О том, как спокойно воспринимал Сперанский свое пребывание в Нижнем Новгороде, свидетельствует и его письмо в Черкутино, написанное 12 апреля 1812 года. «До вас, верно, достигли уже слухи о путешествии моем в Нижний, где ныне имею я пребывание, — утешал он своих родственников. — Прошу вас не верить нелепостям, кои на счет мой будут рассеваемы; пребывание мое здесь есть временное, и я верную имею надежду возвратиться, а если б и не возвратился, то беда невелика. Прошу утешать матушку, а если что вам нужно, то меня уведомить. Если бы кто из родственников моих вздумал меня здесь навестить, то их от сего отвращать: ибо, во 1-х, я не знаю, сколько здесь пробуду, а может быть, отправлюсь в Казань для свидания с братом, во 2-х же, мне здесь принимать никого неприлично».

Тем временем в Санкт-Петербурге начались разбирательство с чиновниками, сотрудничавшими со Сперанским, и проверка доносов на него. Император Александр распорядился создать для этого специальный орган — «Комитет охранения общей безопасности». Во главе его был поставлен новый председатель Государственного совета (с 29 марта 1812 года) граф Н. И. Салтыков. Данный Комитет изучал, в частности, донос о распространении Сперанским писем с критикой внутренней и внешней политики Александра I, дело о «злонамеренных сношениях Сперанского… с Французским двором» [3].

27 апреля 1812 года «Комитет охранения общей безопасности» начал разбирательство по делу «О советнике Министерства иностранных дел д. ст. сов. Христиане Беке и директоре канцелярии того же министерства Жерве, привлеченных к ответственности за сообщение тайно от государственного канцлера гр. Румянцева секретной дипломатической переписки бывшему Государственному секретарю Сперанскому». А. А. Жерве несколько раз допросили, но арестовывать не стали. X. Бек же, занимавшийся в Министерстве иностранных дел шифровкой сообщений, был заточен в Петропавловскую крепость. Ничего интересного для императора о Сперанском подследственные не рассказали. Христиан Бек, например, дал письменное показание о том, что Сперанский пытался уговорить его вступить в масонскую ложу И.-А. Фесслера, но этот сюжет не привлек внимания его величества. В результате через два месяца государь принял решение прекратить дело о сообщении содержания секретной дипломатической переписки Сперанскому. А. А. Жерве более не беспокоили по этому делу. Христиан Бек вышел на свободу, дав предварительно расписку следующего содержания: «По Высочайшему Его Императорского Величества повелению нижеподписавшийся обязуется чрез сие наистрожайшим образом, что он впредь будет жить и вести себя смирно и ни в какие сплетни вмешиваться не станет, равно и о деле, по которому призван был в Комитет, никому и ничего говорить не будет, под опасением: за неисполнение сего поступлено с ним [будет], яко с нарушителем Монаршьей воли. Июля 6 дня 1812 года. Д. статский советник Христиан Бек».

24 июня 1812 года наполеоновская армия, переправившись через Неман, вступила в пределы России. В воззвании к войскам, подписанном двумя днями ранее, Наполеон назвал затеянную против России кампанию «второй польской войной» и выразил твердую уверенность, что она «будет для французского оружия столь же славна, как и первая», окончившаяся во Фридланде и Тильзите. Однако в душе французского императора была тревога, которая, как ни старался он ее скрыть, прорывалась-таки наружу и распространялась на его свиту. Еще в 1811 году Наполеон делился своими предчувствиями с поляком князем Понятовским: «Наше дело впрок не пойдет. Я рад всеми силами поддерживать вас, но вы от меня слишком далеки, а от России слишком близки. Что ни делай, а тем кончится, что она вас завоюет, мало того, завоюет всю Европу».

Весть о том, что Наполеон пошел войной на Россию, всколыхнула все русское общество. «Русский народ поднялся как один человек, и для этого не требовалось ни прокламаций, ни манифестов, — писал в одном из своих писем из Петербурга чиновник Министерства иностранных дел России Г. Фабер. — Правительство говорило о том, чтобы положить предел вызванному движению; но письменными приказами нельзя сдержать подобных порывов, подобно тому, как нельзя возбудить их такими приказами. Совершенно исключительное зрелище представлял этот народ, прямо подставляющий неприятелю свои открытые груди… Русская любовь к родине не похожа ни на какую другую. Она чужда всякой рассудочности; она — вся в ощущении. С одного конца России до другого она проявляется одним и тем же способом, решительно все выражают ее одинаково; это не расчет, это ощущение, и это ощущение — молния. Бороться и все принести в жертву, огнем и мечом — вот в чем сила этой молнии. Вступать в сделку с неприятелем — такая мысль не вмещается в русской голове. Никакое примирение невозможно, ни о каком сближении не хотят и слышать. Победить или быть побежденным, середины для русских не существует».

