— Куда это он? — спросил Андрей. — На зарядку?

— Нет, сначала побегать. У него норма — четыре раза вокруг общежития. Мы доказывали — наоборот: зарядка, а потом пробежка. Не слушает. «У меня, говорит, свой метод». Железо, а не человек. Что задумает — расшибется, но сделает. — Все это Толя говорил с доброй усмешкой. Чувствовалось: он уважает друга и гордится им. — Меня все критикует, что воля слабая, принципов никаких нет, говорит, ничего толкового из меня не выйдет. Может, и не выйдет. А из него — точно выйдет. Жуть до чего упорный… Не видно его там? — Толя подошел к окну. — На второй круг, наверно, пошел.

Андрей тоже посмотрел в окно. Небо — темно-синее, почти фиолетовое — было глубоким, холодным. Над желтеющими деревьями висела туча. Где-то за тучей, подсвечивая ее края, пряталось солнце. На верхушках деревьев сидели нахохлившиеся вороны. Их раскачивало на ветру.

— А он, значит, голышом? — спросил с невольным уважением Андрей.

— Это ему хоть бы что! В прошлом году нам спортивные шаровары только зимой выдали, так он всю осень в трусиках бегал.

— Добегается! — завязывая шнурок ботинка, презрительно сказал Митяй. — Схватит воспаление легких, и будь здоров, Иван Петров! Прямым сообщением в больницу! Тут хоть подушкой загораживай окно, а он голый бегает…

— А что, — вдруг хлопнул Андрей Митяя по спине, — разве и нам попробовать? Ну, хотя бы в маечках, а? — И, схватив приятеля под бока, замотал из стороны в сторону.

— Пусти! Пусти! — сердито отбивался Митяй. Он явно не желал забывать вчерашнюю размолвку. Потом, одергивая курточку, сказал: — Дуракам закон не писан. Иди.

— И пойду! Ты как, Толя, согласен — в маечках?

— Да попробую…

Олег заканчивал четвертый круг, когда начали строиться на зарядку. Теперь в шеренге крайним справа стоял уже не Андрей, а Олег. Ростом он, пожалуй, и не перегнал Андрея, но оттого, что был поуже в плечах, потоньше, — казался чуть выше. Олег был ловок и силен. В каждое упражнение этой обыкновенной утренней зарядки он вкладывал столько энергии, что, конечно, ему и в самом деле нисколько не было холодно.

После зарядки Олег вымылся по пояс холодной водой, докрасна растерся полотенцем. За что он ни брался — все делал решительно, быстро. Хоть и чистил зубы, и растирался полотенцем, но пришел из умывальной комнаты раньше всех. И в столовой не замешкался: покончил с завтраком в пять минут. Сказав дежурным девочкам: «Большое спасибо», чем привел их в смущение, он подошел к Толе и снял с плеча фотоаппарат на тонком ремешке.

— Если увидишь что, щелкни для «окошка». А я пойду новую профессию осваивать…

— Это какую новую профессию? — поинтересовался Андрей у Толи.

— Мы же за птицей ухаживали в этом месяце, а теперь придется коридор убирать. Сегодня как раз Олега очередь.

— Повезло!

— Ничего. Пустяки. Он на работу, как тигр на ягненка, набрасывается. Честное слово! — Толя рассмеялся, и Андрей опять почувствовал, что Толя страшно гордится своим другом — этим неутомимым, железным человеком.

А тебя мальчишка спрашивал!

Пофотографировать Толе не удалось. После задорной «Лявонихи» в громкоговорителе послышался легкий щелчок, и все репродукторы школы и общежития разнесли голос директора интерната Сергея Ивановича — звонкий, почти мальчишеский голос:

— Воспитанник Лужков! Прошу зайти ко мне.

Толя, похоже, чего-то испугался. Лицо его побледнело, он торопливо закрыл аппарат и бегом пустился к школе.

Мимо Андрея, будто около пустого места, прошла Светлана. Не взглянула, не повела бровью. Андрей вздохнул и от нечего делать поплелся к волейбольной площадке, где ребята играли в мяч. Он тоже хотел было стать в круг, но неожиданно увидел черноглазого Сеньку. Испуганно отвернувшись, Андрей поспешил уйти.

Что делать? Чем заняться? До уроков — целый час.

