6 сентября министр Балашов доложил об этом «представлении» нижегородского вице-губернатора императору Александру. 9 сентября его величество подписал на имя пребывавшего в Нижнем Новгороде начальника 3-го округа военного ополчения графа Петра Александровича Толстого рескрипт, в котором коротко говорилось о тогдашнем военном положении и организации ополчения, а в конце содержалась приписка: «При сем прилагаю рапорт вице-губернатора Нижегородского о тайном советнике Сперанском. Если он справедлив, то отправить сего вредного человека под караулом в Пермь, с предписанием губернатору, от Моего имени, иметь его под тесным присмотром и отвечать за все его шаги и поведение».

В Нижний Новгород высочайшее повеление прибыло как раз в годовщину коронации Александра—15 сентября. В этот день, тотчас после обедни, Сперанский заглянул к графу П. А. Толстому с поздравлением и здесь впервые увиделся и познакомился с одним из виновников своего падения — историком Н. М. Карамзиным. Побыв немного в доме Толстого, Михайло Михайлович ушел, а вскоре после его ухода прибыл фельдъегерь из Санкт-Петербурга. Ознакомившись с императорским повелением, граф Толстой не стал терять времени на проверку справедливости рапорта вице-губернатора Крюкова, но вызвал к себе состоявшего за адъютанта коллежского асессора Филимонова, подал ему запечатанный конверт и сказал: «Поезжай сейчас к Руновскому, вручи ему этот конверт и не отходи ни на минуту, пока все не будет исполнено, а потом возвратись ко мне с подробным обо всем отчетом».

Андрей Максимович, прочитав содержавшееся в конверте, всплеснул руками в растерянности: «Боже мой, кто бы это думал!» Тут же вызвал к себе частного пристава и поехал с ним и с Филимоновым в дом, где проживал ссыльный сановник. Там Руновский объявил ему высочайшее повеление отправиться в тот же вечер в Пермь.

Михайло Михайлович воспринял перемену места ссылки внешне вполне спокойно. «Ну, я этого ожидал, — бросил он вошедшим. — Надеюсь, однако же, господа, что вы не откажете дать мне час времени привести в порядок кое-какие бумаги и написать одну бумагу». Губернатор согласился. Тогда Сперанский сел к столу и начал писать. Писал он более часа. Тем временем подготовили дорожную коляску. Сперанский встал из-за стола, подошел к Филимонову и вручил ему два запечатанных конверта с просьбой передать их графу Толстому. Один конверт предназначался графу, другой был на имя государя. «Кланяйтесь графу, — сказал Михайло Михайлович, — попросите его отправить как можно скорее. Содержание его весьма важно». Быстро собравшись в дорогу, изгнанник молча вышел из дому, не проронив ни слова, сел в коляску и отправился в сопровождении частного пристава в новый свой путь.

В письме Сперанского на имя графа П. А. Толстого говорилось: «Приношу вашему сиятельству следующие мои всепокорнейшие просьбы: 1) прилагаемое при сем письмо доставить государю, при вашем донесении; 2) при отправлении семейства моего оказать возможную помощь и снисхождение; 3) врагам моим здесь и разным их толкам наложить молчание; 4) наконец, и сие для меня всего важнее, сохранить доброе ваше о мне мнение. Оно всегда было для меня драгоценно, и, смею сказать, по чувствам моим и правилам я его достоин. Князю Егору Александровичу (Грузинскому. — В. Т.)прошу поклониться».

17 сентября 1812 года граф Толстой направил императору Александру донесение о выполнении предписания его величества об отправлении Сперанского в Пермь: «Всемилостивейший государь! Получив высочайшее вашего императорского величества повеление от 9-го сентября, в ту же ночь отправил тайного советника Сперанского в Пермь под присмотром полицейского офицера и с должным предписанием к тамошнему гражданскому губернатору. Выпровождавший его из города полицмейстер доставил мне от него конверт, в коем я нашел письмо на высочайшее ваше имя и которой у сего посылаю. Остаюсь в недоумении однакож, должен ли я был сие сделать или нет и не прогневаю ли тем ваше императорское величество».

