А наутро касса пуста и жучки бойко торгуют билетами. «Артистке везет», — говорят старые театральные лошади и жмут пренебрежительно плечами: ну что ж, молодая, красивая и талантливая — талантливая? Ну да, и талантливая, конечно, — кто же это у нее отнимет?!

Повезло и Косте.

На четвертый день после спектакля, когда он шатался по коридору, его увидел директор и страшно обрадовался:

— Вот кстати-то! Голубчик, не в службу, а в дружбу, слетайте к вашей партнерше вот с этой запиской, а то у нее все время телефон занят — значит, догадалась, сняла трубку. Так съездите? — Он заглянул ему в глаза. — Вон и саночки мои стоят. Вы знаете, где она живет? В гостинице. Ну вот! Ну вот, нате.

И Костя поехал. Отворила ему полногрудая, белолицая, голубоглазая девушка в очень свежем голубом фартучке и белой шелковой косынке. Он сказал ей, что ему нужно, и она просто ответила: «Сейчас выйдет, а вы пройдите в комнату». И толкнула дверь. Костя вошел. Это была довольно большая зала, освещенная висячей лампой в синем абажуре. Было темновато. По углам стояли, как заводи, тихие подводные сумерки, в середине, за столом, покрытым белой скатертью, сидели четверо и играли в карты. Когда Костя вошел, одна из играющих, полная, пышная блондинка со светящимися спереди от лампы волосами, оглянулась и приветливо сказала:

— Вы к Нине Николаевне? Она сейчас! — и крикнула: — Ниночка, к тебе!

— А вы ходите, ходите, дорогая, не держите карты! — подтолкнул блондинку ее партнер, высокий красивый человек лет тридцати пяти, в крагах и с лейкой через плечо. — Вы, товарищ, проходите, садитесь, — она сейчас.

— О, да это же Фердинанд! — раздался веселый голос, и Костя увидел красное, разгоряченное азартом лицо Семенова и его руку с веером карт — то, как она взлетела и упала, — нате, нате, нате! Он бросил одну за другой три карты, засмеялся и встал. — Ага! Кончил! Нина, вы там скоро?

Послышались стремительные шаги, дверь напротив отворилась, и сразу стало слышно, как мощно, словно авиамоторы, гудят примусы и грохочет по столу скалка, — наверно, раскатывается тесто. Вошла Нина Николаевна, на ней были цветастые домашние туфли, легкое платье с закатанными рукавами, фартучек и косынка, такая же, как у той девушки, что отворила ему дверь. Пальцы у Нины были липкие, белые и черные, и она держала их далеко от себя.

— Здравствуйте, Костя, — сказала она улыбаясь, — что, опять собрание?

Он протянул ей конверт, она обтерла руки о фартучек, разорвала конверт и начала читать:

— Испортите глаза, Нина Николаевна, подойдите к столу, — равнодушно посоветовал высокий с лейкой.

— Да что ты там читаешь! — воскликнула Елена Александровна, вскакивая с места (она и была четвертым партнером). Нет дома, и всё! Еще новости — в выходной им работай! Дай-ка сюда.

— Стой, стой! — поморщилась Нина, отклоняясь от ее руки. — Это же «Театр у микрофона», надо согласовать текст. Костя, присядьте — я сейчас буду готова, — и она быстро вышла из комнаты.

— А мы останемся без хозяйки? Очень оригинально! — пожал плечами Семенов и крикнул вдогонку: — Нина Николаевна, вы что же это, надолго собрались?

— Да нет, туда и обратно! — ответила Нина из-за двери, и сразу же зазвенела вода. — Тут дедушка Серапионыч. А вы играйте.

— A-а, само собой, — успокоился Семенов и снова сел, — только вы скоро-скоро, да?

— Ну я же сказала — полчаса, — беззаботно ответила Нина, появляясь уже в манто и в меховой шапочке.

Тут Даша подошла и значительно посмотрела на нее.

— А-а! — вспомнила Нина. — Да, да, сейчас. Костя, ну-ка идите сюда! Познакомьтесь с моей девушкой. Вы ей очень понравились. — Нина их познакомила. — Можете гордиться, Костя: моя девушка очень строгий ценитель — мне от нее знаете иногда как достается? А вашу партнершу совсем даже не одобряет. Когда я сказала ей, что буду играть с вами, она даже в ладоши захлопала. Правда, Даша?

— Ну-ну, не смущай девушку — иди уж! — строго сказала Ленка и выпроводила их.

