– Вы рисковали своей жизнью, а чем еще вы в вашей жизни рисковали? Вы когда-нибудь боялись навлечь на себя чье-то неодобрение? Вам когда-нибудь грозило потерять работу? Рисковали вы когда-нибудь верой и убеждениями? Я не вижу никакого мужества в том, чтобы рисковать жизнью. Если вы ее потеряете, эту вашу жизнь, то отправитесь прямиком на свои героические небеса, где вас до скончания века ждут молочные реки и кисельные берега! Верно я говорю? Вы получили свою награду и теперь не мучаетесь земными последствиями. Это не мужество. Настоящее мужество – это рисковать тем, с чем вам приходится мириться в жизни. Истинное мужество означает, что вы ставите под удар то, что может заставить вас переосмыслить убеждения и мучиться от изменения сознания. Истинное мужество – это поставить под удар свои клишированные, штампованные представления о мире.

Лицо агента на какой-то миг приняло задумчивое выражение. Затем он изрыгнул целый поток брани.

– Да что вы о себе думаете? Да кто вы такая, инфантильная особа с приветом, чтобы выдвигать такие обвинения?! Что за чушь! Соединенные Штаты Америки всегда были величайшей страной мира!

– Соединенным Штатам Америки меньше двухсот лет. А великим цивилизациям Индии и Китая – около четырех тысяч. Тибет уже шесть тысячелетий назад находился в состоянии продвинутого просветления. – Голос Аманды звучал тихо и спокойно. Она не очень охотно приводила свои аргументы. Это была война слишком малого масштаба. – Если хотите, могу предложить вам горячего крема. Тут хватит на всех.

Аманда предложила ему угоститься из огромной тарелки-вазы. Над ее поверхностью курился пар. Крем безмолвно делал свое дело. Он создавал приятный контраст с холодным, типичным для северо-запада Штатов дождем, который барабанил своими бесчисленными пальцами по деревьям и простиравшимся за окном полям. Тарелка крема была чем-то таким, от чего можно впасть в зависимость, чем-то домашним и уютным. Она не побуждала отправиться в далекое морское плавание вместе с Джеком Лондоном или следовать за шаманом в его хижину. Крем был сговорчивым и вполне ответственным и мог угодить любой власти. А его теплая дипломатия могла без особых хлопот примирить противоречия между враждебными философиями. Однако упоминания о Китае для агента оказалось больше чем достаточно. Китай? Это уж слишком! С презрением отвергнув крем-кашку, агент, все так же сжимая дубинку, выскочил через заднюю дверь.

– Я американец и горжусь этим! – крикнул он, пробегая по мокрой роще.

Аманда аккуратно закрыла за ним дверь.

– Я – человеческое животное и готова отвечать за последствия, – сказала она.

Существует несколько способов смотреть на молодую красивую женщину, пробующую крем. Один из них – смотреть на нее из-за мухи цеце.

На часах примерно одиннадцать утра, но дождь хлещет так, как будто уже середина дня. Небо неулыбчивое, как официант-китаец. Оно без конца обрушивает на горизонт столовое серебро. Болота похожи на лужицы разлитого по столу чая. Аманда, одетая в цыганский наряд, весела в той же степени, в какой день мрачен. Она стоит возле моего стола и рассказывает о недавнем случае с агентом.

– Вообще-то, – заявляет она, – он говорил отеческим тоном.

– Верно. Мне кажется, что ему хочется к тебе хорошо относиться. Однако океан политики для него настолько велик, что ему ни за что его не переплыть.

– Я ничего не смыслю в политике.

– Это все, что он о тебе знает. Что ты не смыслишь в политике. Он полностью зациклен на значимости власти.

– Он просто сдвинулся на символах.

– Как ты сказала?

– Сдвинулся на символах. Люди вроде него, а таких у нас большинство, жить не могут без символов. Они настолько к ним привязались, что предпочитают абстрактные символы конкретным вещам, которые те обозначают. Гораздо проще иметь дело с абстрактным, чем с конкретным. Твоего прямого участия вовсе не требуется, но ты можешь в мыслях сохранять непоколебимую верность абстрактной идее, тогда как реальные вещи находятся в постоянном движении и развитии и всегда меняются. Гораздо безопаснее заигрывать с чужой женой, чем с чужими стереотипами и клише.

