— Это не самое большое несчастье для меня.
— Вы сразу окажетесь в отчаянном положении!
Лицо Кароль словно озарилось изнутри. Но заговорила она рассудительно и мягко, даже с некоторым снисхождением.
— Не волнуйтесь за меня, милая Мадлен. Когда Филипп решил на мне жениться, я настояла, чтобы между нами не было брачного договора. В то время он был влюблен в меня и согласился. Словом, наш брак заключен на условиях общности имущества. В случае развода все делится пополам, включая и доходы с его дела. А если Филипп пожелает сохранить его для себя, ему придется возместить стоимость моей части. Это очень большая сумма. Я достаточно знаю Филиппа, он предпочтет закрыть глаза на мою измену!
Мадлен не знала, на каких условиях был заключен брак между ее братом и Кароль. Непредусмотрительность Филиппа поразила ее. Итак, эта женщина умудрилась провести даже его, умудренного опытом, холодного дельца. Охрипшим голосом Мадлен пробормотала:
— Вы низкий человек!
— Просто трезвый, — возразила Кароль.
— Вам нет оправдания.
— Есть. Я люблю Жан-Марка.
После бурной вспышки гнев Мадлен стал остывать. Разве можно возмущаться чудовищем? В Кароль словно соединились хрусталь и металл: под обольстительной маской — ложь, эгоизм и жестокость. Наступило долгое молчание, как передышка в бою. Кароль открыла ларчик с американскими сигаретами. Мадлен уже взяла свою, дешевую и крепкую. Обе курили, сидя лицом друг к другу, и каждая прикидывала, скоро ли иссякнут силы противницы. Не лишенная спортивного духа, Мадлен честно признала, что проиграла первую партию. Однако чутье подсказывало ей, что она не должна рвать отношения с Кароль. Выход один: пойти на мнимые уступки, только тогда у нее останется хоть какая-то возможность изменить создавшееся положение. Мадлен скрестила руки и до боли стиснула их.
— Ах, Мадлен, — вздохнула Кароль. — Сколько я вам причиняю забот! Но позвольте заметить, что все шло бы гораздо лучше, если бы вы не вмешивались! Мне известно, что вчера вы виделись с Жан-Марком…
— Он сказал вам об этом?
— Разумеется!
Задетая за живое, Мадлен поняла, что Кароль одерживает верх.
— Еще он сказал мне, что дал вам точно такой же совет, — продолжала Кароль. — Стоит ли теперь упорствовать?
Мадлен удрученно опустила голову. Что делать? Она словно барахталась в густом тумане.
— Что же дальше? — вдруг спросила она.
— Мы с вами не так молоды и наивны, чтобы верить в вечные чувства. — Кароль сделала изящный жест. — Когда-нибудь Жан-Марк пресытится мною или же он наскучит мне. Мы расстанемся, обогащенные чудесными воспоминаниями. И тогда вновь водворится порядок, тот унылый порядок, который вы как будто цените превыше всего. Как видите, я не тешу себя иллюзиями. Это должно вас успокоить.
— Это удручает меня.
— Самое главное, чтобы это не удручало Жан-Марка. Он очарователен! И так вас любит! Еще немножко, и я начну ревновать!
Улыбнувшись, Кароль стряхнула пепел с сигареты. Халат ее распахнулся, обнажив круглое золотистое плечо. Мадлен вынуждена была признать, что женщина эта очень хороша, и именно поэтому ей хотелось сейчас ударить Кароль, унизить ее. Смеркалось.
— Совсем темно становится, — сказала Кароль.
Она протянула руку и зажгла лампу.
— Вы, конечно, остаетесь обедать с нами.
— Нет, — ответила Мадлен.
Ее мучало опасение, которое она не решалась высказать, чтобы не признаться в своем поражении. Наконец, пересилив себя, Мадлен выдавила:
— Жан-Марк умолял меня не заходить к вам. Я пообещала ему, но не удержалась… и…
— И вы не хотите, чтобы я говорила ему о вашем посещении? Ну, конечно, я вас понимаю!..
Мадлен явилась в этот дом как судья, а оказалась в унизительном положении просительницы. Все, что бы она ни предпринимала в последнее время, оборачивалось против нее. Она встала.
