— Никакой комментарий, никакая обвинительная речь не смогла бы заменить такого свидетельства, мы выслушали его со смирением и уважением.

На следующий день он также сказал в ходе заседания, на котором я не присутствовала, что я предназначалась для сети Ниуля. Я спросила председателя, может ли обвиняемый объясниться по этому поводу, потому что это будет «любезно», так как я не обязана «все понимать из того, что хотел сказать обвиняемый».

Надеюсь, он не воспринял иронию слова «любезно» в первоначальном смысле слова. Он ответил, по-прежнему глядя в свои записи (это была его манера — не смотреть в глаза другим):

— Вначале я предполагал передать ее в сеть Ниуля, но потом привязался к ней…

Председатель прервал его:

— Я полагаю, что ваша привязанность должна была восполнить отсутствие Жюли и Мелиссы?

Начиная с этого момента он увяз в путаном монологе, бормоча своим глуповатым и монотонным голосом лицемера, что хочет выглядеть перед судом невиновным, он насиловал, но никого не убивал.

— Короче говоря, я должна сказать ему спасибо? Он спас мне жизнь!

— Нет, я этого вовсе не говорю, я признаю, что был не прав.

Почему он не уничтожил меня? Этот червяк сказал, что привязался ко мне? Он хотел воздействовать на присяжных и заставить их поверить в подобную ложь? Или заставить поверить в это меня, свою жертву?

Потом настала очередь Летиции. Она сказала председателю, что не может дать клятву говорить «без ненависти и страха». И она начала рассказывать свою историю, как и я:

— Я была в бассейне, грузовичок остановился… Парень сделал вид, что не понял, а в это время другой схватил меня с тротуара и засунул в машину…

Председатель спросил ее в тот момент, когда она рассказывала о подвале:

— Как вы там вдвоем помещались, в этом тайнике?

— Это была стена, Сабина, я и стена.

— Ну да, в то время вы были маленькие и худенькие.

— А что, сейчас я разве толстая?

Я чуть не рассмеялась. Но зато я ужасно разозлилась, когда один из присяжных задал ей идиотский вопрос, и на мой взгляд совершенно неуместный:

— Вы были в бассейне, но не плавали, потому что у вас были месячные… однако вы сказали, что он вас в тот же день изнасиловал?

Летиция смутилась и сидела потерянная на своем стуле. Я готова была схватить микрофон и послать этого дуболома ко всем чертям! Разве можно задавать подобный вопрос, когда им поручено судить психопата, педофила и полового извращенца? Как будто такого рода «мелочи» могли остановить этого монстра!

Я встретила Летицию неделю спустя после начала процесса, и она еще не была уверена, захочет ли она давать свидетельские показания. Я ей тогда сказала:

— Конечно, это будет нелегко, но ты должна сказать себе, что для тебя самой так будет лучше, надо обязательно прийти и рассказать, что с тобой произошло.

И она пришла, она была отважной и даже сама нападала на него. Она хотела узнать, до какой степени она была накачана наркотиками в первые дни, сохранила ли она какие-то проблески сознания или нет. Ее воспоминания были туманные, и для нее это было довольно невыносимо.

— Почему он заставлял меня выпить кофе до конца?

Иначе говоря, был ли кофе тоже напичкан наркотиками или нет? Он спокойно ответил, что он и сам привык допивать свой кофе до конца. Это нормально, он не любил расточительства! Я думаю, что это был единственный раз, когда он не врал; это очень даже в его стиле — пить сок из коробок, выливать воду после мытья в туалет, давать хлебу покрываться плесенью, не чистить зубы, допивать кофе…

А жестокие вопросы продолжали сыпаться.

— Он вам говорил: «Самое большое зло, которое я могу с тобой сделать, это заниматься с тобой любовью»?

— Да.

— Он давал вам просроченные противозачаточные таблетки?

— Да.

— Вы наблюдались у психолога?

— Нет.

— По всей видимости, вы можете обойтись без этого.

Я не знала, что и она тоже «выкарабкивалась» после этого ада самостоятельно.

