Шелдон пожал плечами, давая понять, что все равно остается при своем мнении.

— Даже если судья посочувствует тебе, услышав столь сентиментальное заявление, уверена ли ты, что он проигнорирует претензии родного дяди ребенка? Смотри на вещи реально, Дороти. Ведь ты же читаешь газеты и прекрасно знаешь, что в делах об опеке кровным связям придают особое значение.

О да! Она прекрасно знала это. Такие истории волновали ее все последние годы. А теперь она днем и ночью думала о бесконечных трагедиях, которые разыгрывались в семьях, усыновивших детей, когда объявлялись их законные родители.

Дороти ничего не ответила, просто не смогла. Ей представилось, как сына вырывают у нее из рук. Но Шелдон удовлетворенно кивнул. Вероятно, никакого ответа он и не ожидал.

— Поэтому лучшее, на что ты можешь надеяться, — продолжил он, — это совместная опека. Но тебе не кажется, что для ребенка она станет кошмаром? — Он направился к письменному столу, стоящему у окна, и достал из ящика тонкую папку. Словно в нерешительности повертел ее в руках, с сомнением посмотрел на Дороти, затем, положив папку на стол, спросил: — Ты ведь не хочешь этого?

— Нет, разумеется нет, — постаралась Дороти произнести как можно спокойнее, с ужасом думая, что в этой папке лежат документы с предложением по совместной опеке. Боже, только не это! — молила она про себя. Только не совместная опека. Ей ли не знать, какой горькой делает эта самая опека жизнь ребенка! Она собрала все силы, чтобы ее возражения прозвучали убедительно: — Шелдон, ведь мы живем в разных концах страны. Мы даже не сможем проводить с ним поочередно каждую неделю.

— Да, это так. — Он вернулся к дивану и остановился рядом с Дороти. — Несомненно, каждому из нас придется забирать Дэвида на более длительный период. Полгода — у меня, полгода у тебя. Летом он будет жить в Нью-Гэмпшире, зимой — в Алабаме.

Сердце Дороти замерло. В памяти всплыли безрадостные картины ее детства. Одну половину года она проводила с отцом, абсолютно равнодушным к ней, а другую — с матерью, потерявшей всякий интерес к жизни. Неужели ее сыну угрожало нечто подобное? Нет, такого ада для Дэвида она не допустит.

А ее собственная жизнь? Каждый раз, сажая Дэвида в самолет, она будет думать о том, что увидит его только через полгода. Разве можно это вынести? Ведь она каждый вечер укладывала Дэвида, ни разу не нарушив привычного трогательного ритуала. Радостное купание с брызгами и смехом. Детские стихи и песенки, которые Дэвид с восторгом повторял за ней. Три обязательных поцелуя с пожеланием спокойной ночи и, наконец, игра в прятки, когда она уже стояла у двери, а малыш с головой залезал под одеяло.

Горло перехватила судорога. Нет, ей не вынести совместной опеки. Она мать и должна быть с сыном и днем и ночью. Конечно, Тренту стихи и песенки, поцелуи и прятки покажутся сентиментальной чушью, он не станет терять на них время. А что он может предложить Дэвиду взамен?

— Нет! — воскликнула она. — Я не могу на это согласиться. Мы искалечим его душу. И что нас может оправдать? Как мы сможем объяснить ему, почему поделили его жизнь?

— Я считаю, никакие оправдания и объяснения не понадобятся. Более чем вероятно, что судья передаст опеку мне. Если же только половину, то мы оба изведемся как душевно, так и финансово. А больше всего достанется Дэвиду. Так отступись! — Он дотронулся до ее руки. — Зачем все осложнять?

— По-твоему, я все осложняю? — Его самоуверенность взбесила Дороти, и она закричала в ярости: — Это ты накликал беду, ты во всем виноват! И хватит меня стращать, я не из пугливых! Ты так же, как и я, не знаешь, что скажет судья. Ему, а не тебе решать, что лучше для Дэвида.

Шелдона поразило, что у Дороти остались еще силы для борьбы. Ему уже казалось, что она собралась сдаться.

— По-твоему, лучший вариант для Дэвида это ты? — спросил он хмурясь.

