Тем временем об Ибн-Сине уже распространилась слава как об искусном враче. Молва эта дошла и до правителя Бухары Нуха ибн-Мансура, страдавшего от болезни, с которой не в силах были справиться его врачи. Эмир вызвал к себе семнадцатилетнего Абу-Али, и тот, после участия в его лечении, «служением ему удостоился отличия», получив, в частности, доступ к редчайшему собранию книг в эмирской библиотеке (библиотека вскоре сгорела, и злые языки говорили, что это дело рук Абу-Али, стремившегося-де таким путем монополизировать почерпнутые из уникальных книг знания). К восемнадцати годам, вновь подчеркивает Абу-Али, «со всеми этими науками (т. е. с науками, выходившими за рамки традиционной мусульманской учености. — А.С.) у меня уже было покончено… С тех пор у меня ровно ничего не обновилось» (там же, 38–39).

Рассказ Ибн-Сины об этих его достижениях в усвоении наук некоторые из современных авторов (см. 63) расценивают как явное преувеличение, продиктованное тщеславием. Но в жизни ученого есть один факт, который помогает рассеять возникающие на этот счет сомнения. Речь идет о его первой полемике с Абу-Райханом аль-Бируни, которую известный исследователь творчества последнего П. Г. Булгаков датирует 997 годом, т. е. временем, когда Абу-Али было всего семнадцать лет. В этом совсем еще юношеском возрасте (на что указывает и аль-Бируни) Ибн-Сина выступил не только знатоком Аристотелевой физики, но и ее защитником в споре с таким зрелым естествоиспытателем, каким был уже тогда его двадцатипятилетний оппонент. Если к сказанному добавить, что тогда же он стал автором первых самостоятельных трактатов, то в характеристике, даваемой им себе как вундеркинду, вряд ли можно усмотреть чрезмерное преувеличение.

Годы учения сменились годами странствий, когда у Абу-Али умер отец и он не мог оставаться более в Бухаре, перешедшей еще до этого в руки Караханидов. В период между 1002 и 1005 гг. Ибн-Сина переезжает в Гургандж — столицу Хорезма, которая, оставаясь в стороне от политических бурь, переживала тогда период расцвета. Научная жизнь города концентрировалась вокруг «академии Мамуна», объединявшей ряд известных ученых, среди которых выделялись Абу-Райхан аль-Бируни, Абу-Сахль аль-Масихи, Абу-ль-Хайр аль-Хаммар и АбуНаср аль-Аррак. К этому ученому сообществу примкнул и Ибн-Сина, который по прибытии в Гургандж был принят на службу хорезмшахом Али ибн-Мамуном. По сведениям, содержащимся в «Четырех беседах» Низами Арузи, Ибн-Сина и другие ученые при дворе хорезмшаха «имели полную обеспеченность в мирских благах», жили дружно, наслаждаясь научными дискуссиями и перепиской. Но около 1008 г. эта безмятежная жизнь сменилась у Ибн-Сины серией скитаний по Хорасану и Табаристану. Абу-Али вспоминает: «Затем необходимость вынудила меня перебраться в Наса, оттуда — в Бавард, оттуда — в Туе, оттуда — в Саманкан, оттуда — в пограничную крепость Хорасана Джаджарм, а оттуда — в Джурджан… Здесь ко мне присоединился Абу-Убайд аль-Джузджани. По поводу своих злоключений я сочинил касыду, в которой был следующий бейт:

О причине своего вынужденного отъезда из Хорезма Ибн-Сина предпочитает не говорить, но она раскрывается в упоминавшемся сочинении Низами Арузи. Дело в том, что Махмуд Газневид направил к Али ибн-Мамуну посла с письмом, в котором приглашал (а фактически требовал) к себе находившихся при дворе хорезмшаха прославленных ученых. Вызвав их, хорезмшах признался, что не может ослушаться приказа грозного завоевателя, но решение вопроса о принятии «приглашения» оставил на усмотрение самих ученых. Аль-Бируни, альХаммар и аль-Аррак были вынуждены принять его, а Ибн-Сина и аль-Масихи отвергли. Велев последним немедленно покинуть город, хорезмшах объявил послу султана, что приглашение его повелителя принято тремя учеными, а Ибн-Сины и аль-Масихи в Хорезме нет.

