Было получено несколько телеграмм и стихотворение, присланное и посвященное г. Брюсову композитором г. Скрябиным. В заключение Валерий Яковлевич прочел свое новое стихотворение «На Карпатах» (Чествование В. Я. Брюсова // Русские ведомости. 1915. 20 янв. № 15).
«Третья стража», «Риму и миру», «Венок», «Все напевы», «Зеркало теней» — все эти сборники, несущие ряд крупных завоеваний в области формы, охватывающие своим содержанием жизнь всех эпох, всех стран, всех народов делают бесспорным первоклассный поэтический талант В. Я. Брюсова. Два больших романа, ряд рассказов и повестей доставили В. Я. Брюсову значительное место и среди прозаиков. Но что больше всего характеризует литературную деятельность В. Я. Брюсова, это — та первостепенная роль, которую он сыграл как один из вождей символического движения; припомним его участие в журнале «Весы» и его влиятельную критическую деятельность. <…> Но нужно заметить, что, овладев формой, В. Я. Брюсов неустанно ищет нового содержания, новых областей поэзии. Отсюда его большое значение, как певца современности, как певца города. Здесь ключ к его симпатиям к футуристам и к его признанию «каких-то возможностей развития в их попытках». Такого остро чувствующего современность писателя не могли не захватить невероятные события современной войны. В. Я. Брюсов делается военным корреспондентом, непосредственным свидетелем великой народной борьбы за будущее (Б. С. [Садовской Борис] К чествованию В. Я. Брюсова // Утро России. 1915. 24 янв. № 24).
В конце января 1915 года Брюсов возвратился в Варшаву. Он успел к началу немецкого наступления в районе Мазурских озер. 10-я русская армия вынуждена была отойти на южный берег Бобра. Но форсировать реку и взять стойко защищавшуюся крепость Осовец немцам не удалось. Сильнейшие бои разгорелись в районе Прасныша, и Брюсов спешит туда, где был пять месяцев назад. <…> Война стала бытом. Цензуре не нравятся эти наблюдения корреспондента «Русских ведомостей». <…> Не исключено, что причина личных неудач Брюсова была и в том «неосторожном» интервью, которое он дал газете «Голос Москвы» во время своего отпуска. Он подчеркнул тогда, что публика «не может довольствоваться»» сообщениями штаба верховного главнокомандующего, что «читателю хочется иметь наряду с фактом — картины! Знать те условия, в которых живет армия, ясно представлять себе, как происходит разведка, бой, что такое окопы, обстрел аэропланов и т. д.» («Голос Москвы», 15 января). Большая часть беседы была изъята цензурой (Букчин С. С. 150, 151).
Написал статью о Пушкине, много перевел «Энеиды» и (почему-то) деятельно работал над своим «Учебником стихосложения». Вообще хочется работать «литературно», и корреспондентская деятельность, сказать по правде, — надоела (Письмо И. М. Брюсовой от 2 февраля 1915 года // Материалы к биографии. С. 139).
Великая война наших дней замечательна между прочим тем, что в ней впервые авиация заняла серьезное положение. Одиночные полеты во время балканской войны были лишь первыми слабыми опытами. Теперь, напротив, авиация стала организованной силой в армии, и можно сказать, что к трем «родам оружия», существовавшим с давних времен, — пехоте, кавалерии, артиллерии, — прибавился четвертый, — летчики. <…>
Несмотря на то, корпус летчиков в армии остается явлением чрезвычайно характерным, своеобразным. Первенец XX века, авиация пришлась по душе современным людям; у нее нашлись страстные поклонники, посвящающие ей всю свою жизнь; уже есть прирожденные авиаторы, как бывают прирожденные поэты. Когда беседуешь с летчиками, преданными своему делу, кажется, что попал в новый мир. Какие-то чуждые нам представления о событиях складываются у людей, которые привыкли смотреть на землю «сверху вниз», наблюдать жизнь с высоты в 2000 метров. <…>
Я задал вопрос <офицеру-наблюдателю> П., особенно интересовавший меня: каково, по его мнению, значение авиации для военного дела?
– Я думаю, – не без грусти ответил П., – что настоящую пользу мы можем принести исключительно при разведках. Бросание бомб в сущности – вздор. Нацелиться с высоты страшно трудно: метишь в одно место, а попадешь на десятки сажень в сторону. <…>
– А воздушный бой? – спросил я.
