Алый диск солнца, тускнея, катился за горизонт, и по остывающей земле извивающимися узловатыми пальцами медленно поползли первые тени, растворяясь в наступающих сумерках. С интересом оглядывая незнакомую местность вокруг маяка, в окрестностях которого она была впервые, Лера заметила переливающуюся розоватым свечением цветущую лужайку, примыкавшую к плотной стене травы, из зарослей которой доносились вопли невидимой приманки.

– Вы мне отсюда цветок принесли? – поинтересовалась она у наставника, когда они устроились на краю площадки, свесив ноги.

– Ага, – Батон ухмыльнулся, с наслаждением почесывая запревший под противогазом, слегка посеребренный ежик волос. – Не завял еще?

– Пока стоит. Спасибо. Мне такого никто никогда не дарил.

– На здоровье. А что жених? Не балует? Мы раньше своим девчонкам их целыми охапками таскали: хризантемы, тюльпаны, ландыши… розы, разумеется…

Девушка не ответила. Прекрасно зная, да и, чего уж там, разделяя отношение напарницы к предстоявшему «торжеству», охотник не стал продолжать. В душе он здорово ревновал Леру к неожиданно замаячившему на горизонте семейному быту, страшась потерять единственного оставшегося человека, который слушал его, доверял и… по-своему любил. По крайней мере, Батон сильно на это надеялся.

– Ты чего грызешь-то? – меняя тему, поинтересовался он, когда Лера достала из своего рюкзака маленький мешочек и, как зверек, аппетитно захрустела сморщенными белыми палочками.

– Грибов насушила. Хотите? – спохватилась девушка и протянула охотнику мешочек.

– Не-е, у меня своя пайка, – отмахнулся тот и стал расшнуровывать рюкзак. – Сколько лет прошло, мир разрушили, повыродились совсем, а вам, молодежи, все бы чем-то хрустеть.

– Это плохо? – поперхнувшись грибом, растерялась Лера.

– Нет, – улыбнулся дядя Миша. – Видимо, вы это друг другу по генокоду передаете. Была до войны штука такая, чипсы называлась. Ее из сушеного картофеля делали… Ну, помнишь пару недель назад на плантации три кило клубней вырастили, мячики такие коричневые… Во-во! Димка мой тоже эту отраву шибко любил. Выпросит у матери этих… лейсов… и хрустит в своей комнате, как хомяк, да «колой» заливает. И добавки были разные – с луком, беконом, сыром. А как начнешь читать, что в них понамешано, так таблицу Менделеева зараз и выучишь. Молодежь!

– А вы как будто молодым не были никогда!

– Не знаю… Мне иногда кажется, что и вправду не был… – глухо ответил охотник, разворачивая тряпицу, в которую был аккуратно завернут его ужин.

– А почему вы в пекарне просите, чтобы хлеб был всегда такой формы? – поспешила перевести разговор на другую тему Лера.

– Ностальгия. Батон столичный. Нарезной, – разломив выпечку пополам, промычал набитым ртом Батон. – Двадцать семь рублей сорок копеек. Перед войной подорожал, правда. Сейчас-то это все не то, суррогаты. Помню, у нас в соседнем районе пекарня была, там же и продавали. Так пока дойдешь, от одного запаха с ума сойти было можно. А хлеб-то какой! Кирпич «дарницкого» в руках сожмешь, а он распрямляется. Медленно-медленно. А если на него сверху маслица, да килечки. Или под Новый год икоркой присыпать, м-м-м! В общем, батон – лучшее достижение человечества.

Грызущая гриб Лера улыбнулась, наблюдая, как дядя Миша даже зажмурился от воспоминаний. Вкус у местного печива был не ах. Слепленное из кислого теста, замешанное на грибах и щепотке водянистых злаков неопределенного сорта, оно и хлебом-то именовалось только все из той же ностальгии.

– Симфонь, однозначно! – кивнул охотник, снова с аппетитом вгрызаясь в пористую сдобу.

Неожиданно что-то вспомнив, он запустил пятерню в рюкзак, доставая оттуда помятую банку консервов без этикетки.

– Будешь?

– Опять со-ба-чьи? – Лера брезгливо наморщила носик, вспомнив название хвостато-лохматого животного, которое когда-то видела на картинке. – Бе-е-е! Как это вообще есть можно?

– Ну, извините. Тоже мне, привереда нашлась. Для животных, между прочим, некоторые комбинаты жраку только из лучших продуктов делали.

