В ноябре 1935 года Бунин приезжал в Бельгию. Он писал Н. Я. Рощину 19 ноября из Брюсселя:

«Меня очень чествуют. На вокзале — встреча: представители русской колонии, журналисты, фотографы (это 16 вечером). После сего (вечером же) — обед в Русском клубе.

Речи, приветствия. 17-го, в пять часов, было мое выступление, — народу пушкой не пробьешь. Читал не плохо! Овации. Нынче (19-го) вечером я у Пушкиных (Николай Александрович, родной внук Александра Сергеевича). Завтра — 20 ноября, (письмо продолжается вырезкой из газеты. — А. Б.)

„20 november, à 12 h. 30, le Cercle de Г Avenue et le Club des Ecrivsins beiges de langue française (Pen Club) reçoivent à déjeuner le Prix Nobel, Ivan Bounine qui à l'issue du repas célèbrera le 25-e anniversaire de la mort de Tolstoi“». ^[892] («20 ноября в 12 часов 30 минут бельгийские писатели устраивают завтрак в честь нобелевского лауреата Ивана Бунина, который в конце приема отметит 25-ю годовщину со дня смерти Толстого»).

«Завтра же надеюсь быть часов в восемь вечера в Париже», — добавлял он в конце письма.

В 1936 году Бунин по издательским делам отправился сначала в Чехословакию, а потом в Германию. Там он впервые столкнулся с фашистскими порядками. Немцы его арестовали 27 октября в Линдау, куда он приехал по пути в Швейцарию, и очень грубо обошлись с ним: бесцеремонно обыскивали, привели в какую-то камеру и молча срывали с него пальто, пиджак, жилет, разули. «От чувства такого оскорбления, которого я не переживал еще никогда в жизни, от негодования и гнева я был близок не только к обмороку, но и к смерти, от разрыва сердца», — писал он в редакцию газеты «Последние новости» (1936, № 5700, 1 ноября). Было ощущение, по его словам, что находишься в сумасшедшем доме.

Потом вели под конвоем в проливной дождь через весь город; когда привели, вероятно, в арестантский дом, осматривали каждую его вещицу, — точно это был «пойманный убийца», — каждую бумажку, каждое письмо, каждую страницу рукописи и кричали:

— Кто это писал?! Большевик?! Большевик?!

При виде портретов Толстого в книгах плевали и топали ногами:

— А, Толстой, Толстой.

Газета «Последние новости» (1936, № 5702, 3 ноября) сообщала о протесте шведской печати по поводу издевательств над нобелевским лауреатом.

На арест Бунина откликнулся Л. В. Никулин заметкой в «Литературной газете» (1936, № 73, 31 декабря), в которой писал:

«…Свой не узнал своего на германской границе».

Будучи еще в Праге, Бунин извещал Татьяну Львовну Толстую письмом от 22 октября 1936 года, что «надеется дней через пять быть в Риме» ^[893] и посетит ее. Теперь же Рим отодвигался на ноябрь. Восьмого ноября он писал Татьяне Львовне: «Выезжаю в Рим завтра (понедельник 9-го), должен быть в Риме послезавтра(вторник 10-го) вечером <…> Остановлюсь, вероятно, в Hôtel de Russie».

Он побывал у Татьяны Львовны, с которой с давних пор был знаком, вел с нею дружескую переписку, встретился с Вяч. Ивановым и уехал в Париж, по неизвестной причине, раньше, чем предполагал.

В октябре 1936 года приезжал в Париж из Брюсселя А. Н. Толстой. В Бельгии он участвовал в конгрессе защиты мира. В парижском кафе на Монпарнасе случайно (случайно ли?) встретился с Буниным; убеждал его возвратиться в Советский Союз; он сам живет в роскоши, а Бунина встретят с колоколами. Возвратившись в Москву, А. Н. Толстой напечатал статьи, в которых писал, что «Жизнь Арсеньева» и другие произведения последних лет ничего не стоят [894].

В столетие со дня смерти Пушкина, в 1937 году, Бунин участвовал в вечерах и собраниях, посвященных памяти поэта. Он писал в юбилейные дни:

« Пушкинские торжества. Страшные дни, страшная годовщина — одно из самых скорбных событий во всей истории России, что дала Его… И сама она, — где она теперь, эта Россия?»

(Начало стихотворения Бунина «День памяти Петра»)

Эту запись Бунин сделал для С. М. Лифаря (который любезно сообщил ее нам), артиста балета и режиссера в театре Дягилева и Гранд-опера, организовавшего Пушкинскую выставку в Париже.

