Я улыбнулась, припомнив их вместе.

— Кстати, раз уж речь зашла о Чипсе. Ты знаешь, что у Дэниела Кассенса выставка в галерее Частала? Сегодня утром я прочла в «Таймс» восторженный отзыв.

— Я тоже его читала. Это так здорово. Дэниел — славный и умный парень. Я собиралась поехать в Лондон на открытие его выставки, но сломала эту дурацкую руку, и доктор сказал, что мне не следует путешествовать.

— А что, он в Лондоне? Я имею в виду Дэниела.

— Бог его знает, где он. Возможно, до сих пор в Японии. Или в Мексике, или еще в каком-нибудь безумном месте. Но я бы очень хотела увидеть эту выставку. Может быть, если смогу, я поеду в Лондон вместе с тобой и мы сходим туда вместе. Это будет такое удовольствие!

В ту ночь мне приснился сон. Я находилась на каком-то тропическом острове с пальмами и белым песком. Было очень жарко. Я шла по берегу в сторону моря. Стоял полный штиль и вода была прозрачна как стекло. Я хотела поплавать, но когда дошла до воды, обнаружила, что глубина всего несколько дюймов и вода едва покрывает мои лодыжки. Я долго брела вперед, затем песок вдруг круто ушел вниз, а я поплыла над глубиной в темной как чернила воде, и там было течение, как в стремительной реке. Я почувствовала, что поток несет меня к горизонту. Я знала, что надо повернуться, надо плыть к берегу, но течение было слишком сильным и сопротивляться ему было невозможно. Я прекратила бороться и позволила воде нести меня, зная, что никогда не смогу вернуться, однако ощущение движения вместе с приливом было таким восхитительным, что меня это уже не волновало.

Когда я проснулась, сон еще оставался в моем сознании ярким и четким. Я помнила каждую его деталь. Я лежала в кровати и думала о кристальной воде и ощущении покоя, которое испытала, когда поток нес меня в теплом и безмятежном море. Все сны что-то означают, и я задалась вопросом, как его истолковал бы какой-нибудь профессионал. Мне пришло в голову, что он о смерти, и эта мысль не вызвала никакого беспокойства.

Раннее утро перешло в прекрасный день. По яркому голубому небу плыли большие белые облака, которые ветер пригнал из Атлантики. Между ними проглядывало солнце, и на протяжении всего утра воды прилива медленно наполняли залив, наползая на песок и заполняя промоины, пока наконец к одиннадцати часам они не достигли дамбы, проходившей под домом.

Феба отправилась в больницу на местной карете «скорой помощи». Ради этой поездки она надела другую шляпу, из черного велюра с повязанным сверху шелковым шарфом, и махала мне из окна машины так энергично, словно собиралась отправиться в долгое и утомительное путешествие. Она должна была вернуться к обеду. Я предложила приготовить его, но Лили Тонкинс, которая к тому времени принялась пылесосить, сообщила, что уже поставила в духовку кусок ягненка, поэтому я взяла блокнот для набросков и кусочек угля, прихватила из вазы с фруктами яблоко и отправилась гулять.

И теперь, в одиннадцать утра, я сидела на травянистом склоне над дамбой, а солнце сверкало на подернутых рябью водах залива, и свежий утренний воздух был полон криками чаек. Я сделала грубый набросок заброшенных рыбацких лодок с их обветшалыми цепями, якорями и пронзающими небо голыми мачтами. Дополняя рисунок деталями выщербленного люка, я услышала, как утренний поезд из Порткерриса прошел за Холли-коттеджем и остановился на небольшой станции у кромки берега. Это был очень маленький и редкий поезд, через пару мгновений он издал пронзительный гудок, тронулся вновь и пропал из виду за изгибом пути. Я была так поглощена сводящими с ума перспективами, что едва заметила это событие, но когда в следующий раз подняла взгляд, чтобы рассмотреть киль перевернутой шлюпки, то краем глаза уловила какое-то движение. Я присмотрелась и увидела одинокую фигуру, направлявшуюся в мою сторону. Человек шел со стороны станции, и я предположила, что он сошел с поезда, пересек рельсы и направился по заброшенному запасному пути. В этом не было ничего необычного. Люди часто прибывали из Порткерриса в Пенмаррон, а затем направлялись обратно в Порткеррис по тропе, которая на протяжении трех с лишним миль шла по краю склона.

Я потеряла интерес к рисованию, отложила блокнот и принялась грызть яблоко, наблюдая за приближением незнакомца. То был высокий, длинноногий мужчина с легким размашистым шагом. Его одежда поначалу казалась неясным бело-голубым пятном, но когда он приблизился, я разглядела, что на нем голубые джинсы и мятая рубашка, а поверх всего этого — белая вязаная блуза вроде тех, что привозят домой после каникул в Ирландии. На блузе не было пуговиц, ее полы свободно болтались на ветру, а на шее незнакомца был повязан красно-белый платок, похожий на цыганский. Голова у него была непокрыта, волосы очень темные, он, казалось, не спешил, но шел довольно быстро.

Я решила, что он похож на человека, который знает, куда направляется.

Он уже достиг дальнего конца дамбы. Там он остановился и посмотрел на сверкающую воду, прикрывая глаза от ослепительного света. Потом двинулся дальше и наконец заметил меня, сидящую в высокой траве, грызущую яблоко и наблюдающую за ним.

Я думала, что он, скорее всего, пройдет мимо, может быть, скажет обычное «доброе утро», но, поравнявшись со мной, он остановился, стал спиной к воде, сунул руки в карманы обширной блузы и запрокинул голову. Порыв ветра взъерошил его темные волосы. Он сказал:

— Привет.

Голос у него был мальчишеский, манера держаться — как у юноши, но его тонкое загорелое лицо не было мальчишеским, вокруг рта и глубоко посаженных глаз лежали отчетливые морщины.

— Привет.

— Какое прекрасное утро.

— Да, это точно, — я доела яблоко и выкинула огрызок. Чайка немедленно на него спикировала и унесла прочь, чтобы съесть в одиночестве.

— Я только что сошел с поезда.

— Я так и подумала. И вы собираетесь вернуться пешком в Порткеррис?

— Нет, на самом деле, нет, — с этими словами он принялся взбираться по заросшему травой склону, прокладывая себе путь между участками ежевики и кустиками папоротника. Добравшись до меня, он опустился на землю, вытянув длинные ноги. Я увидела, что в его старых холщовых ботинках были дыры на пальцах, а на солнцепеке его блуза издавала запах овчины, словно была связана прямо из жирной овечьей шерсти.

— Вы можете прогуляться по склонам, если вам охота, — заметила я.

— Да, но, знаете, мне неохота.

Он обнаружил мой блокнот с наброском и подобрал его прежде, чем я успела этому помешать.

— Прекрасный рисунок.

Ненавижу, когда разглядывают мои рисунки, особенно когда они еще не закончены.

— Это всего лишь небрежный эскиз.

— Вовсе нет.

Он еще немного поглядел на него, положил на место без дальнейших комментариев и заметил:

— Есть какое-то неописуемое удовольствие в разглядывании наступающего прилива. Вы ведь именно этим тут занимаетесь?

— Да, весь последний час.

Он сунул руку в просторный карман и вытащил оттуда тонкую пачку сигар, коробок спичек и зачитанную книгу в обложке, в которую явно многократно заглядывали. Во мне пробудился интерес, когда я увидела, что это «Исчезающий Корнуолл» Дафны дю Морье. На коробке спичек была надпись «Отель „Касл“, Порткеррис». Я почувствовала себя детективом, который знал о сидящем рядом человеке довольно много.

Он вытащил сигару и прикурил. Его руки были красивы: длинные и узкие, с ногтями, слегка расширявшимися к кончикам пальцев. На одном запястье виднелись дешевые и непримечательные часы, на другом — золотая цепочка, выглядевшая очень старой и массивной.

Когда он положил сигары и спички обратно в карман, я спросила:

— Вы остановились в отеле «Касл»?

Он удивленно посмотрел на меня и улыбнулся.

— Как вы узнали?

— Дедукция. Спички. Острое зрение.

— Ах да. Как я не догадался! Я ночевал там сегодня, если это можно назвать словом «остановился». Я вчера приехал из Лондона.

— И я тоже. На поезде.