Много их было, человеческих лиц и судеб, на тот момент соединенных в единое целое, имя которому – рать, и главная задача которого – быть готовым пролить кровь за князя своего и за землю русскую.

Для Ивана начались ежедневные нелегкие тренировки. Обучать нового ратника Ярослав, как и просил боярин, взялся лично. Он гонял юношу часами, заставляя в полной боевой справе, весившей два пуда, вскакивать на коня, рубить лозняк и жерди, перепрыгивать через препятствия, метать в цель легкие копья-сулицы. Десятника приятно поразило умение Ивана обращаться с тугим луком. Пожалуй, никто в его десятке не мог поразить цель быстрее и точнее, чем новенький. Но наиболее всего Ярослава удивила и поразила врожденная привычка молодого парня.

Однажды, обучая приемам владения мечом и саблей, десятник вдруг заметил, как бывший бортник ловко перехватил рукоять из правой руки в левую и нанес удар такой силы, что бывалый дружинник едва смог его отразить.

– Стой!! – изумленно гаркнул он. – А ну, еще!

– Что еще? – не понял разгоряченный Иван.

– С левой рубани!

Новый блеск стали и новая вспышка неподдельного восторга.

– Дак ты что, с обеих можешь?

Иван глянул на свои руки, словно о чем-то сожалея. И с виноватым видом покаялся:

– Не сердись, Ярослав! Батька меня тоже ругал. Бил даже, когда я малой был. Заставлял все правой делать. А мне левой все равно складнее выходит. Только стесняюсь я огрех этот показывать…

Здоровенный мужичина упер руки в боки и оглушительно расхохотался. Бросил саблю, обнял покрасневшего Ивана за плечи, затряс его в непонятной еще для молодого радости:

– Ой, чудо-юдо заморское!! Да что ты такое несешь, дурашка! Ты ж обоерукий, слышишь?! Тебе ж цены в нашем деле нету. А ну, бери мою саблю в другую руку, иди следом!

Подведя Ивана к навесу с сеном, Ярослав прислонил к ароматно пахнущей копне толстую слегу и приказал:

– А ну, переруби ее с двух рук! И бей со всех сил, чтоб щепа летела! А я со стороны гляну.

Мягкая основа пружинила, не давая возможности быстро выполнить задание. Но тем не менее булат вырубал из дерева клинья, и щепки летели во все стороны. Ярослав смотрел на разгоряченного воина и улыбался все шире и шире.

Забава не осталась незамеченной, подошли еще несколько человек. Они начали оживленно обсуждать увиденное. А когда после очередного удара с левой упрямая жердь все ж переломилась и верхушка скатилась к ногам победителя подобно голове поверженного врага, гомон достиг предела.

Видевший все с гульбища Василий спустился вниз.

– Обоерукий? – вопросил он у Ярослава, с явным одобрением глядя на Ивана.

– Точно так, боярин. Давно таких не встречал.

– Вот что, Ярослав… Щит пока в сторону, забудь про него. Гоняй один, потом вдвоем, втроем. Этот малец еще сам не знает, на что он способен. Тому татарину на суде просто повезло, что смог живым подобру-поздорову убраться. Не упусти его, Ярослав!

– Не упущу, боярин. Будь спокоен!

Так прошел месяц, второй, третий. Иван окреп, раздался в плечах. Золотистая бородка покрыла подбородок и щеки, заменив собой юношеский легкий пушок. Юноша постепенно превращался в мужика. И не только внешне физически, но и внутри, согласно всем законам природы. Он стал часто посматривать на снующих вокруг женщин, чувствуя в груди безотчетное волнение и тепло. Но до большего дело пока не доходило, хотя дворовые молодухи не раз с готовностью улыбались в ответ на его горячий взгляд.

Однажды утром, изрядно помахав широкой, вырубленной из единой широкой липовой доски лопатой и очистив от свежего снега место для очередного занятия с будущим напарником, Иван облачился в тулуп и кольчугу, надел вместо шлема татарскую лисью шапку, выволок из амбара мешок с мукой, взвалил его на спину и принялся делать неспешные многочисленные приседания. Пять пудов на плечах уже не казались большой тяжестью: за прошедшие месяцы жизни в дружине он уже довел число сгибаний и разгибаний ног с десяти до полусотни.

За этим занятием и застал его насмешливый девичий голос:

– Замерз, сердечный? Аль не греет никто? Давай я на куль залезу, сразу вспотеешь.

