– Тогда пойдите и сядьте, – сказал я. – Я на этот счет другого мнения. Сядьте, чего стоять?

Сколько Цецилия ни упиралась, Роже все же заволок ее на лестницу, втолкнул в комнату и вошел следом. Все затаили дыхание и напряженно слушали. Я посмотрел на мать, но она опустила глаза.

Я стал беспокоиться и сказал громко:

– Э, да что там происходит? – потом обернулся ко всем: – Пойдемте посмотрим.

– Посмотрим на что? – ответила полная дама с сильно подтянутым лицом. Она, точно сарделька в кожуру, была втиснута в платье с блестками. Бретелька лифчика съехала у нее с плеча, и дама, не дожидаясь моего ответа, поправила ее и устремилась к бутылкам.

Ничтожные старые придурки! Никто из них даже мизинцем не шевельнул, чтобы остановить такого же кретина, как они, который в пьяном угаре собирался злоупотребить родительскими правами. Я чувствовал их недобрые флюиды, настойчивое желание показать мне, что я по другую сторону баррикад. Тогда на кой черт они нас родили и с какой стати мы должны их жалеть?

В общем, я пошел наверх один. Потому что нас с Цецилией кое-что связывало, и это кое-что не всем дано понять – впрочем, долго рассказывать. Короче, полез я на второй этаж.

Роже в этот момент как раз вышел. Он хлопнул дверью и запер комнату на ключ. Прямо Средние века. Только в трагикомическом варианте.

– Так хоть тихо будет, – объявил он, спускаясь. – Наконец-то нас оставят в покое.

Он прошел мимо меня не глядя, как будто меня не было вовсе, и, потирая руки, продемонстрировал остальным удовлетворенную улыбку.

Кто-то снова включил музыку. Роже принялся рассказывать о недавних приключениях под возгласы всеобщего одобрения, относившегося к тому, как ловко он справился с ситуацией. Мать тем временем подошла ко мне, вид у нее был удрученный. Я не успел понять, собиралась ли она мне что-то сказать, потому что первый перешел в наступление:

– С кем ты связалась? Неужели лучше не могла найти?

Я поймал на себе несколько враждебных взглядов, но мне было плевать. Общество перешло в другую комнату. Мать побледнела, отвернулась и пошла за ними.

– Прими мои поздравления. Извини, что запоздалые, – бросил я ей вдогонку, но она сделала вид, что не слышит.

– Остановись, – шепнула подошедшая Ольга. – Не порти ей кайф.

– Что ты сказала? Не расслышал, – сказал я.

– Послушай, будь умницей, ладно? Не заводись.

– Ну конечно. О чем речь! Я сделаю все, о чем ты просишь. Не беспокойся, иди к своим друзьям.

– Каким же ты иногда бываешь гадким! Ты что, не понимаешь, что твоей матери это нужно? Ну ты что, совсем тупой?

– Нужно, говоришь? Да, именно этого ей и не хватало. Лучшего экземпляра просто не найти.

– Судить легко. Судить как раз легче всего.

Знаю я эту Ольгину песенку про сорокалетних женщин, про то, как трудно они переносят одиночество. За последние годы она мне все уши прожужжала со своими сорокалетними женщинами. С их тревогой, тоской, заскоками, которые надо прощать, потому как они соразмерны их отчаянию. Перевод: не мешайте мне трахаться с этим козлом, ведь не каждый день представляется такая возможность. Знаем, слышали!

– По сути дела, ты думаешь только о себе, – не унималась она. – Ты фантастически, устрашающе эгоистичен. Больше мне добавить нечего.

– Да, ты немногословна, – парировал я. – С трудом тебя узнаю.

Я удостоился очередного сердитого взгляда. С того момента, как село солнце, я их насобирал целую коллекцию, можно сделать из них ожерелье до пупа. Ольга пошла к остальным. Я умудрился в течение одной минуты потерять единственных двух союзниц, на которых можно было рассчитывать в этом доме.

Чувак в розовато-оранжевом спортивном свитере от Ральфа Лорена попробовал переменить тактику.

– Пошли лучше выпьем с нами, – позвал он. – Не лезь в бутылку.

– Во чтоне лезть? – сморщился я.

– Да ни во что, – вздохнул он озадаченно. – Руководствуйся разумом.

–  Чем-чемя должен руководствоваться?