Из пятерых хорезмских ученых при прочих равных условиях наперекор воле султана должны были действовать Ибн-Сина и аль-Масихи потому, что их знали как профессиональных философов, т. е. людей, предававшихся заведомо богопротивным занятиям. Махмуд же был типичным «восточным деспотом», который, подобно многим властителям этого типа, покровительствовал ученым и поэтам (при его дворе был и великий Фирдоуси), но делал это не из любви к науке и поэзии, а из престижных соображений, в подражание традициям старых иранских династий, преследуя одновременно — видимо, также главным образом из практических соображений — оппозиционных суннитскому «правоверию» вольнодумцев и предавая огню их «еретические» сочинения.

Дерзкий поступок Абу-Али привел султана в ярость, и тот, повелев размножить его портрет в «сорока экземплярах», разослал их во все края с предписанием найти строптивца и доставить к нему в Газну. Но эти меры ничего не дали. Скитания Ибн-Сины, в самом начале которых он похоронил в песках Хорезмской пустыни умершего от жажды аль-Масихи, завершились, как мы знаем, в Гургане (Джурджане). Здесь один из местных поклонников науки поселил ученого в специально купленном для него доме, где ежедневно навещавший его аль-Джузджани записывал под диктовку учителя создаваемые им трактаты. В гурганский период творчества (1012–1014) Ибн-Сина, в частности, начал работать над «Каноном врачебной науки».

Преследования Махмуда не прекращались, и Абу-Али вновь пускается в путь, который приводит его на этот раз в Рей — город, ставший при буидском правителе Фахр-ад-Дауле крупным научным центром с богатой библиотекой. К приезду Ибн-Сины обстановка здесь была такова, что власть в эмирате узурпировала вдова Фахр-ад-Даули — регентша при его сыне и наследнике Маджд-ад-Дауле. Эта волевая и властолюбивая дама, которую окружающие называли просто «государыней», предупредила нашествие султана Махмуда на Рей тем, что заявила ему: если ее край подвергнется вторжению газневидского воинства, то он на весь мир прославится как царь, позволивший себе воевать с женщиной. Взрослый же сын ее мучился тем временем от тщетности попыток отобрать у матери принадлежавшую ему по праву власть и вынужденный свой досуг заполнял виновозлияниями и утехами гарема. При дворе «государыни» Абу-Али тем и занимался в качестве врача, что старался исцелить беднягу от черной меланхолии.

Повторные поползновения султана Махмуда заполучить к себе Ибн-Сину заставляют его покинуть и этот город, откуда он попадает сначала в Казвин, а потом — в Хамадан. Годы его жизни в Хамадане (1015–1024) ознаменовались тем, что он свою научную деятельность сочетал с весьма активным участием в политических и государственных делах эмирата. Успешное лечение правителя Хамадана Шамсад-Даули приводит его к посту визиря, но, будучи в этой должности, он вызывает гнев военных кругов, которых, вероятно, не устраивали его идеи, изложенные им тогда же в книге «Ведение дел, связанных с войском, мамелюками, воинами, их провиантом и взиманием государственных налогов». Дошло до того, что дом визиря подвергся осаде и разграблению, а сам он был схвачен и едва не расстался с жизнью. Эмир отклонил требование военных предать Ибн-Сину казни, но принял компромиссное решение сместить его с занимаемой должности и выслать за пределы своих владений. «Сорок дней» скрывался Абу-Али у одного из знакомых, пока с эмиром не случился очередной приступ одолевавшей его болезни, который заставил его отыскать ученого, извиниться перед ним и назначить вновь своим министром.

Неотлучно следовавший повсюду за своим учителем аль-Джузджани предложил ему тогда же взяться за комментирование трудов Аристотеля. «Он ответил, — пишет аль-Джузджани, — что у него сейчас для этого нет свободного времени, но добавил: „Если тебя устроит, чтоб я написал книгу, в коей изложил бы из этих наук то, что представляется мне истинным, не входя в дискуссии с теми, кто придерживается отличной от моей точки зрения, и не утруждая себя их опровержением, то я сделаю это“. Я согласился, и, начав с раздела о физике, он приступил к написанию сочинения, которое было названо им „Исцеление“» (там же, 46–47).