Она уже лежала в постели, когда Рой вернулся и разделся в темноте. Люси зажгла свет и, боясь разбудить Эдварда, как можно тише попросила Роя присесть и выслушать ее. Им надо поговорить. Он должен понять, что его поведение отражается на психике ребенка. Она рассказала ему, как Эдвард заперся в ванной — наш двухлетний малыш, Рой. Представь себе, что я пережила, когда увидела, что он забился под умывальник и укрылся полотенцем. Она сказала, пусть он не думает, что может убегать из дому и воображать, будто сын — хоть он и маленький — не понимает, что происходит между матерью и отцом. Пусть он не думает, что может прийти вечером с работы эдаким лапочкой-папочкой поиграть с ребенком, почитать ему, поцеловать на ночь, а наутро исчезнуть из дому. Ведь ребенок уже кое-что понимает, если это даже и не доходит до Роя.

Несколько раз Рой пытался что-то сказать в свою защиту, но Люси не давала себя прервать — она должна высказать ему все, — и когда она наконец замолкла, Рой опустился на край дивана-кровати, обхватил голову руками и признался, что он виноват. Неужели Эдди в самом деле заперся в ванной?

Люси рассказала ему, как ей пришлось ворваться силой. О господи! Это ужасно. Он сам не понимает, что с ним творится! У него просто нервное истощение.

Ничего подобного с ним раньше не бывало. Неужели она могла подумать, что он хочет причинить Эдди вред? Он сам не понимает, что с ним творится! Он любит его. Просто обожает. Весь день живет в ожидании той минуты, когда он войдет в дверь и Эдди бросится к нему через всю комнату. Вот как он его любит. И ее любит, правда, любит. Хотя, судя по его поведению, этого и не скажешь. Вот отчего все так сложно. Но дороже ее у него никого нет — нет и не было. Какая она стойкая, какая порядочная и хорошая! Среди ее сверстниц вряд ли найдешь вторую такую! Взять хотя бы Элли — в двадцать лет она уже дала отставку Джою Витстоуну и спуталась с этим парнем Кларком, а через какие-то полгода натянула нос Кларку и крутит с этим малым Роджером. Посмотрите на обычную двадцатилетнюю девчонку, а потом на Люси: чего ей только не пришлось вынести в жизни. Он-то знает, сколько зла причинил всей семье ее папаша. Он-то знает, как она встала на защиту семьи, когда все остальные спасовали. Ему-то понятно, что Люси должна была при этом пережить, каково ей вспоминать, что это именно она в конце концов заперла перед ним двери и отправила на все четыре стороны, чтобы он никогда больше не портил жизнь ее матери.

Она вовсе об этом не думает, сказала Люси. Ее совершенно не интересует, где находится отец.

Ну, а он думает. Он знает, что Люси не любит говорить о своем отце, но, да будет ей известно, он всегда восхищался и будет восхищаться тем, с каким мужеством она противостояла своему папаше. Да, мужества ей не занимать. И стойкости. И умения отличать правду от неправды. Другой такой в целом мире не сыщешь. Ему прямо-таки очень повезло, и он искренне горд, что он ее муж, неужели она этого не замечает? А почему она плачет? Ну, он просто не мог сдержаться. Он не хотел зла Эдди, Люси должна это знать. Он бы ни за что не хотел причинить зла ей и вообще никому на свете. Разве она не знает? Ведь это сущая правда. Он хочет быть добрым, честно хочет. Она должна его понять, ну, пожалуйста, пожалуйста.

Он встал на колени, уткнулся головой ей в ноги и плакал, не в силах остановиться. Боже мой, боже мой, приговаривал он. Ему нужно ей что-то сказать. Люси должна выслушать его и постараться понять и простить. Но пусть она сразу забудет об этом. Он ей все должен рассказать, ей необходимо знать правду.

— Какую правду?

Ну, о том, как он запутался. Он просто не знал, что делает. Она должна понять.

— Что понять?

Ну так вот, он не поехал к своим, все это время он пробыл у Сауэрби. И тут Рой признался, что идея пожить отдельно принадлежит не ему, а дяде Джулиану.

Но не прошло и недели, и как-то вечером за столом он снова принялся ворчать, что Хопкинс совсем его загонял. Не успела Люси ответить, как Эдвард, который играл на полу в кухне, вскочил и бросился бежать.

Она отшвырнула салфетку.