– Почти невозможная вещь. На большом расстоянии стрелять бесполезно: при быстроте хода аэропланов ни за что не попадешь. А подойти в воздухе близко к неприятелю удается один раз из ста, если не из тысячи (Брюсов В. Летчики // Русские ведомости. 1915. 5 февр. № 28).
Много писал (драму, повесть, «Энеиду», «Метрику»). Хочу привезти а Москву большой запас рукописей, с которыми и обращусь к издателям (Письмо И. М. Брюсовой от 9 февраля 1915 года. ОР РГБ).
Военная обстановка, несходство наших возрастов, целеустремлений и характеров создали кратковременную, но сердечную дружбу. <…> Валерий Яковлевич лежал на походной койке и, не поднимая половы, высказывал различные заключения
«Женщина всегда рождается вновь – снимая покровы». «Чем ближе к природе, тем малоценнее искусство». «Любить – значит утверждать, что ты существуешь».
Брал книгу и шприц и уходил на мешочную насыпь у стены. Под светом ручного фонаря писал часами, выкуривая по сотне папирос… <…> Мысли не заслонили пред ним событий, и события не делали его чужим или невнимательным к нашим будням. Две-три любимые книги, чернильница и свечи в бутылках были всегда у него под руками. Часто пробуждался ночью, нервничая подходил к двери, пока я не спрашивал о причине бессонницы. Тугими пальцами крутил табачную гильзу и с одинаковым вниманием, порою с утомляющей, черствой методичностью, подбирая отточенные мысли, по неуловимым сцеплениям и поводам, говорил о Верхарне, о влиянии Тамерлана в архитектуре, об античной эротике, о национализме Данте, о манере Скрябина…
Знания его распространялись далеко за пределы чистой поэзии: он был поэтом-профессором, поэтом-ученым. Читал на память страницы из Пушкина, Данте, Кальдерона, Тютчева, Карлейля, Шопенгауэра… Отлично решал задачи по геометрии и математике, знал медицину. Он умел скульптурно высекать фразы, и слова у него казались изваянными, словно Пестумские фризы (Талызин М. [Суганов М. А.] По ту сторону. Париж, 1932. С. 167).
Прости, что последнее время мало пишу. Во-первых, много работаю. За месяц я послал в «Русские Ведомости» одиннадцать статей! Почти по 3 в неделю, по 2 дня на статью, считая с разъездами! Да кроме того, переводил «Энеиду». Да писал «Метрику». Да продолжал драму. Работал с утра и до утра… А во-вторых, последние дни крайне хлопочу. Дело в том, что по некоторым причинам официального характера корреспонденты с недавнего времени поставлены в положение вдесятеро более тяжелое, нежели раньше (хотя и раньше их положение было нелегкое). Доходило до того, что я не видел никакой возможности продолжать свою работу для «Русских Ведомостей», собирался им писать об этом <…> и ехать в Москву, в полную «отставку». Но тут вмешался Н. А. Морозов <бывший шлиссельбуржец> и попытался дело уладить. Для этого, однако, мне надо посещать множество лиц, официальных и неофициальных, ждать в приемных, писать заявления etc. На это теперь уходит полдня (Письмо И. М. Брюсовой от 24 февраля 1915 года. ОР РГБ).
Шесть дней мы почти не выходили из автомобиля. Последний день ехали беспрерывно 23 часа, от 5 утра до 4 ночи <…> Скажу тебе, что я подумывал даже вовсе отказаться от своей работы и совсем вернуться в Москву (Письмо И. М. Брюсовой от 19 марта 1915 года. ОР РГБ).
К началу 30-х годов окончательно обозначился разрыв между Пушкиным и современным ему кругом читателей. Уже «Борис Годунов» был встречен полным непониманием. Ряд других величайших созданий Пушкина нашел самый холодный прием со стороны критики и общества. Все, даже молодой Белинский, говорили об «упадке пушкинского таланта» именно тогда, когда гений вполне раскрылся. Пушкин понял, что должен оставить все попытки подойти к своему читателю, т.е. снизойти до него. Пропасть между великим поэтом, опередившим современников на столетие и более, и «публикой», «толпой», «чернью» была слишком широка и глубока, чтобы можно было восстановить между ними связь, не посягая на самое святое в творчестве. Убедившись в этом, Пушкин, так сказать, «махнул рукой» на читателя и стал писать, повинуясь исключительно внутренней потребности, не думая о том, для чего он пишет и будет ли он понят.