Лифарь не только знаменитый танцовщик, автор книг по театральному искусству, член-корреспондент Французской Академии изящных искусств, он также известен своим увлечением Пушкиным — собиранием его реликвий, автографов, работами о нем, — в частности, он автор книги «Моя зарубежная Пушкиниана» (Париж, 1966).

О Лифаре, участнике пушкинского юбилея, Бунин говорил с большим восхищением. Они были знакомы раньше, встречались не однажды.

«С Иваном Алексеевичем, — писал Сергей Михайлович Лифарь 6 февраля 1974 года, — я встречался в течение многих, многих лет, проведенных нами здесь, в зарубежье <…> Встречались мы у Мережковских, у Рахманинова, у Прегель (поэтессы. — А. Б.) и часто в парижских „Café“, на Монмартре („Ротонда“, „Флор“, „Два Маго“ etc.), где можно было встретить Бунина с Шаляпиным, Адамовичем, Сазоновой (Юлия Леонидовна Сазонова, литературовед. — А. Б.), Зайцевым. Величали Бунина на парижских „Литературных вечерах“, сегодня испарившихся, в „Русской Консерватории“ (им. Рахманинова). После второй мировой войны я встречался с Иваном Алексеевичем на юге Франции (Côte d’Azur) — Grasse, Antibes, Juan-les-Pin, Cannes <…>

Драгоценно было мое сближение с Иваном Алексеевичем, происшедшее в 1937-м, юбилейном году, когда весь мир праздновал столетнюю годовщину смерти Пушкина.

Благодарственную речь мне от имени Мирового Пушкинского Комитета составил и произнес Бунин (18 апреля 1937 года в Русском ресторане Корнилова. — А. Б.).

Тогда же он вручил мне золотую медаль с изображением Пушкина, присужденную мне за мной устроенную Пушкинскую выставку в Париже».

Сохранилась фотография: Бунин произносит обращенную к Лифарю речь — слово о великом артисте, участнике пушкинских торжеств.

В своей речи Бунин сказал:

«Пушкинский Комитет в лице вашем чествует одного из самых молодых членов, и мы горды сознанием, что именно один из младших участников нашего общего Пушкинского дела оказался достойным быть особо отмеченным в эти дни всемирного Пушкинского прославления. В русском зарубежном поминовении Пушкина вам досталась совсем особая роль, подлинно Пушкинская миссия. И с этой, возложенной на вас миссией вы справились прекрасно и вдохновенно.

Пушкинский Комитет уже имел случай не раз выражать вам свою признательность за ваше ревностное участие во многих его начинаниях. Ибо ни одно из больших парижских прославлений Пушкина в эти последние годы не прошло без того, чтобы ваше имя не украшало Пушкинские артистические программы. На праздниках Пушкинского искусства неизменно торжествует и ваше вдохновенное искусство, искусство замечательного артиста, творца танца и хореографии. Первый танцовщик и балетмейстер Парижской Оперы, всемирно прославленный и излюбленный всем Парижем, вы, Сергей Михайлович, не забыли своей кровной связи с Россией и с русским народом, и культу величайшего русского гения себя всецело посвятили. В этом Пушкинском служении здесь, вне Русской Земли, перед лицом иностранцев, вы сумели добиться прямо поразительных результатов, побудив многошумный, живущий иными помыслами Париж заинтересоваться великим творчеством Пушкина среди тревог и забот, обуревающих сейчас мир.

Но ваша заслуга, Сергей Михайлович, не только в этом. Пушкинский Комитет не может не отметить и другого вашего бесспорного достижения в области русского Пушкинизма. На вашу долю выпало счастье стать обладателем драгоценных Пушкинских реликвий — писем великого русского поэта, во французских подлинниках, остававшихся неизвестными до того, как они перешли к вам, а вы не оставили их под спудом. Приобретя их, и тем, может быть, спасши их от рассеянья и забвенья, или безвестности еще на долгий срок, вы сделали их общим достоянием. Вы воспроизвели их в фототипическом обличии подлинников в издании „Письма Пушкина к Н. Н. Гончаровой“ подобно тому, как еще до этого ранее общим достоянием стало и Пушкинское предисловие к „Путешествию в Арзрум“, найденное вами в Париже. Этим бережением и умелым воспроизведением Пушкинских страниц вы оказали большую, бесспорную услугу Пушкинизму, русской науке, русской культуре. Ваше юбилейное издание „Евгения Онегина“ явилось новым подарком русской эмиграции.