Это и был конец.

Опустили красный бархатный занавес, и все захлопали и закричали, а толстый полковник с коком вскочил и замахал биноклем. Кричали минут пять. Потом занавес поднялся и вышел Иван Грозный, аплодисменты увеличились, но часть публики стала называть Нинину фамилию, и тогда Грозный подошел к заднику, увешанному иконами, протянул руку и вывел Нину. Она вышла уже спокойная, улыбающаяся, даже простая, но совсем не та, что на пляже.

Она искала кого-то глазами, Таня подумала, что, может быть, их, и вскочила, но, оказывается, Нина смотрела поверх голов и улыбалась в пространство.

Потом занавес совсем упал, к ребятам подошла толстая администраторша, сказала: «А ну, пошли», — и увела их за кулисы.

«Конец! — решительно сказала Нина художнику. — Конец!» — и соскочила со стула.

— Здравствуйте, ребята! Он в корзине? — Это опять была их вчерашняя знакомая, и ребята сразу же успокоились.

Только Мишка стоял насупленный. За ребятами вошли бородатые бояре, рынды в белых кафтанах, митрополит, королевич Магнус с золотой цепью и в жабо, — все они наклонились над плетенкой. Краб сидел под виноградными листьями, и, когда корзину перевернули, из-за теней от голов (здесь горели ослепительные белые лампы) можно было разобрать только выставленные вперед клешни, все в костяных пупырышках, и медленно шевелящиеся ноги. Это был преогромный крабище, корявый, колючий, в шипах и шишках.

Актеров набиралось все больше и больше. Все они происходили из разных мест Союза, некоторые и Черное-то море видели впервые, поэтому все стояли полукругом и смотрели.

— Где вы такого большого достали, мальчики? — спросила какая-то тоненькая царевна с фатой на лбу и в крошечных жемчужных туфельках и слегка тронула краба за панцирь. Краб не двинулся, только на секунду прижались к броне и снова поднялись черные стебельки.

— А он не кусается? — спросил Мишку чей-то молодой веселый голос.

Мишка обернулся и чуть не закричал: спрашивала ведьма с клочковатыми седыми волосами, глубокими черными складками и носом крючком. Но у нее были такие сияющие голубые глаза и такая молодая белозубая улыбка, что Мишка машинально ответил ей: «Нет». Тогда ведьма, смеясь, протянула очень красивую тонкую руку с черным колечком и розовыми ноготками и потянула краба за клешню.

— Ну, осторожно! — крикнула Нина, но ведьма уже ойкнула и отдернула палец.

— Вот тебе! — досадливо сказала Нина. — Как же так можно? У него же черт знает что в клешнях!

Она отвела ведьму к зеркалу — та трясла рукой и ойкала, — строго сказала: «Держи палец так!» — и достала из-за зеркала крошечный пузырек с йодом. Оттого, что народу нашло много, в уборной стало жарко и сильно запахло конфетами (только одна Таня знала, что это пудра). Потом пришли Иван Грозный в роговых очках и Малюта с рыжей бородой. Малюта сказал: «А ну-ка, ну-ка — это возле греческого кладбища, наверно?» — и опустился на корточки.

Но задребезжал звонок, и актеры бросили краба и двинулись к дверям.

— А я в двадцать восьмом году, — весело похвасталась раненая ведьма, — тоже с девчатами раков ловила. Мне, что ж, тогда… лет восемь, наверно, было — так мы стащим из дому селедку и…

— Иди, иди! — подтолкнула ее Нина. — Палец-то не разбереди! — и обняла Таню за спину.

— Ну, сорок минут я свободна. — Она сняла корону, подошла к двери, приоткрыла ее, высунула голову в коридор и ласково позвала: — Тетя Дуся! Тетя Дусенька, милая, что я вас попрошу, — и дальше все шепотом. Потом вернулась и радостно сказала:

— Ах, Миша, Миша! Какой крабище! Вот одолжили вы меня!

Весь стол был завален всякой всячиной — лежал виноград, рахат-лукум, пастила, «Косолапый мишка», печенье, еще что-то! Ребята сидели, чинно пили чай с пирожными, пацан — на коленях у Нины, и рассуждали.

— А почему вы на Ивана Грозного сначала кричали, а потом заплакали, — спросила Таня, — вам его жалко стало?

— Я просто поняла, Танечка, что он за человек!

— А что ж он за человек? — спросил угрюмо Мишка.