Ее логика настолько проста, что я боюсь доверяться ей. И все же я любой ценой хочу, чтобы Аманда продолжала говорить.

– Приведи мне пример, – говорю я, не сводя глаз с ее сосков, которые, как два революционных желудя, готовы прорвать неприступную стену ее цыганской шали.

– Наиболее яркими примерами являются законы. Заколы – это абстракции. Законы символизируют искусство этики и правильного поведения по отношению к другим человеческим животным. В законах не заложена мораль, они просто символизируют систему морального поведения. Поклонники символов любят громогласно заявлять о том, что все обязаны уважать закон, но ни один из них ни разу не сказал об уважении к окружающим людям. Если бы мы уважали друг друга, если бы мы уважали животных и если бы мы уважали Землю, то мы могли бы обходиться без законов и исключили бы посредников из морали. В штате Вашингтон действует государственный слоган, ты его, наверное, заметил: «Ведите машину в соответствии с законом!» Если бы мы жили в конкретном, реальном (в противовес цивилизованному) обществе, то на бамперах автомобилей красовалась бы другая надпись: «Ведите машину с любовью!»

– А что нам делать с теми, кто жить не может без символов?

– Что с ними делать? Маркс, ты реагируешь на вещи как-то особенно. Господи, зачем нам нужно что-то с ними делать? Для чего?

Я запротестовал, но было поздно. Она уже вышла из комнаты, направляясь к своему святилищу (откуда доносились ароматы в духе Бау-Вау), собираясь скорее всего погрузиться в очередной транс. И когда она исчезает за благоуханным занавесом, я слышу, как она снова повторяет:

– Я ничего не смыслю в политике.

На этот раз Аманда не стала настаивать на своем. Если бы Плаки и Джон Пол согласились, завтра утром они все отправились бы на юго-запад и нашли бы для Иисуса место последнего успокоения на горе Бау-Вау.

– Я подумала о том маленьком бугорке, с которого видно место, где северный рукав Скагита впадает в Залив. Ну, то самое, где растут мухоморы (Amanita muscaria), а замшелая скала – точь-в-точь плод воображения Уолта Уитмена. Нет, не то. Слишком много дождей. Слишком много хлорофилла. Ему там будет неудобно. Если мы не можем отвезти его обратно в Назарет, то Бау-Вау будет для него лучшим местом. На горе Бау-Вау он будет чувствовать себя как дома.

Иногда может показаться, что Аманда считает, будто гора Бау-Вау – центр вселенной. Хотя на этот раз она не очень-то настаивала на своем. Что касается Перселла, тот не предполагал, что его сокровище придется так скоро предать земле. Зиллер не сказал ничего, он продолжал играть на флейте.

Аманда и Плаки попытались обсудить ситуацию, но Плаки был явно не в себе, и его голос готов был сорваться на крик. Не было никаких сомнений, что он на грани нервного истощения. Его недавнее бегство из лона Святой Церкви после года занятий монастырским карате, шок, вызванный апокалиптической кражей, суматошная бессонная ночь – все это давало о себе знать. Невозможно было спокойно смотреть, как сильный и здоровый мужчина пребывает на грани истерики.

– Тебе стоит немного отдохнуть, – заявила Аманда.

– Какой, к черту, отдых, не могу я отдыхать! – Нет, это был совершенно не тот Проказник Плак. Не тот, что после уличных столкновений в Чикаго нагло дрых в полицейском участке, и плевать ему было на легавых. Теперь же, скромно устроившись на табуретке, он положил голову Аманде на плечо.

– В какое же дерьмо вы все вляпались из-за меня! – простонал он.

Рука Аманды скользнула к нему в джинсы. Затем ее запястье со всеми браслетами и побрякушками оказалось у Перселла в трусах, и ее пальцы нежно сомкнулись вокруг его яичек. Аманда легонько приподняла их, и они очутились в подобии гнездышка, совсем как яички певчей птицы. Шевельнулись. Их вес, как показалось Аманде, чуть увеличился. Ее пальцы скользнули по чему-то гладкому и пульсирующему, напоминающему ножку гриба, а затем к венчавшей эту ножку короне, похожей на сплюснутый помидор.