За день до своего отъезда из Нижнего Новгорода Сперанский получил письмо от мужа своей сестры Марфы М. Ф. Третьякова. Михайло Федорович сообщил, что живет в страхе и всерьез думает, не бежать ли ему со всей своей семьей из Черкутина. Истинной причиной страха, охватившего Третьякова, была реакция жителей Черкутина на дошедшие до них слухи о «предательстве» Сперанского. Местные крестьяне восприняли их настолько серьезно, что решили «раскатать по бревнам» дом «предателя Отечества». Однако Третьяков скрыл этот факт и написал Сперанскому только о своей боязни прихода французов. Михайло Михайлович немедленно ответил ему. «Письмо ваше, любезный мой Михаила Федорович, весьма меня опечалило, — писал он. — Я не знаю, как и изъяснить намерение ваше оставить село. Куда ехать и где сокрыться! Везде та же самая судьба постигнуть вас может. Впрочем, будьте уверены, что страхи ваши основаны на самых пустых и неосновательных слухах. Зачем неприятелю бродить по селениям и даже зайти в Черкутино, которое столь далеко стоит от большой дороги. Да ежели бы он и пришел, неужели вы думаете, что там будет для вас опаснее, нежели во всяком другом месте. Священник, а особливо протопоп, нигде не может быть безопаснее, как при своей церкви и при своем словесном стаде. Не слушайте бабьих басен, будто на духовный чин нападают — совсем нет. Какой стыд бежать от пустого страху и как вам после к своим прихожанам показаться! Не скажут ли они вам: вот пастырь, который от пустого страху бросил свое стадо. И сверх сего: куда бежать? Я бы душевно был рад принять вас здесь; но здесь опаснее, нежели где-нибудь, и сверх того так все набито, что не только угла для житья, но и шалаша найти нельзя. В Володимере еще хуже. Умоляю вас и матушку остаться дома и не постыдить и себя и меня. Я отвечаю вам за все убытки, если бы вы их и потерпели. Между тем на нужду посылаю чрез А. В. Астафьева 200 р.; только ради Бога останьтесь. Более послать теперь не могу: ибо и сам терплю нужду, доколе сообщение с Петербургом не возобновится».

Вечером 23 сентября 1812 года в доме пермского губернатора Б. А. Гермеса собрались гости, с которыми Богдан Андреевич и супруга его Анна Ивановна обыкновенно коротали свободное время. Шел обычный светский разговор, когда около полуночи отворилась дверь и в гостиную вошел высокий лысеющий худощавый человек приятной наружности, одетый в серый фрак с двумя звездами на груди. Подойдя к губернатору, он негромко, но слышно для всех сказал: «Государственный секретарь Сперанский имеет честь явиться под надзор вашего превосходительства». Услышав фамилию вошедшего, Гермес совершенно растерялся и застыл, не зная, что делать, как повернуться. Выручила супруга, разливавшая в этот момент чай. Налив чашку, она поднесла ее Сперанскому: «Вы с дороги устали и, может быть, озябли. Не угодно ли выкушать чаю и обогреться?» Сперанский принял чай с благодарностью, выпил, немного посидел, сказал несколько малозначащих фраз и ушел на отведенную ему квартиру.

Первые три недели своего пребывания в Перми Михаиле Михайлович проживал в квартире на втором этаже дома, принадлежавшего разорившемуся купцу Ивану Николаевичу Попову [5]. Наступление холодов заставило его в середине октября переселиться в более теплый и просторный дом купца Иванова [6].

Главным занятием Сперанского во время пермской ссылки было чтение книг. Как правило, читал опальный сановник произведения на религиозные темы из библиотеки Пермской духовной семинарии. Для того чтобы понимать Ветхий завет в оригинальном его варианте, он даже стал изучать древнееврейский язык.

И. Н. Попов вспоминал впоследствии, что, проживая в его доме, Михайло Михайлович просыпался обыкновенно в семь часов — пил кофе без сливок и сразу садился за книги. В 9 часов он отвлекался от чтения на завтрак, который каждый день был почти одинаковым: пять яиц всмятку — одни желтки с хлебом да рюмка портвейна. После этого опять читал. С часу до двух прогуливался по улицам, в два часа обедал: как правило, обед его составляли суп, какая-нибудь вареная рыба, жаркое и две рюмки портвейна. Пообедав, подходил к окну и некоторое время стоял, смотря на небо благодарным взором и с таким выражением лица, каковое бывает только при искренней молитве. Потом обыкновенно играл в течение получаса с хозяином дома в шашки. Затем снова читал — на этот раз до самого вечера. Иногда часов в 8 вечернего времени прерывал чтение и садился с хозяином дома за стол выпить пунша с вином да поговорить на разные темы. Чаще всего он рассказывал об известных людях, с которыми встречался во время своей жизни в столице, или о тех или иных знаменательных событиях, в которых ему довелось участвовать. В этих вечерних беседах нередко принимал участие проживавший во флигеле дома Попова игумен Соликамского монастыря, инспектор Пермской семинарии Иннокентий Коровин.