— А вот вы же слышали, Миша, как его все обижали и мучили, а он ни на что не обращал внимания — молчал! И все-таки добился своего. Вот за это я его и полюбила.

— И по правде тоже полюбили бы? — спросила Таня.

— И по правде тоже, Танечка, — вот будет тебе лет семнадцать, ты тоже полюбишь такого.

— А потом что? — спросил Мишка еще угрюмее. — Вы так с ним и останетесь жить?

— Нет, потом меня убьют, не захотят, чтоб мы с ним жили. В последнем акте я уж в гробу, и все меня целуют. И кто убил — тоже целует.

Наступила тишина. Мишка пыхтел.

— Тетя Нина, — вдруг серьезно спросил пацан, — а вы в цирках на лошадках тоже представляете? Я раз видел.

— Ах ты мой хороший! — расхохоталась Нина. — Он уж в цирке был и лошадок видел. А вот приходи ко мне, я тебя на ослике покатаю! Придешь? Приходи, приходи, милый! Ладно, что ж мне с крабом-то делать? Если кипятком его, то он покраснеет, а так…

— А вы его посадите под кровать, и к вечеру он уже будет готов, — сказала Таня, — они без воды не живут.

— Нина Николаевна, а зачем вам такой краб? — осмелился все время молчавший Витька.

— Да на стол же! Вот еще непонятливый! — поморщилась Таня.

Нина подумала и ответила:

— Есть у меня, Витя, друг-товарищ — он страшно любит всякую тварь. Вот я ему его и подарю. На пепельницу.

Наступило почему-то неловкое молчание.

— Он тоже артист? — робко спросила Таня.

Нина усмехнулась:

— Нет, он совсем не артист, он… он просто очень хороший человек. Веселый, добрый, живой. Вот я его уже пять лет как потеряла из виду и… — Она подумала и добавила: — И без него мне очень скучно.

— Потому что, если бы он был с вами, вы всюду бы ходили с ним вместе — и купаться, и в театр? — понимающе спросила Таня.

Нина вздохнула:

— Вот уж не знаю! Нет, если бы он был сейчас со мной, то по целым бы дням пропадал бы с вами на рыбалках. Я бы его только ночью и видела.

— Так ведь все равно было бы скучно, — удивилась Таня, — зачем же он вам тогда?

— Нет, скучно не было бы, Танечка, только ругались бы мы часто. Я бы сказала ему: «Ну, куда ты все время пропадаешь? Мне же скучно!» А он бы ответил: «А я с пацанами крабов ловлю, ты мне не мешай, пожалуйста, лучше айда с нами!» А мне нельзя было бы идти — я же играть должна, — вот мы и ругались бы.

— И было бы весело? — недоверчиво спросила Таня.

— И было бы очень, очень весело, — печально ответила Нина, — очень, очень! Вот вырастешь, встретишь такого и сама все поймешь, Танечка!

Глава 2

Всю ночь краб просидел в корзине, а вечером следующего дня Нина вытряхнула его оттуда и туфлей загнала под кровать, а потом прилегла на минутку да и заснула.

Разбудил ее Григорьян.

— Любовь моя, — сказал он расслабленно, — во-первых, в платье и туфлях красивые женщины не спят, а спят так только старые холостяки да неряхи, а во-вторых, любимая моя, я сейчас иду к себе в кабинет. Зайдите-ка ко мне минут через пятнадцать, мне вы что-то не нравитесь. Потолкуем.

В кабинете Нину он и сестра заставили снять кофточку, и тут пришел другой доктор, высокий, длиннолицый, похожий на ксендза, с тонкими и прохладными пальцами, и они минут пятнадцать ее выстукивали и переворачивали. Потом Григорьян отошел, а незнакомый доктор сказал:

— А теперь я вас попрошу снять носки и лечь на эту кушетку. — Нина легла. — Так, закройте глаза! Какой палец я трогаю? А теперь? К себе или от себя? Запишите-ка, и пошли: рефлекс Бабинского, рефлекс Бехтерева, рефлекс Оппенгейма.

А после высокий доктор сказал: «Ну, спасибо, можно встать», отошел, сел к столу и начал писать. Григорьян спросил его что-то вполголоса, тот ответил, и они быстро и невнятно заговорили, потом высокий доктор сказал: «Хорошо, я напишу», снял халат, низко поклонился Нине и ушел вместе с сестрой. А Григорьян сел на его место к белому столу, положил на него обе руки и сказал: