– А как насчет трусов?
– Ах, этот игривый сюжет! Снова общались с Китти?
– Она позвонила мне назавтра после моего посещения, я сказал, что ничего не смог выяснить, и это была правда. С тех пор ни звонка.
– Я бы предпочел, если не возражаете, чтобы в моем белье не копались! Хотя, по правде говоря, я взял это под контроль. Теперь у меня их, трусов этих, целая стопка, а также маек и носовых платков. Это ж надо талант иметь выслеживать! Побудьте еще немного, если вам не слишком противно, Даггерс, помогите мне ее утихомирить. Славная девушка – эта, ваша. Сколько ей, двадцать восемь? Не возражаете, если я допью до того, как мы к ним вернемся?
Вернувшись, мы обнаружили, что Вивьен не только жива-здорова, но и с видимым вниманием слушает, как ей что-то втолковывает Сильвия, сидя на диване и с частотой гимнастического упражнения смахивая с лица волосы.
– Мы не такие! Мы другие! – Абсолютно не глядя в мою сторону, она вскинула длань с растопыренными пальцами, направив прямо в меня, так что вмиг и без особых усилий я вставил ей в руку стакан с тоником. – Совсем другие! Мы отказываемся от денег, отказываемся от вашего образа жизни, вашего жизненного устройства, ваших законов. Всего того, на что они хотят забрать нашу энергию, чтобы самим остаться у власти.
– От всей системы! – живо и с видом некоторого облегчения подхватил Рой, опускаясь рядом с Сильвией на диван.
– Если у вас горит дом, вы откажетесь от услуг пожарных? – спросила Вивьен.
Снисходительно улыбнувшись, Рой тряхнул головой, так что волосы у него на затылке колыхнулись туда-сюда.
– Это совсем не то. Конечно, без пожарников не обойтись. Как не обойтись без домов, телефонов, магазинов, телевизоров, школ и тому подобного. Иное дело, когда они нами управляют.
– Управляют? Кто – пожарники?
В очередной раз меня охватила смертная тоска, казалось, уж лучше бы каскад ухмылок Сильвии, у которой от былой активности осталось лишь частое помаргивание и покусывание тонкой нижней губы. Рой заметил Вивьен, что ее пример с пожарниками не годится и что он говорит о тех, кто за этими пожарниками стоит. Вивьен спросила, кто это «мы», которые отказываются от денег и пожарников. И, получив от Роя ответ, что под этим подразумевается в широком смысле молодежь, сказала, что сама себя причисляет к молодежи в широком смысле, или, по крайней мере, причисляла до сих пор. Тут Сильвия так и прыснула, из чего я заключил, как заблуждался всего минуту назад, и зашептала что-то Рою на ухо, одной рукой обняв его за шею, другую положив ему на колено.
– Нет, нет! – сказал Рой. – Нет!
Вивьен гнула свое:
– Мне, например, не от чего отказываться!
– Почему же? – проговорила Сильвия, хохоча еще пуще. – Начнем, скажем, с блузки, это у тебя блузочка называется?
– Как вы сказали?
– Чего так нелепо вырядилась? Надо же, сколько понапяливала на себя! Это онтак велит? А сережки! Что там внутри, птички?
– Перестань, Сильвия! – вставил Рой бесцветно.
– Да уж, нет у некоторых сдерживающего начала! – В голосе Вивьен лишь едва улавливалось возмущение, щеки сохраняли обычный легкий румянец, что было странно для нее, склонной мгновенно заливаться краской.
Рой пустился в объяснения:
– По-моему, людей по-настоящему можно разделить на тех, кто хочет иметь, и тех, кто хочет быть. То, что люди хотят иметь, многообразно, и необязательно все из этого плохо. Некоторые, разумеется, обожают власть во всех ее проявлениях, то, без чего не могут обходиться политики, и тут я имею в виду вовсе не только фашистских диктаторов, я имею в виду всех, кто существует за счет политики. Тут еще можно говорить о бизнесменах, священниках, высших чиновниках и тому подобных. Однако я хочу, кроме того, выделить стремление к личной власти, власти человека над человеком, как бывает в семье, ну и так далее. Или есть еще страсть обладать вещами, автомобилями, стиральными машинами, мебелью, коллекционировать фарфор или еще что-нибудь. Те, которые стремятся быть, тоже в массе своей весьма разнообразны, это и художники, и мистики, и философы, и революционеры – такого рода публика, и просто люди, которые хотят жить, чувствовать и осязать. Человеку следует определиться, кто он: хочет ли иметь или хочет быть.