Они вышли на улицу. Была мягкая, влажная ночь. Спокойно светили белые шары у гостиницы. В саду за оградой из черных копий на высоком синем снегу лежали четыре золотых, спокойных прямоугольника — окна гостиницы.

— Ой, какой хороший вечер! — улыбнулась Нина. — А они сидят в карты играют. — Она обернулась к Косте: — Ну, вам куда?

— Обратно. Я играю в массовке, — ответил Костя.

— О! — радостно удивилась она. — Значит, едем вместе. — И спрыгивая с плоских, широких ступеней, она крикнула: — Дедушка Серапионыч, прокатите?

Санки стояли рядом. Старик в меховой шапке, белом овчинном полушубке, подпоясанный кушаком, — все честь честью, как и полагается ямщику, — привстал с облучка и радушно и важно поклонился.

— Доброго здравия, Нина Николаевна. — Он старательно до последней буквы выговорил ее отчество. — Прокатим, прокатим! — Она подошла и откинула меховую полость. — Пожалуйте! Что? Похоже, что и в выходной нет покоя?

— Нет, дедушка Серапионыч, — весело вздохнула Нина, усаживаясь. — Вон какого кавалера за мной прислали!

— Да, кавалер-то неплох, — пренебрежительно сказал Серапионыч и, не глядя на Костю, слез с облучка, подошел и застегнул полость. — Да ведь, наверно, у вас и свои гости сидят?

— Четверо сидят, дедушка!

— Ну вот, то-то и оно-то, — засмеялся старик, — мы знаем, Нина Николаевна одна никогда не живет. Ну, прикажете прокатить? Держитесь!

И тут пошел пушистый снежок, такой легкий, что он не падал, а порхал и кружился. И только лошадь понеслась, как Костю сразу обдало острой снежной пылью, а тут пронесся ветер и невесть как и откуда швырнул в лицо целую пригоршню звонких рассыпчатых игл. Костя невольно зажмурился, а Нина Николаевна засмеялась, крикнула «Держитесь!» и спросила:

— А какие стихи о зиме и снеге вы знаете? — И вдруг, не ожидая ответа, наклонилась к нему и, ласково поблескивая глазами, не задекламировала, а заговорщически тихо заговорила:

— Счастлив, кто испытал прогулки зимней сладость!

Кто в тесноте саней с красавицей младой,

Ревнивых не боясь, сидел нога с ногой…

Откуда это, знаете?

— Нет.

Нина Николаевна положила на его ладонь руку в серебристой перчатке и слегка сжала ее:

— Жал руку, нежную в самом сопротивленье,

И в сердце девственном впервой любви смятенья,

И думу первую, и первый вздох зажег,

В победе сей других побед прияв залог…

Чье это?

Он не знал и обалдело смотрел на нее. Лошадь разогналась. Серапионыч вдруг гикнул и привстал. Ветер так и пел в ушах Кости. Это не ветер пел, это ухала кровь. Лицо любимой сверкало рядом, то в лиловом свете фонаря, то опять в темноте и в винтовом кружении голубого снега. У него сразу потяжелели колени и дыханье стало колючим. Он осторожно взял ее руку. Она не отнимала. Он поднес ее ладонь к губам и поцеловал в не стянутый лайкой душистый кружок ладони.

— Не знаете? — спросила она не двигаясь.

Он покачал головой и снова поцеловал ее ладонь.

Тогда так же, не отнимая руки, она вдруг деловито сказала ему сверху:

— Совет старшей: никогда, Костя, не балуйте этим женщин. А то они сядут вам на шею. А стихотворение это Вяземского. Приходите, я дам вам книгу.

Что Костя в театр приехал с Ниной Николаевной и, прощаясь, она ему тряхнула руку и серьезно сказала: «Так жду — приходите», — видели и слышали все студийцы и после конца занятий обступили его да и стали расспрашивать. Он начал рассказывать о том, как все это вышло, дошел до Серапионыча и стихов Вяземского, и тут случилось что-то очень странное и неожиданное — вдруг его язык повернулся куда-то не в ту сторону, и он ляпнул: «Мы с ней сговорились ехать на каток». «Господи, что же это я такое…» — мгновенно вспыхнуло у него в голове, и тут же он добавил: «Завтра или послезавтра поедем».

Забрал он с катком очень высоко: каток находился далеко за городом, и чтоб добраться до него, надо было потерять целый день. В театре знали, что Нина Николаевна часто бегает по двору на «норвегах», но на загородном катке она не была еще ни разу и все только грозилась: