Дядя? Откуда она знает, неужели Джеймс сказал? Волноваться уже было поздно.

Я вспомнила про велосипед:

— Велосипед забери.

Оливия остановилась в дверях и развернулась:

— Какой велосипед? — удивленно спросила подруга.

Я посмотрела туда, где недавно стоял Оливер. Велосипед, который он вкатил, оказался инвалидным креслом.

— Никакой, — выдавила из себя я.

Оливия вышла. Я непонимающе смотрела на инвалидное кресло, а потом меня затрясло.

Я схватилась за ноги: на месте, если это так, то зачем кресло?! Ужасные догадки терзали мою голову.

В комнату вошла Оливия, следом за которой влетел Джеймс:

— Я что, зря тебя из зала выталкивал?! — сходу начал упрекать он.

— Давай ты просто скажешь, что я плохая?

— Да, — сказал дядя и, приподняв, обнял меня. — Как ты?

— Согласно 51 статье конституции — я имею право не сообщать о себе никакой информации.

Джеймс вопросительно посмотрел на Оливию, она пожала плечами и сказала:

— Я же говорила, с ней не все в порядке.

Я вздохнула:

— Хорошо я, только все болит.

— Естественно. Столько синяков, ссадин, крови, — сказал дядя, понижая голос. — Я приглашу медсестру.

— Не надо.

Я попыталась встать, чтобы доказать что со мной все в порядке. Мало того, что далось мне это тяжело, так еще, как я только встала, сразу же рухнула обратно на диван. Ступни невыносимо заболи, словно я встала на острые ножи, и они разорвали всю кожу. Раны щипало и жгло.

— Ай, ступня! Две! Ай! — завопила я, чуть ли не плача от адской боли.

— А что ты думала, побегаешь по стеклу, и ничего не будет? — спросил Фред, стоявший в дверях.

— Я походить хотела… — проныла я, часто моргая, надеясь сдержать слезы.

— Теперь пару денечков сможешь максимум ездить, — слабо улыбнулся Фред, подкатывая инвалидное кресло к дивану. В любой ситуации он находил тему для шуток. — Рад тебя видеть живой, малолетка.

— Я тоже тебя рада видеть, — пробубнила я. — Мне бы переодеться, — сказала я, рассматривая разорванное, прилипшее к телу платье.

— Оливия? — позвал Джеймс.

— Да, — отозвалась она. — Милана, я тебе помогу.

Джеймс пересадил меня в кресло, и Оливия выкатила его из комнаты. Меня выводило из себя отсутствие полной самостоятельности. Меня до трясучки бесило, что я не могу сама, на ногах перемещаться.

— Не нравится мне это кресло, — ударила я по подлокотнику.

— Потерпи немного, пару денечков, пока что-нибудь другое не придумаем, — успокаивала меня Оливия.

— Как управлять этой штукой?

— Крутить колеса.

Я крутанула колеса, выезжая из-под рук Оливии. Зависимость от ржавой железяки меня не подбадривала, особенно когда меня кто-то вез. Как назло, лестницу я не могла преодолеть самостоятельно, и мне пришлось остановиться.

— Подожди, я кого-нибудь позову, — сказала Оливия и взлетела по ступеням.

Я позавидовала ей черной завистью. Вскоре подруга вернулась с Денисом и Эриком. Они подняли кресло наверх вместе со мной. Наблюдая за трусящимися ручками Эрика, я могла бы поклясться, что они меня уронят, и я свалюсь с лестницы и сломаю шею. Но обошлось без этого. Злая и расстроенная, я поехала в спальню, через гостиную.

«Простите, спасибо», — вместо меня сказала ребятам Оливия и поспешила за моим разваливающимся «способом перемещения». Она помогла мне въехать через порог в коридор.

— Я ванну налью. Возьми одежду и все что надо в спальне. Только, аккуратней, смотри, чтобы швы не разошлись, — сказала она и упорхнула в ванную комнату. «Швы? Какие ещё швы? Как мне что-то зашивали, я не помнила, да и не чувствовала.

Я въехала в пустую спальню и, взяв вещи, сложила их на колени. Не успела я углубиться в размышления о том, какая же я идиотка в кресле на колесиках, как вернулась Оливия.