Глядя, как Летиция дает свидетельские показания, и особенно слушая ее ответы на вопросы о подробностях: «я не знаю», «я больше не знаю», в то время как она старалась так же, как и я, храбро держать удар перед монстром, я вспоминала ее, привязанную на кровати, и снова слышала ее сонный голос, когда я хотела предупредить ее:

— Это уже случилось…

По моей вине она стояла сейчас перед лицом всех этих людей, вынужденная отвечать или подтверждать все то, что ей довелось пережить. Я могу утешать себя тем, что, если бы он не наткнулся на нее, он схватил бы другую, но все равно мне было тошно от этого. Я пыталась освободиться от чувства вины, но мне так и не удалось это. Еще тогда, в двенадцать лет, во время «Белого марша» я просила у нее прощения как могла.

«Ты знаешь, я была совсем одна, я бы со временем сошла с ума, мне было нечего делать, я ведь сказала тебе, когда ты появилась, что прошло уже семьдесят семь дней, как я находилась вдвоем с этим кретином, вынужденная терпеть его каждый день или почти каждый день. Я была девчонка, я не могла вообразить, что этот тип был похитителем детей и что он сделает с тобой то же самое, что и со мной».

Но вернемся в тот день, когда председатель суда спросил обвиняемого:

— Вы похитили Летицию?

— Это Сабина проела мне все печенки, требуя подругу! — ответил он.

Я была готова провалиться сквозь землю. Теперь меня будут попрекать этим всю оставшуюся жизнь? Летиция глянула на меня, и мы обменялись разочарованными понимающими взглядами.

Мы уже обе говорили об этом еще до ее выступления в суде. Я не хотела ее шокировать, не собиралась сыпать соль на ее раны, но мне хотелось, чтобы она осознала, что я была спасена благодаря ей.

«Не забудь одну важную вещь… Поэтому, если бы ты не оказалась там… Да, он наткнулся на тебя, это большое несчастье, но благодаря твоему похищению нашли меня, и мы обе с тобой оказались живы. Конечно, я немного испортила твою жизнь, выпрашивая подругу, я очень ругаю себя за это, но в конечном итоге благодаря тебе и свидетелям твоего похищения я здесь».

Я никогда не избавлюсь от этого груза, даже если буду всегда надеяться, что, со своей стороны, она не будет держать на меня зла. Выходя из зала заседаний, я ей сказала в шутку:

— Послушай, там в клетке еще есть место, если ты хочешь, я могу тоже туда пойти!

— О, ну что ты! Это правда, что ты просила подругу, но, если бы не я, это была бы другая. Он наткнулся на меня, но самые плохие моменты я пережила из-за него, а не из-за тебя!

Позднее, во время интервью, журналист сказал мне:

— Похоже, что вы с Летицией действуете заодно?

— Да, у нас близкие позиции по некоторым вещам, в которых мы имеем совместный опыт. Вот только мы с ней не подружки, отдыхавшие вместе в лагере на каникулах, и не одноклассницы, и не соседки. Летиция — моя подруга по несчастью.

Она, как и я, видела после своего трудного выступления в качестве свидетеля, как жена Дютру пыталась попросить прощения, но Летиция довольно быстро оборвала ее:

— Я не желаю слушать ваши сожаления, зло сделано, и теперь слишком поздно!

Но вступил Дютру:

— Я хотел бы принести свои нижайшие извинения… я отдаю себе отчет о том зле, которое причинил…

Это было утомительно. Лучше бы они заткнулись. Во всяком случае, этому типу было неведомо никакое чувство вины, ему было плевать с высокой колокольни на то зло, которое он причинил, на детей, которых он похищал, оставлял умирать и закапывал живьем. Он хотел единственного — произвести впечатление на суд. Но со мной это у него не проходило.

Я от него и не ждала чего-то другого, он был верен себе, был точно таким, как в моих воспоминаниях: тщеславным, стремящимся навязать свою волю, изворотливым, неспособным говорить правду. Выходя из зала заседаний после окончания выступления Летиции, я сказала перед камерами журналистов — и это при том, что я старалась сдерживать себя:

— Его извинения, да пусть он сдохнет с ними!