Никогда еще Рой не восхищал меня так вне своей концертной деятельности, как в заключительные мгновения этой своей речи. Стоило ему произнести «по-настоящему можно разделить», как Сильвия принялась гладить его по спине; когда он произнес «политики», она уже водила рукой по его бедру возле колена, прильнув носом к его уху; при словах «личной власти» принялась поглаживать одну его щеку и прикладываться губами к другой. До этого момента Рой со всей возможной убедительностью делал вид, будто Сильвии не существует вовсе, однако затем переменил тактику, изобразив вялое сопротивление: закинул ногу за ногу и оттянул голову как можно дальше к плечу. Когда же на словах «коллекционировать фарфор» Сильвия прижалась к нему животом, одной рукой пытаясь расстегнуть пуговицу на его рубашке, а другой внедриться ему между ног, Рой схватил ее за обе руки и на слове «философы» отпихнул вниз, воспротивившись активной попытке раздвинуть себе ноги, сжал их сильней, резко наклонившись вперед и упершись животом в колени, решительней сдавил ее запястья. На мгновение наступило затишье.
– Нам в самом деле пора уходить! – сказал я.
Мы чуть-чуть потянули, пока Вивьен искала сигареты с зажигалкой, наконец нашла и положила к себе в сумочку, но не успели мы дойти до дверей, как услыхали сзади со стороны дивана легкий двойной стук, означавший, что это ботинки с обоих наконец раскрещенных ног Роя каблуками ударились об пол. Я кинул ему через плечо, что утром позвоню.
– Что она собиралась делать? – спросила Вивьен, когда мы ужинали у «Бьяджи».
Выждав, пока официант разольет нам вальполичеллу и удалится, я высказал свои предположения по поводу выбора, стоявшего перед Сильвией, и по поводу того, что она, на мой взгляд, была готова предпочесть.
Вивьен вспыхнула:
– Но ведь не при нас же с тобой! Как это можно, прямо на наших глазах!
– Думаю, интерес – так, чтоб именно на наших глазах. В том-то и весь смысл. По крайней мере основной. Продемонстрировать свободу от того и от сего, а также свое презрение к тому, другому, пятому, десятому.
– Но для чего? Зачем?
– О господи! Чтоб выразить свой протест против нашего представления о приличиях. Показать, что она из тех, кто хочет быть. Незачем тебе в этом копаться. Это такой ребус, что голову сломаешь от вопросов, даже если нащупаешь разгадку. Кстати, Вив, почему ты не разозлилась, когда она… наезжала на тебя?
– Вообще-то чуточку разозлилась, хотя понимаю, о чем ты. Я видела, что ее раздражает и твоя приличная квартира, и то, что у нас с тобой все в порядке. И что это для нас естественно. Скажи, она была… как это… под кайфом?
– По-моему, да.
– Ну вот, нельзя ведь сердиться на человека в таком состоянии, верно? Она была не в себе. Ну и, значит…
– Верно.
Благополучно уронив на пол еще кусок своего escaloppe di vitello alla Biagi,Вивьен сказала:
– Скажи, Дуг, эта блузка ужасна? И эти серьги? Скажи, прошу тебя!
– Это твой стиль. Это решаешь ты сама. Вот что ей и претит. Те, кто не согласен.
– Не согласен? Она сама одевается не так, как принято.
– Да я не модный журнал имею в виду! Ее собственное окружение. Эти отбрасывают все и вся. Да и тот же самый Кингс-роуд или где там их центр поп-культуры!
– Так тебе нравится эта блузка? А сережки?
– Ты же сама знаешь.
– И она еще смеет говорить! Сама вырядилась черт знает во что. В рубище какое-то.
– Кошмарная девица!
– Надеюсь, она в квартиру ничего тебе не занесет? – сказала Вивьен.
Я тоже надеялся, особенно когда на другое утро, как и обещал, позвонил Рою и услышал его угрюмый, рассеянный голос. Сильвия ушла; он остался до моего возвращения; может, у меня найдется время, надо поговорить. Я сказал, что найдется, несмотря на то что я уже столько его сегодня потерял, а именно: между половиной шестого утра, когда меня разбудила Вивьен, и шестью, когда она, согласно распорядку, покинула постель. Времени было потеряно еще больше, потому что она долго сновала туда-сюда, пряча одно и вынимая другое из гардероба и ящиков комода, а потом еще пылесосила квартиру во всем ее многообразии, с преувеличенным вниманием, как мне казалось, проходясь вокруг кровати, на которой я продолжал лежать, но из которой, однако, она меня выпихнула сразу после семи, так как надо было складывать белье для прачечной. Изрядное количество яичницы с ветчиной, приготовленное мною по традиции, способствовало моей недолгой реактивации: в самом деле, Вивьен была так соблазнительна в своем форменном костюмчике, что я бы охотно склонил ее к возобновлению наших забав, если бы к тому моменту временные лимиты не были исчерпаны. Мы расстались, сев каждый в свой автобус, условившись, как обычно, созвониться в среду; вечером в понедельник Вивьен навещала своего отца в Хайгейте, а вторник принадлежал тому другому малому. При прощании я уловил в ее взгляде непривычно скудную для этого дня недели долю угрюмой озабоченности. Но легкомысленно не придал этому особого значения.