Он постоял около распахнутых ворот гаража, где интернатовский шофер дядя Вася — человек угрюмого вида, в коричневой кожаной тужурке, горбоносый, с вечной цигаркой в зубах — копался в моторе старой облезлой полуторки. Потом двинулся было к птичнику — может, там чего интересного увидит? — но в эту минуту в дверях школы показался Толя.

— Ну, зачем директор вызывал? — подойдя к нему, спросил Андрей.

Лицо у Толи было грустное, осунувшееся. Помолчав, он сказал:

— Мама у меня болеет. В больнице она… Сергей Иванович спрашивал, пойду ли к ней. Сказал, чтобы цветов нарвал…

Андрей даже не догадался поинтересоваться, чем больна его мать. Когда Толя сказал о цветах, он вдруг подумал, что сегодня суббота, он пойдет домой и увидит Евгению Константиновну. Ведь она уже вернулась из Ялты.

И это чувство радостного ожидания не покидало его весь день. Все, кого он видел, казались ему лучше, добрей, и он сам был добрей. Митяя хотелось хлопнуть по спине и сказать: «Да будет, рыжий! Давай мириться!» Сонечке на уроке он пощекотал бумажкой шею, и она лукаво погрозила ему пальчиком. Об Олеге, который сидел на парте так прямо, словно проглотил кол, подумал: «Конечно — сухарь, перпендикуляр, но все равно — парень стоящий».

И солнце, давно выбравшееся из-за тучи, радовало Андрея. Светило ярко, пригревало по-летнему. Даже угрюмый дядя Вася оказался совсем не таким угрюмым. Проходя после уроков мимо гаража, Андрей увидел — возле шофера собралась куча ребят и он, посмеиваясь, что-то рассказывает. Андрей и сам хотел подойти послушать, но его окликнули.

Это была Раиса Павловна.

— Так снова напоминаю — не забудь постричься.

— Ладно, — поспешно согласился он.

— Говоришь «ладно», а сам опять явишься нестриженый. Может быть, написать записку матери?..

— При чем тут мать! — грубовато сказал он.

— Что значит — при чем? Она же мать.

Он передернул плечами, не ответил.

— Ты где живешь?

— На Замковой.

— Вот как! Недалеко от меня. Знаешь улицу Мечникова? Я там живу.

Андрей знал эту улицу, но промолчал. Раиса Павловна еще спросила о том, где работает его мать, по сменам или только днем…

Этот разговор оставил неприятный осадок. Уж не собирается ли воспитательница прийти к ним домой? Ну и пусть! Разве он что плохое делал? — подумал было Андрей — и осекся.

Внимательно глядя в окно трамвая, Андрей старался отогнать неприятные мысли. А дома и совсем забыл о них. Встретила его Нинка, подушила ручонками, почмокала в щеку и сказала:

— А тебя мальчишка спрашивал! Голова вот такущая. — Она широко развела руки.

Андрей сразу посерьезнел. Васек спрашивал. Это неспроста. Значит, Зубей ждет его.

Посидев немного и выпив наспех чашку чаю, чтобы не очень огорчать мать (она, как и в прошлую субботу, напекла ради него пирогов), Андрей взял на всякий случай альбомчик с марками и побежал к Зубею.

Не ошибся: Зубей его поджидал. И снова на столе у него Андрей увидел арбуз.

— Здорово, интернат, — подставляя для гостя стул, сказал Зубей. — Садись! Наворачивай! — Он отрезал толстый, хрустнувший под ножом ломоть арбуза, протянул его Андрею. — Рассказывай!

Впрочем, слушать рассказ Андрея он, как видно, не имел ни малейшего желания. Закурив, с минуту пытливо, прищурившись, смотрел на Андрея, евшего арбуз, потом щелчком желтого прокуренного ногтя стряхнул пепел и спросил:

— Ну, изучил филателию?

Андрей кивнул. Полез в карман за альбомом.

— Вот, проверь. О любой марке спроси…

— Ладно, — небрежным жестом руки остановил Зубей. — Теперь, малыш, слушай. Разговор будет серьезный…

Это было так…

Сначала Нинка очень огорчилась, когда Андрей сказал, что не хочет идти в кино. Она собиралась даже заплакать, но раздумала. На улице светит солнышко, а небо такое нарядное, будто нарисовано ее толстым синим карандашом. И белые голуби кругами по нему летают. Ну, как тут заплачешь! Нет, лучше попить чаю и побежать с девочками на улицу. Будут играть в классы или больницу.