– Вот именно – некоторые. Фу!

– А для меня мелочь, а приятно, – охотник невозмутимо подкинул банку в руке. – В теперешние времена жировать не приходится, а тут – какое-никакое мясо. Ха! Раньше животину кормили, а теперь сами с удовольствием лопаем!

– Говорите за себя, – Лера брезгливо повела плечами.

– Я и говорю, – невозмутимо согласился Батон, но банку в рюкзак все-таки спрятал. – Очень даже ничего, особенно если по хлебушку размазать.

– Почему вы его так сильно любите?

– Знаешь, как на Руси в старину говаривали: «Хлеб – всему голова».

– В смысле? – покончив с очередным корешком, Лера облизнула кончик большого пальца.

– Хлеб на стол, так и стол престол, а хлеба ни куска – и стол – доска, – замысловато ответил Батон и усмехнулся, увидев округлившиеся глаза девушки. – Пословица такая. Никуда нам, славянам, без него. Даже сейчас вон мастерим потихоньку.

Лера за это и любила дядю Мишу. За странные и замысловатые словечки, за умение вкусно рассказывать. С ним всегда было интересно.

– А вот…

– Тихо, – неожиданно шикнул охотник, подняв руку и перестав жевать.

– Я ничего не слышу, – через несколько мгновений, проведенных в тягучей вечерней тишине, все-таки решилась прошептать Лера.

– То-то и оно. Подранок наш замолчал чего-то, – отложив еду, Батон приник к прицелу винтовки.

Сообразив, что башню действительно окружила тягучая вечерняя тишина, Лера кинула недоеденный гриб в мешочек и поспешно спрятала его в рюкзаке.

– Что он там, дуба дал, что ли? – бормотал не отрывающийся от окуляра Батон, медленно шаря по расстилающимся зарослям травы стволом СВД. – Я ж только жилы подрезал…

– Видите его? – чувствуя, как внизу живота все привычно сжимается в преддверии охоты, прошептала девушка.

– Не-а. Трава высоченная. Или сбежал? В старину волки, пойманные в капкан, даже лапы себе отгрызали, так жить хотелось. Но мы бы услышали тогда. Слушай, ты посиди, я на разведку схожу.

– Я боюсь! – засуетилась девушка. – Можно с вами?

– Сиди, говорю. Ствол взяла?

– Конечно, – Лера проверила кобуру на бедре, в которой дожидался своего часа старенький «макаров».

– В случае чего дашь одиночный. Только в окно стреляй. Я быстро, – охотник напялил противогаз и, перехватив винтовку, застучал сапогами, быстро спускаясь по лестнице.

Оставшись одна, Лера испуганным зверьком вжалась в стену, сжимая в руке вытащенный из кобуры пистолет. Вскоре она услышала, как внизу скрипнула дверь.

Ступив на влажную землю, Батон скинул винтовку с плеча и медленно пошел к тому месту, где был оставлен подранок, фалдами плаща стряхивая на землю обильную пыльцу с мерцающих бутонов цветов. Вокруг царила напряженная тишина. Лишь изредка чавкала упруго проминающаяся под подошвами сырая болотистая земля. Через несколько метров, раздвинув стволом винтовки высокие побеги, Батон вступил в заросли травы.

От лежащего посреди полянки теленка осталась только задняя часть туловища. Встав на одно колено, охотник оглядел нетронутую ловушку и тихо выматерился. Неведомый противник оказался хитрее.

– Объегорила, тварь! – с досадой огляделся Батон.

Кольнуло неприятное ощущение… Будто, выйдя на полянку, он и сам в свою очередь купился – и теперь ловушка расставлена не на неведомую тварь, а на него самого, а тварь эта наблюдает за ним из засады, как сам он наблюдал за поляной несколько минут назад… Будто теперь он не охотник, а дичь, и сам сейчас попался на свою приманку.

В стороне зашуршала трава, и в алеющее небо с испуганным клекотом брызнула стайка какой-то крылатой нечисти.

И вдруг он услышал.

Где-то неподалеку заплакал ребенок. Тоненько, с жалобными всхлипами. Жуткий, леденящий кровь звук, которому давно не было места в этом радиационном пекле.

Оставшаяся в маяке Лера почувствовала, как между лопаток лизнул ее зловещий холодок. Такой плач она слышала в бункере у соседей за стенкой. Плач человеческого существа, которого не могло быть здесь.