— Эта страна сломала меня, — сказал Рохан. — Увы, даже я разочаровался в ней.

Новый год не принес мира. Кто-то бросил бомбу прямо в толпу, и по городу неспешной поступью двинулась смерть в шафрановых одеяниях монахов. Бензин был в дефиците, но для поджогов его хватало с избытком. Как две тысячи лет буддизма могли привести к такому? Расстрелян один из министров, при взрыве автобуса трое мирных жителей убиты, семнадцать пострадали. Стеклянная пыль оседала повсюду как влага морская. А из радиоприемников по-прежнему лилась и лилась байла, убеждая людей, что в их стране все нормально, хотя никто уж и не помнил значения слова «нормально». Рохан и Джулия собирались в дорогу. Собирались второпях, страшась вслух говорить об отъезде, страшась отвечать на телефонные звонки, страшась надолго покидать дом.

Самолет должен был взлететь ровно в полночь, но, учитывая комендантский час и непредсказуемость дороги до аэропорта, решили выехать ранним вечером: пока не стемнело, меньше шансов нарваться на засаду. Солнце быстро опускалось за тревожно-розовый горизонт, отовсюду неслась птичья перекличка. Добравшись до места, они вздохнули спокойнее: никто не знает, что они здесь. Они почувствовали себя в безопасности впервые с момента исчезновения Тео. Аэропорт был пуст и тих. После теракта, что утроили полтора года назад «Тигры», охрану усилили. Из страны теперь уходил всего один рейс в сутки, посадки пришлось ждать долго, но Рохан с Джулией ждали бы и дольше. Уж лучше сидеть в аэропорту, чем пробираться по джунглям, — соглашались они друг с другом, вспоминая поездку с Нулани. Как давно это было, в прошлой жизни. В глазах Джулии стояли слезы. Оба приняли смерть Тео.

— Я не вернусь сюда, — твердо сказал Рохан. — На этот раз я уезжаю навсегда.

И добавил, что в душе боялся, что им не удастся покинуть страну. Боялся, что им помешают, что кого-нибудь из них схватят, как Тео.

— За нашим домом следили, — сказал он, когда стены зала ожидания отрезали их от опасности. — И за мной следили, стоило только выйти на улицу. Я всякий раз боялся, что домой уже не вернусь. И тебя боялся одну оставлять.

Джулию бил озноб. Он все-таки сказал, подумала она.

— Там, у залива, я заметил на холме человека с биноклем. Точно не знаю, видел ли он, что я вынес картины из дома Тео. А впрочем, какая разница — видел или не видел. Нулани должна иметь хоть что-нибудь на память о нем. Но нашу машину сопровождали весь обратный путь до Коломбо.

О подозрениях насчет соседей Рохан умолчал. К чему ей терять веру в людей этой страны? Довольно и того, что сам он уже не в силах сносить гнусность жизни в здешнем раю. Ровно в одиннадцать объявили посадку. За время ожидания совсем стемнело; море вздыхало, невидимое в безлунной ночи. «Десять минут до полуночи», — думала Джулия. «Еще десять минут до отлета, — думал Рохан, — а я ничего, совершенно ничего не чувствую. Тео нет в живых почти восемнадцать месяцев».

Когда самолет начал бег по взлетной полосе, разрывая темноту, в уютном зеленом районе Коломбо, в доме, чьи обитатели должны были уже уснуть, занялся огонь. Наверняка неизвестно, что явилось причиной. Поджоги давно стали обычным делом. Пламя обживало пустые комнаты, обнимая все на своем пути. Вспыхивали холсты, плавились тюбики с краской, трещинами мутнели зеркала, в угли превращалась мебель. Разъяренный огонь бесновался в доме, уничтожая картины, и бумаги, и вещи тех, кто в этот момент незаметно покидал страну. Когда огонь вырвался наружу и спасать было уже нечего, прибыли пожарные. На улице собрались соседи: посмотреть на останки дома и хозяев — художника и его итальянской жены.

13

Он видел все в цвете, темно-зеленом с налетом синевы. Обрывочные образы, будто кадры незавершенного фильма, яркие и выпуклые. Но, прежде чем мозг успевал вникнуть в них, Тео вновь окунался в сон. Когда сознание возвращалось, Тео пил воду из стакана, всякий раз таинственным образом возникавшего в руке. Вода была свежей, холодной, и он пил — без мыслей, без вопросов, без удовольствия. Глотал просто потому, что вода появлялась. Снова засыпал. Что-то случилось с его веками: свет проникал даже в закрытые глаза, и ему снилось солнце, ослепительные солнечные блики на морской глади.

