19 сентября <1920 г. > в Москве состоялась лекция Вал. Брюсова о современной литературе, главным образом о поэзии, о лирике, т. к. лирика стоит во главе литературного движения. Прежде чем ознакомить слушателей с современной литературой, он вырисовывает этапы, через которые она прошла до наших дней.
Обрисовывая крупнейшие литературные школы, упоминая классицизм, романтизм, реализм, символизм и футуризм, Брюсов обращает внимание слушателей на процесс смены одной литературной школы другой и те задачи, которые каждая школа разрешала. «Каждая новая приходящая школа утверждает себя как окончательную конечную», — говорит лектор. <…>
Для того, чтобы обрисовать ход развития техники и новых идей, литературе нужны новые метры, новый язык, новые словообразования. Поэты должны осмыслить всю новизну. Мало нового слова, нужно перестроить синтаксис — новое поколение воспиталось на радиограммах, приказах и т. п. — медленная и плавная речь Фета не удовлетворяет нас. В языке для новых понятий нет речений. <…>
Но новая школа литературы рождается десятилетиями, и странно было бы ждать на третий год после переворота создания новой литературной школы (Бахметев Е. Валерий Брюсов о современной литературе // Грядущее. 1920. № 11. С. 15, 16).
Недавно возникший в Москве журнал «Художественное Слово» (Временник Лито Н.К.П.), главным руководителем которого является Валерий Брюсов, заявляет, что редакция считает необходимым широко открыть его страницы для всех направлений и школ <…>
В отделе статей наибольший интерес возбуждает статья В. Брюсова «Смысл современной поэзии» (Катков Н. Для всех направлений // Вестник литературы. 1921. № 8. С. 17).
В годы гражданской войны мы наблюдаем в России единственный случай, когда в развитии литературы значительную роль начинает играть кафе. Кафе Всероссийского союза поэтов, кафе «Кузницы», «Стойло Пегаса» одно время сделали Тверскую литературной улицей. В тесном помещении с небольшой эстрады поэты читали новые стихи, критики — свои этюды, профессора — ученые доклады, происходили жестокие диспуты, провозглашались новые слова. Здесь демонстрировались образцы самого что ни на есть левого и революционного искусства, а крайняя революционность проявлялась испытанным методом: бить по голове ошарашенного слушателя. Слушатель, иногда впервые видевший живого писателя, внимал с почтением логическим упражнениям Мариенгофа, страстной декламации Есенина, искусным фальсификатам Шершеневича, мощному голосу Маяковского, речитативу П.С.Когана, холодной аффектации Брюсова и многому множеству имен, которые возникали из небытия, чтобы вновь исчезнуть навеки (Полонский В. Литературное движение Октябрьского десятилетия // Печать и революция. 1927. № 7. С. 23, 24).
Он стоял на эстраде <в кафе «Домино» > в черном сюртуке и, такой деловитый, немного хриплым и картавящим голосом читал свои новые стихи, поглядывая из-под раскосых рысьих бровей грустными глазами на публику. Когда ему аплодировали, на его калмыцком лице появлялась застенчивая детская улыбка, совсем неожиданная для этого угрюмого человека. Тогда, в первый раз, я услышал первые, по-настоящему хорошие, стихи о революции (Анибал Б. [Б. А. Масаинов.] В. Брюсов // Наша газета. 1926. 9 окт. № 233).
На заседании правления Союза писателей в 1920 году Валерий Яковлевич Брюсов заявил, что собирается гораздо шире пропагандировать поэзию как с эстрады нашего клуба, так и на открытых вечерах в Политехническом музее, в консерватории и т. д. Он сказал, что для проведения вечеров у нас есть в правлении известный организатор литературных концертов Ф. Е. Долидзе.
Правление поддержало предложение Валерия Яковлевича. Первый же «вечер современной поэзии» в Политехническом музее принес не только материальный успех, но и литературный. Председательствование и выступление Брюсова были безукоризненны. Кстати, на этом вечере впервые в открытой аудитории Есенин читал «Сорокоуст» (Ройзман М. Есенин читает стихи // Литературная Россия. 1970. 2 окт. № 40).