— Перестань жаловаться! Перестань хныкать! Не смей вести себя как младенец на глазах у собственного сына!

— А что я такого сказал?

На этот раз он пропадал целых два дня. На второй день утром позвонил Хопкинс и сообщил ей, что, если Рой собирается то и дело исчезать, он с этим долго мириться не будет. Люси ответила, что родные Роя опять заболели. Если это так, сказал Хопкинс, он, конечно, сочувствует, но дело есть дело. Она его вполне понимает, ответила Люси, да и Рой тоже, она ждет его с минуты на минуту. И он ждет, подхватил Хопкинс. И надеется, что, вернувшись, Рой будет внимательнее относиться к своей работе. Как выяснилось, две недели назад Рой снимал завтрак «Кивани-клуба» в Батлере, не зарядив пленки.

Днем раздался звонок из Уиннисоу — говорил адвокат Джулиана Сауэрби. Он сказал, что представляет Роя. Он предложил, чтобы Люси свела его со своим адвокатом.

— Простите, — ответила Люси, — у меня просто нет времени на всякую чепуху.

На это адвокат сказал, что миссис Бассарт придется либо найти себе юридического представителя, либо они пришлют бракоразводные документы ей лично.

— Ах так! А на каком основании, хотела бы я знать? Разве это я убегала из дому? Разве это я отлыниваю от дела, а на работе считаю ворон? Или, может быть, это я устраиваю истерики на глазах ребенка? Или посылаю заказы на карточки для студии, которая существует только в моих мечтах? Нечего мне нанимать адвоката, сэр. Передайте вашему клиенту мистеру Сауэрби, пусть лучше скажет своему племяннику, что пора бы ему повзрослеть. У меня на руках хозяйство и перепуганный малыш, а его папаша бегает из дому и ищет совета у беспутного и безответственного человека. До свидания!

Рой вернулся совсем другим человеком. Со слезами и нытьем покончено: он и сам не понимает, как это могло получиться. Должно быть, он просто был не в себе, честное слово. Они с отцом сели и все обговорили. До этого разговора старший Бассарт не подозревал о тайных приездах сына в Либерти-Сентр. Рой просил Сауэрби ничего им не говорить, и в первый раз они согласились, но, когда он приехал во второй раз, тетя Айрин заявила, что она не может не сказать об этом сестре.

Разговор с папашей дался ему нелегко. Они всю ночь до зари просидели на кухне, обсуждая свои разногласия. Только не подумай, что это была перепалка — никто из нас ни разу не повысил голоса. Но все равно они никак не могли договориться, за окнами уже светало, а они все еще спорили. Правда, он и сейчас далеко не во всем согласен с отцом. А о том, как папаша все изрекал, далее и вспоминать не хочется. Начать с того, что добрая половина его высказываний — это избитые, прописные истины. Тем не менее, он смог выговориться и высказать все, что у него накипело, о чем даже она не знала, ну и у него камень с души свалился. Она может представить, как ему это нелегко далось, но он все же заставил папашу согласиться, что Хопкинс явно эксплуатирует не только его, но и «гудзон» в придачу. Кроме того, он заставил его признать, что, если бы у Роя нашлись средства (да такие, чтобы поставить дело солидно, а не кидаться в омут очертя голову), он, конечно, вполне мог бы иметь собственную студию. Если уж Хопкинс с этим справляется, то уж Рой и подавно справится, тут он может дать голову на отсечение. В конце концов он дал отцу понять, что, отказавшись на время от своих творческих стремлений ради благополучия жены и ребенка, он принес жертву, и, надо сказать, тяжелую жертву. Он хочет, чтобы отец понял — иначе как жертвой его поступок не назовешь.

И как только отец это понял — а дело шло уже к пяти утра, — все встало на свои места. Однако вернуться домой Рой решил сам, и он хочет, чтобы Люси это знала. А насчет того, что в последние недели были сплошные сопли и вопли (пусть она простит ему грубые, но точные армейские выражения), так он и сам не может понять, отчего это с ним. Но с этим покончено, точка! Раз и навсегда! Когда пришло время принимать решение, он его принял. Он вернулся. А почему? Потому, что сам этого захотел. И если ему есть за что просить прощения, что ж, он его попросит. Но не на коленях, а стоя перед ней и глядя прямо в глаза. Он хочет, чтобы Люси знала — он взрослый человек и способен признавать свои ошибки. И наверное, он наделал немало ошибок, хотя в действительности все обстоит далеко не так просто.