В 16-й тетради «Возрождения» Степанова-Мельгунова поместила несколько слов о Бунине — возражения на его «Милые выдумки» в том же роде, как она писала раньше. Мельгунов и его жена, писал Бунин Алданову, «все еще подло, дико лгут, будто я „вел переговоры“ на счет возвращения моего в Россию с высшими чинами большевиков в Париже. Нет, я никогдане вел. Мне предлагали самым бесстыдным образом золотые горы за это возвращение, но я их послал к черту категорически» ^[1080] . Бунин намерен был советоваться с В. А. Маклаковым — общественным деятелем и адвокатом, — как привлечь ее и ее мужа к суду.

Он писал в статье «К моим „Воспоминаниям“», что его чернили уже несколько лет. «В. Зеелер выдумал и напечатал в „Русской мысли“ с год тому назад (9 марта 1951 года. — А. Б.) нечто довольно удивительное обо мне и о Чехове: я будто бы в самом гнусном виде изобразил когда-то Чехова (будто бы идущего под зонтом и со свечой в руке в отхожее место) и напечатал эти гнусности в „Современных записках“. Я, конечно, ничего подобного никогда не изображал и не печатал, но нелепая ложь Зеелера была и есть вполне законна в том потоке лжи, которой целых три года, при безмолвном соучастии Зайцева, старалась опозорить меня „Русская мысль“, начав со лжи о том, будто я совершил „сальто-мортале“ к большевикам. А потом клеветать на меня в том же роде усердно принялась госпожа Степанова „в тетрадях“ „Возрождения“ <…> В конце концов я уж готов был „покаяться“ перед Зеелером и Степановой и просить их о „высшей мере наказания“ для меня, но тут меня спас шестой выпуск новой „советской“ энциклопедии, где сказано, что я одержим совершенно бешеной ненавистью к советскому союзу» (так в автографе — с малых букв. — А. К) ^[1081] . Бунин назвал Зеелера «Гориллой» в письме к Вейнбауму (20 марта 1951 года).

О «Воспоминаниях» Алданов писал Бунину 9 октября 1950 года:

«…Впечатление чрезвычайно сильное. Книга бесстрашная — и страшная. Написана она с огромной силой» ^[1082] .

Бунин писал в 1925 году: «И не знаменательно ли, что нынешнему падению России, социальному, политическому и всякому прочему, не только сопутствует, но задолго предшествовал упадок ее литературы, когда всякое непотребство стало называться дерзанием, а глупость и истеричность — священным безумием…»

Адамович в статье «Бунин — обличитель» говорит о его «стойкости в сопротивлении надвигавшемуся помрачению литературы и искусства» ^[1083] .

Иван Алексеевич подарил «Воспоминания» княгине Шаховской, надписав: «Дорогая Зинаида Алексеевна, когда Ваше Сиятельство будете писать свои воспоминания, не браните нас так, как я тут бранюсь. Иван Бунин. 27. 10. 1950».

В конце августа и в начале сентября 1950 года Бунин лежал в клинике. Решился он отдать себя в руки врачей только после долгих уговоров. Болезни он переносил с большим терпением, но к решительным средствам — к переливанию крови, к операции — относился с недоверием и страхом.

Сейчас необходима была операция предстательной железы, для чего следовало, пишет Вера Николаевна 1 сентября 1950 года, «готовить несколько дней. Это мучительно, приходится делать уколы морфия. Временами Ян страдает нестерпимо». Его отвезли «в госпиталь к католикам» 28 августа; ухаживали монахи.

Оперировал профессор Дюфур 4 сентября. Доктор В. М. Зёрнов, лечивший Бунина, писал 5 октября 1977 года из Швейцарии:

«Ивану Алексеевичу делал операцию доктор Andre Dufour, крупный парижский уролог, родившийся в Петербурге, его отец был преподавателем французского языка в одном из петербургских учебных заведений, и доктор Дюфур прекрасно говорил по-русски».