— Уже уходите? — спросила Кароль. — Хотя да, Филипп должен скоро вернуться. Так что, если вы не желаете с ним встречаться…
XXIII
Франсуаза повесила трубку и задумалась, стоя в гостиной: госпожа Борделе сказала, что Мирей заболела желтухой и не придет на урок русского языка. Желтуха — болезнь тяжелая. Уже вчера Мирей выглядела осунувшейся, лицо ее было землистым… Франсуаза решила на днях зайти ее проведать. Она легко ладила с Мирей, веселой, простой и бесхитростной. И все же сблизиться с ней по-настоящему не хотелось. У Франсуазы вообще не было подруг — только знакомые. И Маду не раз упрекала ее за это. В чем же причина? В необщительности Франсуазы? Застенчивости? Стремлении к одиночеству? Она чувствовала, что непохожа на сверстниц, живет как бы в другом измерении. Франсуаза взглянула на свои часики: двадцать минут пятого. Козлов придет около пяти. Она поспешила в свою комнату.
Почти тотчас появился Даниэль с папками, где хранил переписку, связанную с предстоящей поездкой. Эти приготовления так много для него значили, что Франсуаза не решилась огорчить брата и согласилась посмотреть его бумаги. Получив от Фонда Зелиджа подтверждение, что его проект одобрен, Даниэль написал в посольство Берега Слоновой Кости в Париже и в другие представительства этой страны, сообщая, что намерен выехать в июле. Франсуаза печатала эти письма, копии которых лежали в одной из папок. В другой были копии писем в различные фирмы, производящие фотоаппараты и кинокамеры. Даниэль не сомневался, что эти крупные предприятия соблазнятся рекламой, которую им сулила его экспедиция, и снабдят его всем необходимым. Однако до сих пор никто не ответил.
— Я еще написал фирме «Кодак». Посмотри и скажи свое мнение.
Даниэль сунул под нос Франсуазе письмо, которое она прочитала, дивясь предприимчивости шестнадцатилетнего корреспондента. На его месте она никогда не решилась бы писать о своих «будущих успехах», просить «ответить возможно скорее» и, «надеясь на положительное решение», заверять директора в «самых искренних чувствах».
— По-моему, ты хватил через край! — сказала Франсуаза.
— Если они не почувствуют, что я верю в свою затею, они в нее тем более не поверят.
— По-моему, они бросят твое письмо в корзину.
— Тогда я пойду к директору. Я часами буду торчать у его кабинета. В конце концов он меня примет…
Франсуаза вернула брату письмо.
— Что ж, может быть, ты и прав.
— Ты мне его отпечатаешь?
— Только не сейчас. Скоро у меня урок.
— Ладно! В таком случае я удаляюсь в свои апартаменты. Можно взять машинку? Конечно, получится хуже, чем у тебя, но черт с ним, сойдет!
Даниэль взял пишущую машинку и, насвистывая, вышел из комнаты. Франсуаза бросилась к зеркалу: она забыла причесаться. Волосы висели как пакля, лицо было болезненно бледным. А уже без двадцати пяти пять! Она причесалась, попудрила нос и щеки. Разглядывая себя то в фас, то в профиль, она пыталась найти в своем лице хоть немного привлекательности, и ей хотелось плакать. Сегодня она впервые будет заниматься с Козловым наедине. Какой он странный! После вечеринки на пасхальных каникулах они уже трижды прогуливались после занятий, и с каждым разом Козлов казался ей все непостижимее. Он шагал рядом с ней по набережным. Листал книги на лотках букинистов, смотрел на баржи и катера, рассуждал о смерти, политике, искусстве, точных науках. Потом вдруг, словно сбрасывал с себя что-то, делался моложе, уверял, что самая прекрасная литература — это полицейские романы «Никелированные ноги» или «Арсен Люпен», восторгался ковбойскими фильмами и мечтал о кислой капусте с пивом. Тогда Франсуазе казалось, что перед ней сверстник Даниэля. Но это продолжалось недолго, и Козлов снова вовлекал ее в водоворот своих парадоксальных суждений. О чем бы он ни говорил, он никогда не думал о том, что уже было сказано по этому поводу. И это неприятие сложившихся взглядов придавало его высказываниям особую искренность и убедительность. Он ненавидел всякие ограничения, социальную иерархию, мундиры, условности, традиции, законы, брак, чинопочитание. Он без труда мог бы получить ученую степень и профессуру, но вовсе не стремился к этому. Франсуаза знала, что должность ассистента в Институте восточных языков очень низко оплачивается. Переводы, которые, помимо своей основной работы, он время от времени выполнял для каких-то издателей, не могли его обеспечить. Его потребности были невелики, но честолюбие еще меньше. Материальная сторона жизни не интересовала Козлова. Он говорил Франсуазе, что она для него — неизведанный мир, недоступная планета, подчиняющаяся каким-то таинственным законам, и заклинал девушку хранить самое ценное, что в ней есть, — искренность, независимость и простоту. Когда Франсуаза слушала эти слова, она чувствовала себя взрослой. Он учил ее понимать себя самое и впервые вызвал у Франсуазы интерес к себе.