Он был очень далеко от океана.

Во сне звучали и голоса. Слова кружили чайками, почему-то библейские слова, но на фоне артиллерийской стрельбы.

По ночам терзал свет одинокой, неуютно голой лампочки, выхватывающий вялых гекконов и пчел на стенах комнаты. Сквозь завесу боли и пота Тео следил, как скрещиваются их пути, пока они ползут, не ведая, что пересекли границу вражеской территории. Появляясь из дыры в окне, докучливые создания никогда не сбегали тем же путем. Скрывались из поля зрения где-то слева от кровати. Тео ни разу не повернул головы, чтобы посмотреть, куда они пропадают. Он вообще головой не двигал, чтобы куда-нибудь посмотреть. Ему было просто неинтересно. Он сам попал сюда, казалось, вместе с пчелами через разбитое стекло, проник из иной жизни, не предполагая, что приземлится именно в этой комнате. Именно здесь, на этой кровати, среди скомканного влажного белья — единственного его имущества.

Время шло, и, проснувшись однажды, он уткнулся взглядом в стену без пчел. Солнце просунуло длинные пальцы сквозь щели по краям маскировочных штор. Вернулись голоса.

— И давно он так? — спросил Джерард.

Человек в дверях пожал плечами. Дней десять, две недели?

— Теперь он в общем-то в порядке. Раны неплохо заживают. Мог бы своим ходом отсюда уйти. Если бы захотел.

— Нет, — быстро сказал Джерард. — Вот этого не надо. Он должен побыть здесь еще какое-то время.

— Он не может здесь оставаться. Главному он не нужен. Забирайте его.

— Хорошо, — согласился Джерард. — Но мне необходимо время, я не волшебник.

— Смотрите, просыпается. Сейчас выпьет воды и уставится в потолок. А потом опять уснет. Мы не имеем права занимать койку.

— Ладно, ладно. Я заберу его.

Оба с любопытством наблюдали за Тео. Допив воду, тот явно не заметил их присутствия. Джерард был потрясен, хоть и не показывал виду. Писателю, конечно, досталось куда сильнее, чем думал Джерард. Ногти на двух пальцах почернели и отслоились, сам он весь будто усох. Писатель лежал на кровати совершенно неподвижно, точно разбитая рыбацкая лодка.

— Как по-вашему, он нас слышит?

Они шагнули ближе, разглядывая человека на кровати.

— Кто знает? Произошла ошибка.

— Да-да. Я в курсе, парень.

— Такое случается. Постоянно. Ему еще повезло, что разобрались вовремя. Повезло, что не прикончили.

«Повезло, — в душе расхохотался Джерард. — Никакого везения, тупица. Это я вовремя вмешался. Пока вы носитесь кругами со своими пушками, паля по теням, я собираю камни. Из неотесанных кретинов правительство не сформируешь». Но вслух Джерард ничего этого не произнес. Он раздумывал, сгодится ли теперь на что-нибудь Тео, возможно, писатель повредился рассудком и не сможет больше работать. Как бы там ни было, первым делом надо перевезти его в глубь долины, в безопасное место среди холмов. Посмотрим, как пойдет дальше, подумал Джерард. Рим не в один день строился. А пока пусть ублюдки с обеих сторон кромсают друг друга.

— Хорошо, — сказал он, приняв решение. — Утром мы его заберем. — И вышел из палаты.

Когда Тео в следующий раз увидел небо, оно показалось ему гораздо более синим. А зелень листьев — гуще и сочнее. Запах пищи, как всегда, вызвал тошноту. В поле зрения появился человек.

— Здравствуйте, Тео, — сказал Джерард. — Я сделаю все, чтобы вам стало лучше. Вы в безопасности, волноваться не о чем. Ваша задача — поправляться. Вы меня понимаете? Все страшное позади, мы вас оттуда забрали.

В повисшей паузе скрипуче верещала птица.

— Не уверен, что он меня понимает, — пробормотал Джерард, подумав, что, возможно, с Тео зашли слишком далеко. Что, возможно, он зря теряет с ним время. Убогий тип с убогими мозгами. Пустыми, как вытряхнутая урна.