— Бесспорно. — Дороти смотрела на него в упор, не отводя взгляда от синих глаз, которые так напоминали глаза Дэвида. Правда, у сына они всегда были ласковыми и теплыми, а у Шелдона — холодными. — Знаешь ли ты, что такое боль разлуки? Даже взрослым людям тяжело переносить ее. Что же говорить о ребенке? Разлука сможет искалечить его душу на всю жизнь. Неужели ты этого не понимаешь?

— Ему только четыре года. С ним все будет в порядке.

Неожиданно Шелдон отошел от нее и остановился у балконной двери спиной к Дороти. Он даже не слушал ее! Ему было все равно, что бы она ни говорила. Он уже принял решение.

— Дэвид все забудет, — бросил он, не оборачиваясь.

— Нет, не забудет. Спроси любого психолога.

— Сейчас у него очень важный период в жизни. — Шелдон молчал, сцепив руки за спиной. Ее слова словно разбивались о его широкие плечи. Но она должна была пробить стену этого равнодушия. — Дэвид был совсем крошкой, когда погибли Джесс и Майра. Ему только-только исполнилось шесть недель. Он совсем не помнит родителей, не помнит и взрыва, в котором они погибли и который искалечил его. Все его тельце было в ожогах. Он не знает, откуда взялись шрамы, но хорошо знаком с болью, которая сейчас мучает его. — Шелдон не произносил ни слова, и Дороти добавила дрожащим голосом: — Он знает только меня, верит, что лишь я способна помочь ему. Я не позволю разрушить его жизнь. Я не отдам его чужому человеку.

— Дядя не чужой человек, — хмуро возрази Шелдон.

— Дядя или не дядя, но ты для него абсолютно чужой. Он не знает тебя, никогда о тебе не слышал.

У Шелдона дернулась рука. Это было почти неуловимое движение, но Дороти заметила его. Затем он резко повернулся и окинул ее мрачным взглядом.

— Да. И за это я должен быть благодарен тебе, — процедил он сквозь зубы. — Все эти годы ты скрывала от меня его существование. Конечно, он ничего не знает обо мне. Ты что, добивалась, чтобы он не мог жить без тебя? Стремилась стать для него всем?

Дороти сурово сдвинула брови и пошла на пролом, забыв о сдержанности:

— Никто от тебя ничего не скрывал. Ты сам отказался от него, не захотел обременять себя раненым крошкой. — Шелдон попытался возразить, но она не стала его слушать. — Да! Это правда, нравится она тебе или нет. И меня это не удивляет. Джесс рассказал мне о тебе все! И о том, какую разнузданную жизнь ты вел, и о твоих бесчисленных связях с женщинами…

— Джесс тебе рассказал? — воскликнул Шелдон, мгновенно утратив самообладание. Брови его сошлись к переносице.

— Да! Он не слишком много говорил о тебе, но вполне достаточно, чтобы понять, что ты за человек. Он считал тебя плохим братом и плохим сыном. Много лет вы не разговаривали друг с другом. Вот так, Шелдон! Разве это я скрыла от тебя рождение Дэвида? Нет, твой брат! Он не хотел, чтобы ты знал о Дэвиде.

Шелдон не проронил ни звука, но Дороти вдруг испугалась, что зашла слишком далеко. Ей удалось вывести его из себя, но она не испытывала удовлетворения. Видно было, что его душит гнев, и он прилагает все силы, чтобы взять себя в руки.

Дороти наблюдала за ним, вжавшись в диван. На минуту ей стало жалко его, и она даже устыдилась своего поступка. Зачем она рассказала о Джессе? Это было жестоко… и неразумно. Она забыла о последствиях. Впрочем, ей нечего стыдиться.

Джесс ничего не значил для Шелдона. Братья никогда не любили друг друга. За целый год знакомства Джесс упомянул о брате пару раз, когда здорово выпил и уже мало что соображал. До этого она даже не подозревала о существовании его старшего брата. Он язвительно называл его Большим братом, ни разу не упомянув по имени. «Мой Большой брат был негодяем, — говорил Джесс, — каких свет не видывал. Отец отрекся от него и не оставил ему ни цента в наследство. И правильно сделал. Брат плевал на семью, предпочитая своих многочисленных подружек».

Но, если братья не были дружны, почему же ее слова задели Шелдона? Или это ей показалось? Сейчас ее противник уже не выглядел обиженным или раздосадованным. Совсем нет. Лицо его стало жестким и непроницаемым, как будто и не было того минутного гнева и он не испытал даже малейшей боли.