Один за другим читают свои стихи < на вечере поэтов в Политехническом музее> представители различных поэтических групп. <…> Председательствует сдержанный, иногда только криво улыбающийся Валерий Брюсов
Очередь за имажинистами. Выступает Есенин. Начинает свой «Сорокоуст». Уже четвертый или пятый стих вызывает кое-где свист и отдельные возгласы негодования. В стихах этих речь идет о блохах у мерина. Но когда поэт произносит девятый стих и десятый, где встречается слово, не принятое в литературной речи, начинается свист, шиканье, крики: «довольно» и т.д. Есенин пытается продолжать, но его не слышно шум растет. Есенин ретируется. Часть публики хлопает, требует, чтобы поэт продолжал. С неимоверным трудом, при помощи звучного и зычного голоса Шершеневича, председателю удается, наконец, водворить относительный порядок.
Брюсов встает и говорит: — Вы услышали только начало и не даете поэту говорить. Надеюсь, что присутствующие поверят мне, что в деле поэзии я кое-что понимаю. И вот я утверждаю, что данное стихотворение Есенина самое лучшее из всего, что появилось в русской поэзии за последние два или три года.
Есенин начинает, по обыкновению размахивая руками, декламировать сначала. Но как только он опять доходит до мужицких слов, не принятых в салонах, поднимается рев еще больше, чем раньше, топот ног <…> Есенина берут несколько человек и ставят на стол. И вот он в третий раз читает стихи. <…> Но даже и в передних рядах ничего не слышно: такой стоит невообразимый шум (Розанов И. Есенин о себе и других. М., 1926. С. 293, 294).
Валерий Брюсов обвинял имажинистов как лиц, составивших тайное сообщество с целью ниспровержения существующего литературного строя в России. Группа молодых поэтов, именующих себя имажинистами, по мнению Брюсова, произвела на существующий литературный строй покушение с негодными средствами, взяв за основу поэтического творчества образ, по преимуществу метафору. Метафора же является частью целого: это только одна из фигур тропа из нескольких десятков фигур словесного искусства, давно известных литературам цивилизованного человечества.
Главный пункт юмористического обвинения был сформулирован Брюсовым так: имажинисты своей теорией ввели в заблуждение многих начинающих поэтов и соблазнили некоторых маститых литераторов (Грузинов И. С. Есенин разговаривает о литературе и искусстве. М., 1927. С. 7, 8).
Впервые я увидела Брюсова зимой 1920—1921 года в Москве, в Политехническом музее на вечере «Суд над русской поэзией». Председательствовал Брюсов. Среди барабанного боя футуристов, выходок имажинистов, пестроты, шума, выкриков из зала он приковывал к себе особое внимание строгостью и простотой. Молодежь, особенно падкая на новинки и сенсации, устраивала бешеные овации Маяковскому, который стирался своим «колокольным басом» придушить мягкий тенорок Есенина. Брюсов, чтобы водворить порядок, изо всех сил звонил в председательский звонок; поняв безнадежность этих попыток, он откинулся на спинку кресла и скрестил руки. Брюсов казался замкнувшимся в себе: даже его глухой сюртук и темный галстук подчеркивали его непохожесть на других участников вечера, одетых в гимнастерки, толстовки, пестрые вязанки, кожаные куртки. Зачем он здесь? Ведь, глядя на него, так ясно представляешь себе его в тиши полутемного кабинета, где горит только рабочая лампа под спокойным зеленым абажуром на письменном столе и в ее отблесках мерцает позолота на толстых томах в книжных шкафах. Он показался мне очень похожим на свой врубелевский портрет; даже его скрещенные белые руки так же выделялись на черном сукне сюртука. Но, вглядываясь в него, начинаешь понимать, что этот большой поэт, ученый эрудит не хочет теперь жить обособленной жизнью, что он отказался от своей «башни любви», в которой жаждал быть «отторгнутым от всех, отъятым от вселенной».
