Конечно же, я не намерен это опровергать. Если призадуматься, то приходишь к выводу, что Джон Пол Зиллер поступил вполне логично, когда начал практиковать свою африканскую магию, используя один из наиболее любимых американцами атрибутов. Венскую сосиску Зиллер превратил в волшебную палочку.
Находиться в обществе Аманды – сплошное удовольствие. В вазочке с горчицей я обнаружил легенду о ее красоте. Аманда улыбнулась и прикоснулась к моей руке. Жизнь, подобно самолетным шасси, подобрала свои тяжелые колеса. Я тут же забыл о том, что наверху меня ждет пишущая машинка и тяжкий писательский труд. Я даже забыл о дожде. Однако в следующую секунду в комнату ворвались двое, пытавшихся укрыть свое оружие от дождя. Они одарили нас жадными патриотическими улыбками.
– Эй! – гаркнули они. – Сделайте-ка нам хот-догов! Да побольше!
Хотя Бен Франклин и утверждает обратное, никому не дано сделать стежок в ткани времени. Даже один, который позволяет не делать дополнительных восемь. Если время вообще можно сшивать, крепко стягивать воедино, удерживать и возвращать обратно. Видите ли, у меня есть причина верить, что сегодня – последний день, который я провожу за пишущей машинкой. Агенты-сыщики стопроцентно уверены в том, что Зиллер и его друзья будут арестованы в самые ближайшие часы. А что, если они окажутся правы? Я не знаю, что в таком случае произойдет со мной или Амандой. Однако я сильно подозреваю, что если мне не удастся завершить мое повествование к завтрашнему утру, то мне просто не дадут этого сделать. Его Величество Фатум оседлает корпус моей пишущей машинки, как какая-нибудь толстая дамочка резиновую лошадь.
Я жалуюсь на время, потому что, будь его у меня больше, я бы смог более успешно скрасить мои бдения эксцентричными реалиями придорожного зверинца, чтобы другие, так же, как и я, смогли бы оценить те места и обстоятельства, через которые Тело Христово продолжило свое молчаливое странствие.
Если я больше не смогу ничего написать о том, как Аманда пыталась научить бабочек разворачивать салфетки (две бабочки одну салфетку), или о картах, по которым Зиллер вычислял свое происхождение от солнца, то с уверенностью могу предположить, что меня за это простят. С другой стороны, существуют некие факты повседневной жизни зверинца, о которых читатель просто обязан узнать.
Мне бы также, например, хотелось рассказать побольше о малыше Торе. Прости меня, Тор, если ты уже вырос, стал школьником и читаешь эти строки – или по чьему-то наущению, или побуждаемый врожденным любопытством, – строки, касающиеся исторического события, к которому ты, малыш, не достигший даже четырех лет, имеешь такое же отношение, как малышка Анастасия к расстрелу царской семьи Романовых. Прости меня, пожалуйста, что ранее в этих исторических хрониках я совсем не уделял тебе внимания. Ты всегда дарил нам несомненную радость. Ах да, о чудном блеске твоих удивительных глаз. Твои глаза побудили меня заняться научными исследованиями. Твои глаза напомнили мне эксперименты по волновой физике и упражнения в галактической механике. Твои глаза напомнили мне десятки различных химических реакций – те, которые при неправильном их проведении могут привести к угрозе взрыва в лаборатории.
Послушай, Тор, твой отчим обладал (возможно, мне следует употреблять все-таки настоящее время, ведь Зиллер наделен невероятным даром и вполне мог выпутаться из всех передряг) особым восприятием света. Ему казалось, что поскольку энергия – единственная постоянная «вещь» во вселенной, то она является самой (если не единственной) значимой «вещью». И хотя Зиллер питал огромное уважение к звуку, он верил в то, что высшей формой энергии является все-таки свет. В своем художественном творчестве он редко использовал цвета, считая их чем-то вроде болезни, которой подвержен свет, или паразитами, живущими за счет света и уничтожающими его чистоту. Его очень беспокоил тот факт, что каждую секунду в человеческий глаз попадают 400 триллионов волн насыщенного красного света. Вопрос о том, что происходит со светом после того, как он впитывается глазом, будоражит умы многих поколений ученых. Отношение Зиллера к этой проблеме можно сформулировать так: «Какая, к черту, разница, что происходит со светом! Вот что происходит с цветом?»Желая добиться контроля над «цветовым загрязнением», он приучил собственные зрачки подолгу оставаться неподвижными. Зиллер говорил о свете как о живой ткани и считал, что живая ткань – продукт солнечного излучения.