Иван, не сбрасывая поклажи, повернулся и натолкнулся на горячий взгляд молодой, со вкусом одетой девушки явно не простого роду-племени. Ранее на дворе он ее не видел. Парню показалось, что какая-то неведомая сила истекла из этих коричневых глаз, проникла в самое сердце, зажгла его и заставила забиться часто-часто! Или то случилось лишь от иронии, прозвучавшей из уст незнакомки?

– Садись, – неожиданно для себя и для насмешницы вдруг ответил он и опустился на корточки. Девушка оторопела.

– Ты это серьезно? Уронишь ведь, кулем придавишь. Тогда никто хромую замуж не возьмет.

– За меня пойдешь! Ну, долго ждать-то? Или струсила уже?

Торопливый хруст снега под легкими ногами. Новая тяжесть даванула на плечи. Иван напрягся, боясь потерять равновесие. Потом закусил губу, медленно поднялся, напрягая все свои железные мышцы. И невольно улыбнулся, услышав еще детское:

– Ой, батюшки! Да ты и впрямь богатырь, миленький!!

На этот визг из дружинной избы выскочило на свет сразу несколько человек. Они ошалело уставились на Ивана. А незнакомка продолжала смеяться:

– Но, миленький, но-о-о!! Прокати Аленку по кругу!

Неизвестно, чем бы все это закончилось, если б иной женский голос не крикнул властно с сенцов:

– Елена! Это что такое? Немедленно слезь с него и в дом! Совсем от рук отбилась, негодная!

Аленка вмиг затихла и уже иным, несколько извиняющимся тоном, тихо попросила:

– Присядь… Высоко, боюсь спрыгнуть. Да и тебя уроню ненароком. Присядь, пожалуйста, мать ругается.

Через несколько мгновений она была уже на земле. Длинная черная коса выползла из-под куньей шапочки. Перебросив ее через плечо и придерживая рукой, лихая наездница с улыбкой глянула на Ивана и опрометью бросилась к крыльцу. Молодой дружинник с облегчением свалил на утоптанный снег ставший вдруг таким тяжелым куль.

Его соседи по нарам продолжали стоять на морозе, накинув на плечи овечьи зипуны.

– Ну, ты даешь, Ваньша! – изумленно протянул один из них. – Ведаешь ли, кто тебя только что оседлал?

– Кто?

– Елена это, дочь боярина нашего, Василия. Первая у них в роду. Смотри! Не осерчал бы боярин за вольность такую.

Иван растерялся. Забыв про мешок, неловко запнулся об него, невольно сделав шаг к говорившему. Осерчав, схватил куль и оттащил его на место.

– Дак это… откуда ж я мог знать? Я вообще ее раньше не видел.

– Она с матерью под Кашиным живет, там у Василия вотчина. Михаил год назад его приблизил, до этого на дружине иной боярин стоял. Умер, когда на московлян ходили. От мора пал, не на рати. Мор тогда Юрия Московского от разгрома-то спас.

О той страшной моровой болезни, чуме, пришедшей недавно с востока и изрядно проредившей селения русичей, Иван знал не понаслышке. В его собственной деревне на погост снесли троих. Было б и больше, кабы опытный Протасий не запретил всем выезжать из домов в Тверь и иные места. Знахарка несколько раз окуривала только ей известными травами избы и селян, а вокруг лесного прибежища стояли все лето и осень дежурные, заворачивая вспять случайных наезжих. К холодам болезнь поутихла.

Не обращая более внимания на насмешки товарищей, Иван стянул с себя бронь, разделся и залез на полати. В тот день Ярослав отчего-то не возвращался из сенной долго. А с иными воями заниматься Ивану впервые не захотелось. Он лежал в полумраке и заново восстанавливал в памяти нечаянную встречу, свое неожиданное предложение и восторг боярской дочки с такими жгучими и красивыми глазами! И ни о чем ином думать молодому парню почему-то в тот день не хотелось…

Глава 10

На княжий двор в Твери стекались все новые и новые гости. Про занятия молодой ратник забыл: времени для этого не стало вовсе. Свободных от дежурства воинов отсылали то с одним поручением, то с другим. Знать прибывала ежедневно. Причина подобной суеты Ивану уже была известна: великому князю исполнялось сорок лет, и поздравить первое лицо на Владимирской Руси хотели многие.