Фелица сама затеяла эту встречу между Кафкой и Гретой Блох, но она не предвидела, что между ними завяжется долгая переписка. Между октябрем 1913 года и июлем 1914 года Кафка напишет около двух десятков писем Фелице, за это же время Грете он отправит семьдесят. По мере того как отношения с Фелицей слабеют и идут на убыль, их отголосок занимает все больше места в переписке с Гретой, как будто Кафка нуждается в этой посреднице и как будто описание своих несчастий стало для него важнее самих несчастий. Переписка с Гретой Блох длится ровно год — первое письмо датировано 29 октября 1913 года, последнее написано 15 октября 1914 года. В течение этого времени они видятся лишь три раза: во время ее первого пребывания в Праге, на Троицын день 1914 года в Берлине, на приеме по случаю обручения Кафки и, наконец, снова в Берлине полтора месяца спустя, когда обручение расторгнуто. Так что Грета в свою очередь становится далеким другом, тенью. Когда в мае 1914 года она пошлет ему свою фотографию, он ей напишет: «Я обнаружил, что совершенно позабыл Ваше лицо, с некоторого времени оно стерлось из моей памяти, и постепенно во мне сложился новый человеческий образ, новый человек, который столько значил для меня, что я поверил, что дело совсем не в лице. А теперь, глядя на Ваше фото, я понимаю, что все это неправда».
Этот друг без лица готов внимать всему, что он ей рассказывает. Она явно обожает находиться в курсе его любовных осложнений, и ей доставляет удовольствие занимать в них какое-то место. Вначале Кафка немного колеблется, он упрекает себя в том, что это похоже на шпионаж за Фелицей. 19 декабря он записывает в «Дневнике»: «Обманчивое письмо Бл…» Грета вновь оказывается проездом в Праге. Она попыталась позвонить Кафке, но не смогла его отыскать. Сам он возобновляет переписку лишь 26 января 1914 года, делясь, кстати, с ней своими сомнениями: «Сколь ни было любезно Ваше предпоследнее или, скорее, предшествующее письмо, я не смог на него ответить. До крайности чувствительный во всем, что касается Ф., я уловил что-то едкое в этом письме, что-то такое, что (несмотря на всю Вашу доброжелательность, не только внешнюю) было почти враждебным по отношению ко мне. Это было всего лишь впечатление, на самом деле я так не думаю /…/. Несмотря на все это, я не смог бы Вам ответить, не лицемеря /…/. Если сказать откровенно, мне помешало ответить на письмо не единственно, однако главным образом то, что в нем не было ничего относительно Ф.». Как только Грета отклоняется даже в самой малой мере от роли, отведенной ей Кафкой, он тревожится, чувствует себя уязвленным, перестает писать. Запутавшийся в лабиринте, созданном им самим для себя, он не ищет замещающей любви: одержимый Фелицей, он, безусловно, закрыт для нового приключения.
В Тиргартене Фелица произнесла слова, которые долго откладывала: симпатия, которую она к нему испытывает, недостаточна для того, чтобы оправдать брак. Когда она подводит итог выигрышам и потерям, она не видит отчетливо преимуществ брака. Это те же самые подсчеты, которые Кафка со своей стороны производил достаточно часто, правда, он остерегался сообщать о них Фелице. Теперь же, когда об этом говорит ему она, он приходит в негодование. И, оказавшись перед этой неоспоримой ясностью, он прибегает ко всевозможным уловкам. Он поступает так же, как она: направляет к ней посланника, писателя Эрнста Вайса, с которым был, впрочем, мало знаком, но ценил его романы, он встретил его шесть месяцев назад в Праге, а потом имел с ним короткую встречу в Вене. Эрнст Вайс отправляется к Фелице на работу, чтобы узнать у нее о причинах ее молчания. Он уходит от нее с самыми плохими впечатлениями: то ли она ему не понравилась лично, то ли он считает, что планируемый брак полностью лишен смысла. Решительно, посредники ничего не улаживают: у Фелицы не будет большего врага, чем Эрнст Вайс. Со своей стороны Кафка обращается к средству, которое помогло ему добиться успеха несколько месяцев назад: он вновь просит ее руки. И в каких выражениях! «Правда, мы согласились не думать