– Давай, только не заблудись, – откликнулся Бестужев. Вслед за Бутовым он боком протиснулся в полуоткрытый дверной проем, замер.

Огромное помещение тонуло во мраке.

– Ничего не вижу, – Малехов достал из кармана одноразовый химический факел, сжал его. Красный свет брызнул тенями, вырвал из тьмы длинный ряд камер биологической реконструкции, лег зигзагами на прозрачные каплевидные крышки – пять из них были приподняты, остальные плотно закрыты.

Егор и Родион молча переглянулись.

Вода и здесь доходила до колен. Ни один из компьютерных терминалов не работал. Тошнотворный запах заполнял помещение.

– Посвети, Роман Степанович!

Малехов подошел. В искрящемся свете тело хондийского бойца, помещенного внутрь биореструктивной камеры, выглядело изломанным. Хитиновые части эзоскелета вспучились, между ними появились зазоры, разлагающаяся плоть вздулась, сухожилия, скрепляющие отдельные элементы природного панциря, кое-где лопнули.

Боевую особь опутывали провода. Сотни датчиков, прикрепленных снаружи или внедренные внутрь, через специально просверленные в хитине отверстия, были похожи на паутину, сам же хонди – на жертву, попавшую в силки высоких технологий.

Малехов грубо выругался, Егор, повидавший всякое, невольно отступил на шаг, Родион замер, будто окаменел, но их замешательство длилось недолго. В ледниках Пандоры и не такое увидишь, хотя что греха таить: ознобом пробирало до костей от вида кибернетических компонентов, внедренных в полуразложившееся тело существа иной космической расы.

– Почему мы ничего не знали? – голос Бестужева разбил тяжелую тишину.

Малехов хотел ответить, но не смог. Горло сжал спазм. От смрада и открывшихся взгляду картин желудок начало выворачивать.

Он согнулся, уронил в воду хис-факел[3], но тот не погас.

Бутов наклонился, подобрал его, высоко поднял руку, освещая другие камеры.

Рабочий хонди… Разумная особь… Он приподнял следующий колпак, заглянул внутрь.

Жутковато. Внутри камеры биологической реконструкции специальные захваты удерживали эндоостов андроида. Сервомоторы и ядро системы располагались на своих местах, но, кроме них, металлокерамический скелет оплетали нервы, фрагменты мускулатуры и железы!

Вот откуда исходил стойкий запах токсина!

– Осмотрюсь, – скупо произнес Родион.

Егор отвернулся, подошел к Малехову.

Злоба, еще недавно преобладавшая в мыслях, исчезла. Вид изуродованных тел хонди вмиг поменял знаки восприятия.

– Ты как?

– Нормально, – прохрипел Малехов.

– Почему мы не в курсе?

– Вчера родился, Егор? Русанов никогда ни перед кем не отчитывался. А его «золотые рыбки» из «аквариумов» никогда не болтали о своей работе.

– Зачем? – Бестужев пытался понять смысл жуткого даже на его взгляд эксперимента.

– Зачем исследовать хонди? Понятия не имею!

– Метелин? Он знает?

– Угу… Только ты из него и слова не вытянешь. Он Русанова боится пуще смерти.

– Андрей Игоревич погиб.

– Ну, да… верно… – Малехов вновь судорожно закашлялся.

Красное пятно света возвращалось. Бутов обошел периметр стен.

– Там фрагменты обшивки хондийских кораблей, – скупо сообщил он. – Надо разобраться, что тут вообще происходило за нашими спинами!

– Метелин не станет ничего говорить, – повторил Малехов.

– А мы посмотрим, – холодно ответил Родион.

– Эй, вы там не задохнулись? Я генератор нашел! – послышался из коридора голос Щедрина.

– Иди к нам. Тут есть на что взглянуть.

Вонь стояла жуткая.

– Предупреждать надо! – Щедрин скривился от удушливого, разъедающего запаха. Надолго его выдержки не хватило: едва взглянув на содержимое камер биореконструкции, Дима, выпучив глаза, ринулся назад в коридор.

Факел погас.

– Генератор исправен? – Бутов вышел в коридор, встряхнул согнувшегося пополам Щедрина.

– Можно попытаться запустить, – в промежутках между спазмами выдохнул тот.

– Иди. Наладь освещение и вентиляцию. Помощь нужна?