– Но послушай, Джон Пол, – как-то раз предостерег я его, – температура живой ткани ничтожно мала, она не в состоянии излучать свет. Мы лишь метафорически говорим о юных девушках, чьи лица сияют счастьем. На самом деле человеческая плоть не способна стать источником света.
– А как же светлячки? – вмешалась в разговор Аманда. Твоя мамочка, Тор, в самом деле знала толк во всяких жучках-паучках.
– Понимаешь ли, – покраснел я, – это действительно так. Светлячки испускают свет, светятся также и некоторые виды червей и грибы-поганки, но человеческая плоть никогда не сможет обладать энергией, сравнимой с солнечной.
После чего, Тор, твой отчим очень спокойно и нежно прервал твою игру с бабуином Мон Кулом и подвел тебя ко мне, чтобы я смог заглянуть в твои глаза.
Тор, мне ни за что не забыть твоих глаз, но я не забуду также и твоего счастливого сердца. Я не знаю, кто был твой настоящий отец (твоя мать на сплетни еще более скупа, чем на любовь), но ты в своей великой жизнерадостности – истинный сын своей матери.
Будь у меня больше времени, я бы больше написал о людях, частенько захаживавших в зверинец. Гуннар Хансен являл собой типичный образец удивительно одухотворенного земледельца и рыбака, каких немало в штате Вашингтон в долине Скагит: широкий кругозор славных жителей этой местности сделал ее прибежищем художников, перебравшихся сюда из Сиэтла, – город, оказывается, может быть большей провинцией, чем деревня. Ла-Коннер, живописная деревушка, прилепившаяся к краю болота Свиномиш, вот уже сорок лет – место обитания целой колонии художников и поэтов. Эта туманная долина дарит человечество картинами и стихами столь же обильно, как лососиной, земляникой и горохом. Лишь в середине шестидесятых, после того как корпорация «Боинг» построила на краю долины авиационный завод, в Скагит просочились предрассудки и реакционные взгляды, провезенные контрабандой в багаже перебравшихся в эти края инженерно-технических работников. Когда в полиции раздавался звонок, призывавший расследовать события, которые происходят в этом «зловещем зверинце хот-догов», за этим звонком почти наверняка стоял какой-нибудь новый обитатель долины – ясноглазый авиаконструктор с вечно поджатыми губами. Земледелец Хансен, несмотря на то, что его чрезвычайно интриговали определенные элементы характера зверинца (как, честно признаться, и меня самого), неизменно приближался к гигантской венской сосиске с великим уважением. Вам, дорогой земледелец Хансен, и другим вашим землякам, которые ловят рыбу в яшмовых водах и возделывают земли этого благословенного края, похожего на изящные китайские ландшафты, и украшают его плодами, овощами и цветами, салютую я. Мне неизвестно, до какой степени духовно наполнена ваша жизнь или как страстно тронуло ваши души просветление, но вашей редкой сельской терпимостью к эксцентричным людям и новым идеям, своим достоинством вы согрели здешний сырой воздух.
В числе прочих гостей, регулярно посещавших зверинец, был также Сальвадор Глэдстон Текс, к которому мы так привыкли, что нам даже пришлось запомнить его имя. Вспоминаю один июльский вечер. Небо почти сложилось пополам под непомерной тяжестью пропитанных луною облаков. В дверь придорожного зверинца постучал ковбой (Сальвадор Глэдстон Текс). Стучал он так, что казалось, будто он извлекает звуки из тамбурина. Его лошадь по кличке Еврейская Матушка осталась щипать травку за автомобильной стоянкой. Даже не травку, а остатки былой роскоши.
– Как поживаете, мэм? – спросил он Аманду. – Я заметил, что в вашем зверинце давно не появляется ничего нового.