больше о браке и продолжать только переписку, как раньше. Это предложила ты, и я согласился за неимением лучшего. Теперь я знаю, давай выберем лучшее. Брак является единственной формой, позволяющей поддерживать отношения между нами, в которых я так нуждаюсь». Он унижается еще больше: «Осмеливаюсь сказать, что я тебя так люблю, что хотел бы на тебе жениться, даже если ты мне и сказала недвусмысленно, что испытываешь ко мне не больше чем смутную симпатию, а может быть, и менее того. Было бы нехорошо с моей стороны, было бы настоящим жульничеством воспользоваться таким образом твоей жалостью, но я не вижу другого выхода». Однако чудодейственное лекарство перестало действовать: мольбы, которые сегодня нельзя читать без грусти, несомненно, лишь раздражают Фелицу, которая отныне приняла решение. Месяц проходит без писем, а письмо на сорока страницах остается без ответа. В пятницу вечером 27 февраля Кафка без предупреждения снова (в четвертый раз) приезжает в Берлин. В субботу он отправляется к Фелице в контору, и они видятся какое-то время, но вечером Фелица занята — она обещала быть на каком-то балу. В воскресенье утром они проводят вместе три часа. Фелица обещает ему прийти после обеда на вокзал проводить его, но не выполняет своего обещания. «Результат всего этого, — пишет Кафка, — следующий: Ф. хорошо ко мне относится, но этого, по ее мнению, недостаточно для брака, для такого брака; она испытывает непреодолимую боязнь перед нашим совместным будущим; вероятно, она стала бы очень скучать по Берлину; она опасается также, что ей будет трудно обойтись без красивых нарядов, ездить в третьем классе, сидеть в театре на дешевых местах /…/ и т. д. С другой стороны, она была со мной очень приветлива (правда, не в разговоре, на вопросы она упорно не отвечала); мы ходили с ней по улицам под ручку, как счастливые жених и невеста». На обратном пути Кафка посылает из Дрездена почтовую открытку Грете Блох: «Был в Берлине. Хуже не могло быть. Теперь больше не остается ничего другого, как быть посаженным на кол». Стало быть, отныне все ясно? Грустное приключение подошло к концу? Вовсе нет: оно продолжается, постоянно пережевывая те же самые темы в такой мере, что становится утомительно следить за всеми этими бесполезными ухищрениями. 13 марта он умоляет Фелицу встретить его в Дрездене, 18-го шлет ей телеграмму, угрожая новым приездом в Берлин. Поскольку она задерживается с ответом, он обращается к ее родителям, 21-го он пишет ей очень длинное письмо, наполненное упреками и мольбами, о чем он в который раз сообщает Грете Блох, уверяя, что оно будет последним. Однако этого не произойдет: 25 марта он снова пишет: «Более подробных сообщений обо мне, дорогая Ф., ты не получишь; я могу их дать лишь в случае, если буду бежать за тобой по Тиргартену и ты при этом будешь всячески стараться от меня ускользнуть, а я — пасть перед тобой ниц; лишь в состоянии столь глубокого унижения, которого не переживет и собака, я могу сделать это». Все было сказано и пересказано, все доводы были приведены. И тут вдруг, несомненно, из-за изнурения, из-за усталости все меняется. То, чего не смогли решить аргументы, решил счастливый случай — никогда не женятся по очевидным мотивам. Кафка и Фелица созваниваются и решают увидеться в Берлине на Пасху 12 и 13 апреля. В письмах тем временем продолжаются недоразумения и бессмысленные дискуссии. Кафка отправляется в Берлин (пятая поездка!), и там наконец все решается. Фелица и Франц обручаются, семьи обмениваются поздравлениями и решают, что официальный прием состоится на Троицу в понедельник. «Никогда, Фелица, — пишет Кафка по возвращении в Прагу, — при совершении какого-либо действия я не чувствовал с большей определенностью, что совершил нечто хорошее и крайне необходимое». В тот же день он пишет почти то же самое Грете Блох, но в ином тоне: «В Берлине было ни хорошо, ни плохо, но по меньшей мере, согласно моему внутреннему убеждению, все прошло как необходимое для меня /…/. Естественно, я говорю лишь о необходимости для меня, а не для Ф.».
