— Прости, но я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Мне не хотелось бы опять выслушивать упреки в пристрастии к загадкам, — пояснил я. — Но позволь заметить: поза придурковатой барышни, в которую ты пытаешься стать, совсем тебе не к лицу.

Патриция замолчала и уставилась на дерево.

— Будь все проклято! — прорычала она, захлебываясь яростью. — Что тебе известно, выкладывай?

— Остальное, дорогуша, — профессиональная тайна, — сказал я, давая понять, что не только она вправе вести себя по-хамски. — Да это и не важно. Важно услышать твои соображения, а затем сравнить их с моими и посмотреть, чьи перевесят. Если твои, я извинюсь и уйду, а если мои, то не обессудь, — мне придется задержаться тут еще на некоторое время.

Ее телефон опять зазвонил. Патриция ожесточенно ткнула в него указательным пальцем и отключила аппарат. Потом положила его на скамейку и несколько раз провела рукой по лбу. Моя собеседница привыкла держать себя в узде и теперь лихорадочно искала способ восстановить равновесие.

— Глупый вопрос, — произнесла она наконец, презрительно передернув плечами. — Ты не потрудился его обдумать, а не мешало бы. Там, где Тринидад проводил бо́льшую часть дня, запрещено использовать сотовую связь. Во-первых, создаются помехи в работе приборов, а во-вторых, защитное покрытие стен не пропускает сигналов внутрь помещения. Так объяснял мне Тринидад, и я тут же поняла. Интересно, кто из нас Шерлок Холмс?

— Touché, [81]— признал я.

— Подумать только, французский язык. Какая рафинированность! — откровенно издевалась она. — Даром, что жандарм.

— Выбирай выражения. Я гвардеец, а не тупой жандарм, — одернул я ее.

— Извини, — подняла она руки вверх. — Больше не буду. Я ему действительно звонила, и что дальше?

— Как? Когда? Сколько? Зачем? — непреклонно потребовал я.

— Уф! Надо отвечать на все сразу? — Она притворилась смущенной. — Слишком долгая песня.

— А ты покороче. Расскажи самое главное.

— Ты забыл про вопрос: «где?» — напомнила Патриция, демонстрируя свойственную женскому полу наблюдательность. — Меж тем он имеет существенное значение. Так вот, мы познакомились у меня дома. Однажды вечером Тринидад пришел повидать отца, но наш великий Леон где-то задержался. Мы поговорили, и он мне понравился. Я предложила ему позвонить мне как-нибудь на днях. Надо сказать, что в отношениях с мужчинами я не склонна разводить антимонии. По понятным причинам до сих пор мне приходилось иметь дело с охотниками за приданым, поэтому я не верю в принцев на белом коне, да и времени у меня в обрез. Думаю, попутно мне удалось дать тебе более или менее внятное разъяснение по первому вопросу: «как?». Идем дальше: «сколько?». Мы встретились, и Тринидад оказался первоклассным любовником. Потом встретились снова, и снова он не обманул моих ожиданий. Так все и закрутилось, и, хотя наша связь длилась каких-нибудь пару месяцев, мы выжали из нее максимум приятного — ни прибавить, ни убавить. Я не прижимала к груди портрета «любимого», сидя лунными ночами перед открытым окошком, и при виде него у меня не кружилась голова. Роман протекал гладко и в высшей степени пристойно; c’est tout.

— Что-что?

— Прости, я думала ты знаешь французский. Я сказала: «это все».

— А-а-а, — протянул я. — Теперь понятно. Продолжай, пожалуйста.

— Осталось немного. Надеюсь, я ответила на твой третий вопрос. Какой там следующий? Ах да, мы пропустили «когда?». В начале этого года. Ко времени смерти Тринидада я не видела его уже больше двух месяцев. Мы порвали отношения, как принято у нормальных людей, — пожали друг другу руки и разбежались в разные стороны. У него была голова на плечах. Он не стал размазывать сопли подобно своим предшественникам. Любовь ушла в прошлое, значит, туда ей и дорога. Никаких причитаний вроде: «я не могу без тебя жить» и прочих глупостей. В конечном счете, мы обречены на одиночество, мы в нем существуем и при этом неплохо себя чувствуем.