Бедствие, нависшее над страной, отрывало людей от мелких житейских забот, заглушало в них эгоистические чувства и помыслы. Люди начинали жить интересами своего Отечества, мыслями о его судьбе, его спасении. Что переживал в эти дни Сперанский, можно только гадать. Несомненно одно: в тяжкую для России годину он был бы очень полезен своему Отечеству на государственной службе. Никто лучше Сперанского не мог ориентироваться в экстремальных ситуациях, создаваемых войной. Никто лучше него не знал состояния государственного хозяйства России, степени готовности страны к ведению войны. Он держал в своей голове обширнейшую информацию о положении дел на международной арене и был незаменим в военных условиях как дипломат. Но вместо всех этих поприщ выпала Сперанскому незавидная участь — томиться в ссылке и использовать свой выдающийся государственный ум, свои обширные познания в области финансов только для того, чтобы обеспечить спокойствие и сносное материальное существование лично себе и своей семье [4]. Понимая, что из ссылки ему суждено вернуться не скоро, Михайло Михайлович начал было подумывать о покупке в Нижнем Новгороде дома для себя и дочери с тещей. Однако планам его снова не суждено было сбыться.

Бедствие, навалившееся на Россию в лице наполеоновской армии, казалось, должно было ослабить внимание к Сперанскому его врагов. Кто способен думать о личных своих недругах в то время, когда опасность угрожает Отечеству? Выявилось, что многие способны. С началом войны России с Францией сановники, считавшие Сперанского личным своим врагом, решили воспользоваться новой ситуацией, дабы окончательно с ним расправиться.

30 июня 1812 года граф Ростопчин, ставший не более двух месяцев назад губернатором в Москве, обратился к императору Александру с письмом: «Народ снова возмутился против Сперанского, когда пришло было известие об объявлении войны, и я не смею скрыть от Вас, государь, что все, от первого и до последнего по всей России, считают его изменником. Между купцами стало известно, что он находится в Нижнем и что это недалеко от Макарьева, куда многие отправляются на ярмарку, то поговаривают, что можно его там убить». Не успокоившись на этом, Ростопчин написал 23 июля еще одно письмо: «Не скрою от Вас, государь, что Сперанский очень опасен там, где он теперь. Он тесно сблизился с архиепископом Моисеем, который известен как великий почитатель Бонапарта и великий хулитель ваших действий. Кроме того, Сперанский, прикидываясь человеком очень благочестивым, народничая и лицемеря, снискал себе дружбу нижегородцев. Он сумел их уверить, будто он жертва своей любви к народу, которому якобы хотел он доставить свободу, и что Вы им пожертвовали министрам и дворянам».

22 августа добрый знакомый графа Ростопчина нижегородский вице-губернатор Крюков, исполнявший в то время должность гражданского губернатора, направил министру полиции следующее секретное «представление» о тайном советнике Сперанском: «6-го числа настоящего августа в день Преображения Господня, когда я был на Макарьевской ярмонке, здешний преосвященный епископ Моисей по случаю храмового праздника в кафедральном соборе давал обеденный стол, к коему были приглашены некоторые из губернских чиновников. После обедни был тут и г. тайный советник Сперанский, обедать однако ж не остался; но между закускою занимался он и преосвященный обоюдными разговорами, кои доведя до нынешних военных действий, говорили о Наполеоне и о успехах его предприятий, к чему г. Сперанский дополнил, что в прошедшие кампании в немецких областях при завоевании их он, Наполеон, щадил духовенство, оказывал к нему уважение и храмов не допускал до разграбления, но еще для сбережений их приставлял караул, что слышали бывшие там чиновники, от которых о том на сих днях я узнал. О чем долгом поставляю вашему высокопревосходительству всепокорнейше донести. Вице-губернатор Александр Крюков». О характере этих якобы состоявшихся разговоров Сперанского с епископом Моисеем нижегородскому вице-губернатору Крюкову стало известно из доноса губернского предводителя дворянства князя Е. А. Грузинского.