Боли были нестерпимые, но Иван Алексеевич, по словам жены, проявил присутствие духа. Операция много стоила. Вера Николаевна заняла у Кодрянских тридцать тысяч франков. Долг — сто тысяч.

Бунин вернулся домой 20 сентября слабый и худой, по выражению Веры Николаевны, «как голодающий индус <…> Мы надеемся, — пишет она 2 октября 1950 года Т. Д. Логиновой-Муравьевой, — что Князь окрепнет ко дню своего восьмидесятилетия, которое будет ровно через три недели, то есть 23 октября» ^[1084] .

Бунин не любил отмечать дни рождения, с наступлением знаменательной даты делал вид, что этот день как все другие — самый обычный. Он говорил: вот и еще год миновал. А теперь еще здоровье недостаточно окрепло, и он не мог бы присутствовать на публичном чествовании. Отмечали 80-летний юбилей на дому.

От французов, сообщает Н. В. Кодрянская, был создан комитет: «Comité pour célebrer le quatrevingtième anniversaire de l’écrivain Ivan Bounine» [1085]  ^[1086] .

В Америке романистка Пэрл Бак «согласилась возглавить Комитет по чествованию И. А., но из этого ничего не вышло, — пишет А. Седых. — Не было ни публичного чествования, ни денег» ^[1087] . Иван Алексеевич хотя и огорчился этим, шутил: «…Мое 80-летие вышло просто замечательно! Визгу много, а щетины — на грош! — как говорили на ярмарках про свиней самой низкой породы <…> Если бы я не продал в Америку и тут, Calman-Levy, мои „Воспоминания“, пришлось бы Вере Николаевне на улице милостынку просить» ^[1088] .

В «праздник своей старости», как выразился Бунин в одном из писем, 23 октября 1950 года Иван Алексеевич сидел в кресле, в халате, выслушивая поздравления депутаций, друзей или просто знакомых — народу перебывало за день человек двести. Снимали фильмы, которые находятся сейчас в Сан-Франциско — у Юрия Викторовича Мельтева.

Ю. В. Мельтев писал мне 12 сентября 1970 года о Бунине тех дней: «…Юбиляр был очень слаб после недавно перенесенной операции и от приступов астмы; первое, что видели посетители, был большой плакат с указанием, что рукопожатия запрещены врачом».

Бунин получил множество поздравительных писем и телеграмм: юбилей был отмечен статьями в русской и французской прессе.

Алданов напечатал статью «Ivan Bunin Revisites» [1089]в «The New-York Times» (Novembew 26, 1950). Он писал: «Будучи подлинным творцом, Бунин не искал легких путей; он всегда шел по линии наибольшего сопротивления <…> Бунин ненавидит публичность, шумиху… Он удивительно правдив, даже шокирующе жесток в описании русских крестьян».

Франсуа Мориак прислал письмо 16 октября 1950 года:

«Mon cher et illustre Confrére, II sais que vos amis vont bien-tot fêter votre 80-éme anniversaire.

Je tiens à vous exprimer à cette occasion et l’admiration que j’éprouve pour votre oeuvre et la simpathie que in inspirent votre personne et le destin si dur qu’a été le votre.

Permettez-moi de vous serrer très affectueusement les mains de tout coeur votre

François Mauriac» ^[1090] .

«Мой дорогой и знаменитый Собрат. Я знаю, что ваши друзья собираются скоро праздновать ваше восьмидесятилетие.

По этому случаю я хочу выразить и свое восхищение, которое я испытываю от вашего творчества, и симпатию, которую мне внушает ваша личность и столь жестокая судьба, какой была ваша.

Разрешите сердечно пожать вам руку. Всем сердцем ваш Франсуа Мориак».

Андре Жид говорит в письме, напечатанном в газете «Фигаро» (1950, № 1904, 23 октября), что на пороге 80-летия Бунина он обращается к нему «от имени Франции», приветствует и обнимает его, «как своего собрата»; он проникнут глубокой симпатией к его творчеству, «которым… восхищался задолго до того, как смог, — пишет А. Жид, — с вами встретиться, и наконец к вам лично, когда наши дороги пересеклись».