Как только он от меня отстал, я поднялся наверх к Цецилии.

Само собой, дело было не только в Цецилии, а вообще. Один раз я и сам запер Ютту в ванной: она устроила истерику и собиралась вырвать у меня из рук телефон, когда я спокойно говорил с матерью, – и ничего, не умерла. Дело вообще во всем. Какая-то пелена окутывает порой мое сознание, и сквозь нее пробивается только ярость, а откуда эта ярость берется, мне на это глубоко начхать. Просто время от времени я чувствую, что больше не могу, и меня охватывает неодолимое желание послать все к чертям и раздолбать все, что вокруг меня. Впрочем, должен признать, ни к чему хорошему это ни разу не привело, и после бывали одни неприятности. Я уж не говорю о том, что у меня ни с кем нет нормальных отношений, вокруг какая-то пустота, потому что у меня репутация парня с проблемами. Но я не могу ничего изменить.

Короче, я остановился перед дверью. Маленькое окошко на лестнице выходило в сад, и я заметил пальму, которую тряс в темноте ветер. Тут меня самого затрясло. Я отошел и с размаху пнул ногой дверь, туда, где замок.

Грохот от удара был страшный, точно гром в горах, но дверь осталась на месте. Я сжал челюсти и встал в исходную позицию, готовясь ко второму удару. В этот момент на меня все и набросились.

Меня схватили и едва ли не донесли до первого этажа, так что ноги мои почти не касались ступенек. Говорили, что я взбесился, что я всех уже задолбал, что в меня бес вселился.

Я тоже сказал им, что я о них думаю, и меня заперли в гараже.

Тогда я начал все крушить. Я срывал полки и переворачивал тумбочки со всяким хламом, расколотил о бетонный пол круглый столик, разбил вдребезги иллюминатор стиральной машины, клюшкой для гольфа измолотил сушилку, запустил в решетку окна дрель и наконец схватил молоток, собираясь разворотить механизм автоматической двери. Тут за моей спиной раздался голос матери:

– Прекрати немедленно. Поехали отсюда.

Она стояла белая как полотно, обхватив себя за голые плечи, будто на ледяном ветру.

В проеме двери, прижавшись лбом к притолоке, замер Роже и блуждающим взглядом обводил учиненный мной беспорядок. Потом он сказал сокрушенно:

– Послушай. Я не хотел. Вырвалось.

Мать повернулась к нему спиной и даже бровью не повела.

Он продолжал:

– Ну хорошо. Послушай. Я извиняюсь.Тебе что, недостаточно того, что я извиняюсь?

– Что случилось? – спросил я.

– Решительно ничего, – мгновенно ответила мать. – Ничего не случилось. Просто мы уезжаем.

– Ну не злись, – продолжал уговаривать Роже.

Я понял, что он ее оскорбил. И что на ногах она стоит плохо не только потому, что пьяна. И если он еще не набросился на меня с кулаками и молча взирает на то, что я натворил в его гараже, и с ним до сих пор не случился припадок, то это значит, что с матерью он хватил через край.

– Ну так что, ты готов? Поехали, – повторила она, направляясь к выходу.

Я последовал за ней.

– Уйди с моей дороги, – приказала она Роже.

Он смотрел на нее несколько мгновений, потом посторонился и сказал:

– Ты погляди, что он натворил. И я молчу.

– Вот и молчи, – прошипела она ему в лицо. – Тебе лучше вообще не открывать рот.

– Что он тебе сказал? – спросил я. – Я могу это знать?

– Какая разница, что он ей сказал? – вздохнув, произнесла Ольга с заднего сиденья. – Долго ты еще собираешься мусолить эту историю?

Я посмотрел на нее в зеркало. Стянув на груди ворот пальто, она одним духом опорожнила 50-граммовую бутылочку джина, которую вытащила из сумки.

– Дорогая, – возразил я, – нет в саду никакой кобры.

– Ты так считаешь? А что же тогда это было?

– Ты хоть знаешь, как кобра выглядит?

– Она мне брызнула ядом в глаза. Тебе этого недостаточно?

Я успел поговорить с Борисом. Она попросила его срочно приехать, и он прописал ей кортизон. Он подозревал, что на самом деле это был какой-нибудь острый изогнутый стебель или еще что-нибудь в этом роде – в общем, что-то растительное.