– Нет. – Щедрин обрадовался поручению, кое-как встал, побрел по коридору.

Родион проводил его взглядом, вернулся в лабораторию.

Малехов и Бестужев попались навстречу. Оба дышали через смоченную водой ткань.

– Давай отсюда! – глухо приказал Егор. – Токсин. Наверное, из камеры, что ты открыл!

– Та, где эндоостов?

Бестужев кивнул. Его глаза покраснели и слезились, на бледной коже выступили пунцовые пятна.

– Дверь! – прохрипел Малехов. – Не поддается!

Вместе они навалились на массивную преграду. Протяжно скрипнул уже тронутый ржавчиной механизм.

– Порядок. Уплотнитель вроде не поврежден, – Роман Степанович привалился к стене, часто, прерывисто дыша.

– Родька, – Бестужев отозвал друга в сторону, – надо Метелина найти. Он наверняка в старом цеху. Там большинство ученых.

– Ладно. Схожу, посмотрю. Если что, приволоку его силой. Ты за Щедриным присмотри. Он должен генератор наладить.

– Угу. Свет и вентиляция не помешают.

– Вы что задумали, парни? – Малехов отдышался, снова полез с вопросами.

– Разобраться хотим, – скупо ответил Егор.

– В чем?

– Зачем Русанову понадобилось экспериментировать с хонди.

– Это сейчас важно?

– У него ведь был план нашего спасения?

– Егор, я тебя порой совсем не понимаю. Ты считаешь Русанова непогрешимым? Он для пандорианцев что-то вроде божества?

– Почему ты так думаешь? – Егор присел рядом. – Давай, Роман Степанович, поговорим начистоту. Ненавидишь его? Даже мертвого?

– Жизни ты не видел. – Малехов попытался уйти от темы, но Бестужев не поддался на неуклюжую уловку.

– Побольше твоего повидал! – огрызнулся он, но тут же понизил голос: – Ты боишься и ненавидишь, я ведь чувствую. Для меня Русанов был символом надежды. Он нам ее подарил!

– Понимаю. Но не делайте из него идола, в конце-то концов! Русанов человек, как все мы! Со своими недостатками. За его ошибки мы, между прочим, сейчас и платим!

Бестужев насупился. Между Малеховым и Русановым стояло что-то личное. Не Андрей Игоревич вызвал климатическую катастрофу. Не он растопил льды. Не по его вине лопнули при землетрясении стены колониального убежища. Но он первым за всю историю существования колонии дал отпор эшрангам, наглядно показал, что люди могут постоять за себя!

Злые мысли взбудоражили сознание. Хотелось выплеснуть их Малехову в лицо, но Егор сдержался – не время сейчас кидаться друг на друга!

– Он погубил «Прометей»! – Роман Степанович все же завелся, принял вызов.

– Никто не знает, как погиб колониальный транспорт!

– То-то Русанов и вцепился в архив первичного поселения! Я проверял: все отчеты за первый год колонизации исчезли!

– Ты был знаком с моим прадедом?

– Бестужевым? Ну, да, пересекались. Хотя друзьями нас назвать сложно.

– Разве экипаж не одна семья?

– Нет, Егор. Ты, конечно, горя хлебнул, как все пандорианцы, но очень многого не понимаешь. Русанов разделял и властвовал. Андрей Бестужев был планетологом. А я – сервоинженер.

– Ну и что?

– Разные отделы корпорации. Мы не контактировали. В лучшем случае – случайно пересекались или общались в сети, когда появлялась задача, которую не решить силами одной научной или инженерной группы.

– Но ты знал Андрея Бестужева?

– Да, – не понимая, к чему клонит Егор, кивнул Малехов.

– В нашей семье из поколения в поколение передавались записи прадеда. Они относятся к тому роковому дню. Носитель информации пропал, но я помню его содержание наизусть. На колониальный транспорт напали хонди! Они уничтожили корабль, а затем явились сюда, сровняли с землей оборону первичного поселения!

– Да, я слышал эту версию, – усмехнулся Малехов. – Особенно хорошо она звучала в речах Русанова.

– Это не версия!

– Тогда почему хонди, уничтожив «Прометей», прорвав периметр поселения, потеряв несколько кораблей, вдруг остановились, не завершили начатый разгром?