Петунья-фея Рассыпав кудри колокольцев, И ветром ввергнутая в дрожь, По листьям собственным идешь Цветами феи неприступной. Рожденная из недр земли, Ты претендуешь на свет мира — Десятки глаз своих открыла Во избежанье темноты. Своей кипенной белизною И стеблем, что не знает лени, И неустанною игрою ты делишь Свет на светотени. Ты поделила свет на тень, Владычество свое умножив; Вот так бы мне – не обезножив, Осилить все, чем полон день. Бесприданница На плавучей той станции умерла бесприданница, Под монету судьбы, разыграв на орла. И, спугнув птицу белую души улетающей, Все звенели цыганские голоса. И росой плачут склоны родные, приволжские — Не впервой увидать им ту странность людей, Что так любят без продыха, и гуляют без времени, И, как песнь, испевают жизнь любимой своей. Женихом отпоются все песни цыганские, И костюмы обносятся все до нитки – сполна, Но одно не проносится и не продырявиться — До краев, до отчаяния в его сердце – тоска. И, живя с той, другой, нелюбимою, коротает дни по часам, А ночами цыганскими, звездными по глазам тем скучает, Бесприданницы той глазам… И любовью своей окаянною, что дала взвод смерти часам, Понял – погубив свою бесприданницу, без приданого остался сам. Ну, а та, что любила – любит: до краев, до конца и вновь, И приданое не забудет, а приданое нам – любовь. «Он сказал, что вся жизнь эта – сон…» Он сказал, что вся жизнь эта – сон, Сон и – звезды, мечту нам дарящие, И те странные встречи с луной, Лица абрис мой холодящей. И что запах весны – лишь мираж, Ненадолго с ума нас сводящий, И что капля дождя – слеза, Из души моей исходящая. Что касания рук – тепло, Как то солнце – уйдет, закатится, И судьба, – потому что сон — не простит и не раскается. Все пройдет, пролетит, просочится, Взмах ресниц лишь будет в конце. Ты сказал, что вся жизнь – это сон, Но так явно болит мое сердце… «Мой поцелуй стеклу я доверяю…» Мой поцелуй стеклу я доверяю, Но – не губам твоим, И твои губы только повторят Через стекло рисунок губ моих. Ты даришь поцелуи, как сласти раздаешь, И в этом вижу я свое несчастье. И легкость поцелуя своего, Как серебро ты отдаешь, И золото моих губ получить — Стремишься к власти. Ничто не постоянно в этой жизни — И тополь, что любовь венчал, Уж сбрасывает листья. И ветер нам конец любви, Должно быть, наколдует. Так почему же в первый раз Сама тебя целую? Билет мой – грусть Спасибо времени мгновенью, Что за руку твою держусь, Но знаю, что за время, Неподвластное терпенью, Своею грустью расплачусь. У времени терпенья нет, Но не замедлит бег своей Реки и не убежит вперед, И плот дрейфует мой Меж этих двух широт. Мне направление мое не поменять, И, вопреки течениям реки, я за мгновения Любви твоей борюсь; И ты мою ладонь разжать не торопись — В моей ладони лишь одно: Билет мой – грусть. «Пичужку ту не узнают…» Пичужку ту не узнают, Не узнают и сколько ей лет, И голос ее не услышат, И глаз не увидят вовек, — Она затаилась в грудине, Где бьется горящий комок, Где песни свои впускает В кроваво-текущий поток. И, с каждым днем прорастая, В словах дорогих звеня, В себя мою душу впускает, Слова любви говоря. И так до меня было вечно, И после меня будет впредь — Любви крылатой пичужкой Над морем людским лететь. Последняя попытка Последняя попытка в воскрешениях моих… О, дай, Господь, мне силы, Разбив себя на атомы, нырнуть в пучину мироздания И воскресить себя тем светом, что воскрешает В вечности слова, проходит через смерть и сквозь могилы. О, дай мне силы на попытку увидать, как в вечности Расходятся и сходятся мосты случайностей людских. И боль понять, и через боль пройти. И с болью, кровью, мясом вырвав гвозди из ладоней, Очищенную мою душу ладонями своими обласкать, И к роднику поэзии припасть губами жадными, сухими. И лоскуты души моей, чью плоть изрежут жизнь и настроенья, Лишь добротою обмерять, сшивая. Дай силы говорить или молчать о том, Чем сердце говорить или молчать повелевает. И распинать себя на слово, рифмы, строки, На боль и счастье полагаясь вновь, И, возрождаясь через боль и муки, И возносить, и воспевать любовь. |