Оно вкатила меня в отдельную ванную комнату и вышла. Подъехав к наполненной ванне, от которой шел легкий пар, я расстегнула платье, начала его снимать, но прилипшая ткань отдиралась больно и с кровью. Я стиснула челюсти и, глубоко вдохнув, спросила себя вслух: «Ну и как я его сниму?» — а потом перекинула ноги, держась на трусящихся руках, и залезла в ванну прямо в платье. Вода окрасилась в бледно-красный цвет. Платье было уничтожено: остатки подола едва прикрывали ноги, шов у молнии порвался, однаединственная лямка еле держалась. Я аккуратно, не спеша отлепляя каждый клочок одежды, сняла мокрые, разорванные лохмотья. Попрощавшись с великолепным платьем, я решила осмотреть свои раны. Как только я коснулась ступни, пульсирующей от боли, сразу же обнаружила кучу царапин, отсутствие кожи в некоторых местах и один шов. Моя попытка походить не осталась бесследной: одна из ран слегка кровоточила. Под слоем мокрого бинта, сокрушенно висевшего на икре, был еще один шов, заклеенный большим пластырям, который я намерилась отклеить, несмотря на болезненность процесса. Рана, как мне показалось, была неглубокой, но, когда я напрягала ногу, нитки неприятно тянули

(А когда я столь мерзкое ощущение еще и представляла: рану, зашитую нитками с черной, засохшей на ней кровью…), дотрагиваться даже до пластыря было очень больно. Мой бедный друг — висок был снова зашит. Спина была расцарапана, а свежие синяки покрывали все тело. Я аккуратно смыла оставшуюся засохшую кровь с тела, лица и волос, и полезла на свое долбаное кресло обратно. Только когда я уже оделась, вспомнила про свою волшебную палочку и, спеша, с грохотом выкатила из ванной.

— Оливия, — звала я, катясь по коридору, заглядывая в открытые двери. — Оливия, черт возьми, где ты?! Оливия! Где моя волшебная палочка?

Подруга устало вышла из спальни, достала из кармана черную волшебную палочку и вернула ее мне.

— Я вниз хочу.

— Попроси ребят, — сказала Оливия с полузакрытыми глазами и зевнула.

— Ладно, прости. Я плохая.

— Денис, Эрик, нам бы кресло спустить! — крикнула она.

— Хорошо, — откликнулся из гостиной Денис.

Оливия, тяжело шагая, зашла в спальню и с грохотом плюхнулась на кровать. Ребята с легкостью спустили меня, я поблагодарила их и покатила вдоль коридора.

— Эван? — спросила я, увидев стоявшего у окна парня с костылями. Он обернулся, его лицо было усталым и обеспокоенным.

— Вот, поиграл в героя, — сказал он, грустно улыбнувшись, и постучал костылем по гипсу.

— Да… — протянула я. — Я вот тоже.

Я подъехала к окну и оторопела от изумления, увидев фиолетовый отблеск над вершинами крыш.

— Что с небом?!

— С ним все в порядке, — грустно ответил Эван. — Это купол.

— Купол? — переспросила я.

— Да. Купол, защищающий школу. Никто не может пройти через него, — Эван прервал объяснения, окидывая взором небосклон. — И выйти из-под него тоже, — он громко вздохнул.

— Каникулы отменяются, — подытожила я.

— Каникулы… — протянул тихо Эван. — Учителя не могут связаться с правительством района, да и вообще ни с кем, а темные маги не уходят, их даже больше стало. Они ищут…

Никто не знает, когда мы отсюда выберемся.

Аллея пустовала, пугающая тишина царила по всей школе. Я вздрогнула. Что-то ужасное ждало нас всех, я это чувствовала.

— Где все?

— Кто где: кто помогает медсестре, учителям, ученикам, кто приводит в порядок школу.

Молнией озарила меня мысль, я вспомнила про Дашу и Мису.

— Где Даша, Миса? — испуганно вскрикнула я.

— В палате у медсестры.

Я покатила по коридору так быстро как могла. В главной палате было много народу, но панически оглядев всех, я сразу же нашла затылок Мисы. Еле проехав между озабоченных учеников, наезжая некоторым на ноги неуклюжей коляской, я добралась до конца комнаты и спросила у первокурсницы:

— Миса, где Даша?

Девчушка подняла на меня глаза, ее щеки были мокрые от слез. Я ахнула, и схватилась за подлокотники. У Мисы был ужасный вид: лицо побледнело, и стала хорошо видна голубая вена, не переставая пульсирующая; опухшие, грустные глаза, покрасневшие от слез; покусанные, синие губы; синяки под глазами и трясущиеся, красные от холода руки.