угадайки». Один подбрасывал идею, другой давал ответы.

— Пить из чашки со щербинкой…

— Средний или низкий…

— Вместе принимать ванну…

— Риск минимальный…

— Анальное сношение…

— Очень высокий риск… Как у меня получается?

— Минуточку… немного осталось. Презервативы с клубничным вкусом.

— Низкий риск. Что… эй! Там кто-то есть!

— Кто там?

Внутри палатки послышалась возня, затем подозрительный металлический звон, я не сумел определить, что он мне напоминает.

— Э-э… Извиняюсь за вторжение, — подал голос я, понимая, что получается неубедительно. — Не подскажете, где найти парня по имени Ли?

Наступило молчание, внутри обдумывали мой вопрос.

— Вали отсюда, — откликнулся голос, которому старались придать более низкий тембр.

Я не надеялся на теплый прием, но, в конце концов, я пришел сюда не теплицы и не рамы с двойными стеклами продавать.

— Я не хотел вмешиваться, но они представляют собой высокий риск.

Опять возня, потом молчание.

— Презервативы с клубничным вкусом. С ними связан более высокий риск, чем вы думаете. Большинство из них не отвечают стандартной британской спецификации. Мелким шрифтом на упаковке обычно пишут, что они предназначены для развлечений и не могут служить эффективным средством защиты. Люди думают — раз презерватив, значит, риск низкий.

Вокруг площади проехал еще один кеб, свет фар проник сквозь ограду. Если водитель и заметил меня, он не притормозил. Да и с какой стати? Стоит себе человек на четвереньках под дождем и ведет задушевную беседу с брезентовой палаткой на исторической площади в центре самой цивилизованной из столиц мира. А ведь я лишь пытался набрать очки в игре «высокий/низкий риск», в которую кто-то играл с последним выпуском брошюры органов здравоохранения в руках, настроиться на их волну, показать им, что я хорошо информирован, что мне не безразлична их судьба.

— Вали отсюда.

Я никогда не жду третьего раза. Хлюпая грязью, я подошел к другой палатке, круглой, и рискнул еще раз посветить фонариком, потому что она была последняя на этой стороне Филдз. В палатке не горел свет, но я заметил, что входной полог не закрыт как следует.

Внутри кто-то был. Это чувствовалось по запаху.

Я присел на корточки перед лазом, но чуть в стороне, и приготовил фонарик, чтобы или посветить, или врезать по мозгам.

— Ли? — тихо позвал я. Потом, не услышав никакого ответа, попробовал еще раз, погромче: — Ли, я приятель Тигры, ты слышишь?

Тишина.

Я решил идти ва-банк, приоткрыл полог и посветил внутрь.

Первое впечатление — что он уже откинулся или сильно перебрал, в худшем случае стал жертвой маньяка-убийцы, коллекционировавшего головы вместе с туловищем по пояс. Поначалу я смог различить только баскетбольные кроссовки, торчащие из заляпанных грязью джинсов с неизменной горизонтальной прорехой под правой ягодицей.

От ягодиц и выше тело было закутано в спальный мешок наподобие египетской мумии и свернулось калачиком, приближаясь к позе эмбриона. В палатке стоял резкий запах химикатов, смешанный с запахом паленого волоса и ворса спального мешка. Этот урод залез внутрь ловить кайф. Сказать, пользуясь современным стилем, что юноша испытывал зависимость от химических препаратов, означало не сказать ничего.

Я сунул фонарик под мышку и залез в палатку стащить с него спальный мешок и убедиться, что это именно Ли. Я в тот момент не думал, что он мог задохнуться, захлебнуться собственной блевотиной или сжечь себе брови. На любой из трех вариантов можно было делать ставки с одинаковым процентом риска.

Из стащенного мешка помимо Ли вывалилась целая куча предметов. Да, это был Ли, он еще дышал, а когда я посветил фонариком ему в лицо, у него даже дернулся глаз. На полу валялись вещи, которые он прихватил с собой, — больше в палатке ничего не было. Я рассмотрел их. Осколки раздавленной ампулы, обрывки металлической фольги, зажигалка «Зиппо», перочинный нож на кольце для ключей, на котором не висело ни одного ключа, огарок свечи и миниатюрные дорожные кварцевые часы-будильник. Дожили. Мальчишка, еще не доросший до водительских прав, головой вперед залезает в спальный мешок в палатке и, прежде чем добровольно сказать «до свидания» собственным мозгам, ставит будильник на семь утра. Фрейд был бы вне себя от радости. Черт, да на таком материале и я мог бы защитить докторскую.

Темп дыхания Ли изменился. Очевидно, он вспомнил, что выдох тоже надо делать. А может быть, очнулся от свежего воздуха или задрожал от капель дождя, падавших с откинутого полога. Еще бы не дрожать — на нем была одна лишь футболка с рекламой первого альбома группы «Свейд». ^[38]

Я похлопал его по щеке:

— Ли, это я. Ты меня слышишь?

На мой взгляд, не было смысла смущать его такими сложными подробностями, как мое имя.