Патриция констатировала страшную правду с неподражаемым равнодушием. Потом перевела взгляд на дерево.

— Ты не ответила на последний вопрос, — понукал я, видя, что она замолкла.

— Разве? — недоумевала она, но, скорее всего, просто хотела потянуть время, чтобы сосредоточиться.

— «Зачем?», — напомнил я.

— Вот именно, «зачем?», — согласилась она. — Вечный вопрос. Я редко его себе задаю, а когда задаю, то предпочитаю решать в одно касание, не иссушая мозги ненужными треволнениями. Вместе с тем при выборе партнера я ставлю два непременных условия: ни одного толстяка и ни одного дебила. Каюсь, звучит не очень изысканно, если не вульгарно, однако я не собираюсь проповедовать свои взгляды другим, — они предназначены, так сказать, для внутреннего потребления. Ненавижу дряблые тела и рыхлый ум — тут ничего не поделаешь. Как ты уже, наверное, заметил, Тринидад не страдал ни скудоумием, ни тучностью, несмотря на полное пренебрежение спортом. В этом смысле он был чудом природы, словно внутри него сидело какое-то приспособление и перемалывало все, что ни попадало к нему в желудок. Мистика! И я ему страшно завидовала.

Патриция бросила взгляд на мое брюшко, скромно нависавшее над поясом брюк, и от меня не укрылось выражение ее глаз. В них чувствовалось то же невольное сострадание, с каким она время от времени посматривала в мою сторону, должно быть, мысленно сопоставляя общую стоимость красовавшихся на мне штанов и пиджака с кругленькой суммой, в которую ей обошлась покупка носового платка. Я не обижался: ее с детства учили судить о людях по внешним атрибутам, меж тем как я, воспитанный в диаметрально противоположной вере, обрел в ней спасительную нишу, позволявшую радоваться жизни в условиях весьма стесненного материального положения.

— Главное, чтобы твой партнер отвечал этим несложным требованиям, — философствовала Патриция. — Остальное дело техники. Проводишь пробный опыт и ждешь, пробежит ли между вами искра. Либо хочется на него смотреть, касаться его тела, и у него возникает ответное желание, — тогда вперед, либо не хочется, тогда — до свидания. Не выношу мелодраматические страсти. Все проще простого: не подошел один, возьми другого. Свято место пусто не бывает.

— Значит, между тобой и Тринидадом пробежала искра и он тебе подошел, — рассуждал я вслух, желая удостовериться, что не ослышался.

— Совершенно верно.

— А как реагировал твой отец?

— Отец?

— Да, — настаивал я. — Твой отец.

— Мне скоро тридцать, сеньор гвардеец, — призналась она. — Я уже давно вышла из того возраста, когда он выставлял отметки моим кавалерам. И потом, я в принципе не считаю нужным ставить его в известность о своих любовных похождениях. Так спокойней.

— Ты пытаешься меня уверить, будто отец ничего о вас не знал?

— Не знал.

— А мать?

На лицо Патриции набежала мрачная тень.

— Она, может быть, и знала, — сказала она с горечью, — если существует рай, а его обитателям разрешается взбираться на тучку и наблюдать оттуда за нашей жизнью. Мама умерла двадцать лет назад.

— Сожалею.

— Принято.

Сиротство Патриции и вдовство ее отца подбросили мне пищу для продолжения разговора.

— А Леон, разве он не пытался найти тебе новую мать? — спросил я.

— В течение первых пяти или шести лет не пытался, — ответила она. — После ее смерти он преимущественно занимался тем же, чем и раньше, — работал как вол, пока не сколотил огромное состояние. Потом наступили золотые деньки, и отец, мало сказать, искал кандидатуру на роль моей матери, он приводил их сотнями — блондинок, брюнеток, рыжих. Сначала появлялись женщины старше меня, а потом кривые пересеклись и поменялись возрастными векторами. Однако в этой истории нет ничего ни забавного, ни оригинального, и она вряд ли представляет для тебя интерес.

— Я не хотел затрагивать твои личные чувства, — извинился я. — Вернемся к Тринидаду Солеру. Тебе стоило больших трудов скрывать вашу связь от отца?