Имена по крайней мере четверых представителей «роя поклонников и воздыхателей» Натальи Гончаровой известны нам по позднейшим письмам Пушкина к жене. Главным содержанием одного из этих посланий оказывается шутливый рассказ Пушкина о Давыдове, ее «несчастном любовнике», как он его называет: «Здесь о тебе все отзываются очень благосклонно. Твой Давыдов, говорят, женится на дурнушке. Вчера рассказали мне анекдот, который тебе сообщаю. В 1831 году, февр. 18 была свадьба на Никитской в приходе Вознесения. Во время церемонии двое молодых людей разговаривали между собою. Один из них нежно утешал другого, несчастного любовника венчаемой девицы. А несчастный любовник, с воздыханием и слезами, надеялся со временем забыть безумную страсть etc. etc. etc. Княжны Вяз<емские> слышали весь разговор и думают, что несчастный любовник был Давыдов. А я так думаю, Петушков или Буянов, или паче Сорохтин. Ты как? не правда ли, интересный анекдот?» Рассказав анекдот о собственной его с Натальей Николаевной свадьбе, Пушкин переводит его в шутку упоминанием Петушкова и Буянова — гостей Лариных в пятой главе «Евгения Онегина». Буяновым ранее был назван герой поэмы его дядюшки-поэта Василия Львовича «Опасный сосед», отчего Пушкин зовет его в романе «Мой брат двоюродный Буянов».

До настоящего времени оставалось непроясненным, какой же это Давыдов. Указывался только инициал его имени — «В». По всей вероятности, речь шла о Владимире Петровиче Давыдове, родившемся в 1809 году, то есть бывшем на три года старше Натальи Гончаровой. Он был весьма состоятелен, а значит, по мнению московских матушек, в том числе и Натальи Ивановны, являлся завидным женихом. Только его юный возраст мог служить препятствием к браку, да и сам он тогда еще не стремился связать себя узами [20].

Пушкин поддразнивал Наталью Николаевну, упоминая ее былых поклонников Давыдова и Сорохтина, ставя их к тому же в один ряд с вымышленными литературными персонажами.

В 1832 году, когда Пушкин провожал траурный кортеж с телом умершего в Петербурге Афанасия Николаевича Гончарова, на другой день по приезде в Москву, 22 октября, он получил сразу три письма от Натальи Николаевны, в ответ на которые сообщил: «Здесь я живу смирно и порядочно; хлопочу по делам, слушаю Нащокина и читаю Mémoires de Diderot». Выпив кофе, принесенного ему слугой Ипполитом, Пушкин продолжил писать жене, припомнив былого ее поклонника Давыдова: «Сегодня еду слушать Давыдова, не твоего супиранта, а профессора; но я ни до каких Давыдовых, кроме Дениса, не охотник — а в Московском университете я оглашенный. Мое появление произведет шум и соблазн, а это приятно щекотит мое самолюбие».

Другой поклонник Натальи Николаевны, Федор Фоминский — по выражению Пушкина, «студент дурак, твой обожатель», — поднес ему «роман Теодор и Розалия,в котором он описывает нашу историю». Полное его название — «Неведомые Теодор и Розалия, или Высочайшее наслаждение в браке. Нравоучительный роман, взятый из истинного происшествия». Этот роман в письмах вышел в 1832 году. Он посвящен «Ольге Львовне Турчаниновой, урожденной княжне Грузинской, и Александре Николаевне Неведомой». Вероятно, под «Неведомой» автор скрыл Наталью Гончарову. В романе нет ничего общего с историей Пушкина и Натальи Николаевны, кроме описания венчания героев в церкви Вознесения с такими реальными подробностями, которые свидетельствуют о том, что Фоминский присутствовал на венчании Пушкина с Гончаровой. Есть в романе и прямое обращение к поэту: «Бесподобный автор Онегина! Ты превосходно изобразил Истомину, но живописующая кисть твоя должна упасть к ногам твоей богини». И далее дается описание наружности Розалии, сбивающееся на описание внешности Натальи Николаевны.

Давыдов, Фоминский, Сорохтин да Новомленский — вот имена былых поклонников Натальи Гончаровой времен ее московской юности. Ни от кого другого, кроме как от нее самой, Пушкин не мог их знать, и это свидетельствует о том, что между ними установились те доверительные отношения, которые исключали какие-то секреты в отношении их прошлой жизни. Впрочем, Пушкин, как мы знаем, был менее откровенен с женой, не желая вызывать ее ревность.

В семействе Гончаровых фамилия Пушкиных была, как говорится, на слуху, и не только в связи со стихами дяди и племянника. Летом, когда Гончаровы выезжали в Ильицыно, одно из своих поместий в Зарайском уезде Рязанской губернии, Пушкины оказывались их соседями. Они издавна числились среди помещиков Зарайского уезда. Еще в 1690 году Петр Петрович Пушкин поменял свои ярославские земли на зарайские. Позднее, в XVIII веке, дед Пушкина Лев Александрович числится владельцем поместий Латыгори, Ананьина Пустошь, сел Саблино, Лобково и др. Упомянутые Латыгори и кроме них Чернятина Пустошь состояли даже в совместном владении Льва Александровича Пушкина и Афанасия Абрамовича Гончарова. Последний, скорее всего, и купил эти земли у деда Пушкина. Могли ли они предполагать, что их потомки породнятся? Хотя такого рода браки между соседями по имениям были в ту пору в порядке вещей, но Пушкин, как мы знаем, никогда не был в этих местах. Зато его отец неоднократно посещал их.

По соседству с гончаровскими поместьями расположены были земли Матвея Михайловича Сонцова, полученные им в качестве приданого за Елизаветой Львовной Пушкиной. Сонцовское имение Плуталово располагалось всего в двух верстах от гончаровского Ильицына. Сергей Львович не однажды гостил у своей сестры в Плуталове и даже помянул одну из поездок в поместье шурина в письме П. А. Вяземскому от 2 августа 1837 года: «Любезнейший князь Петр Андреевич! Возвратясь из деревни Матвея Михайловича, я нашел письмо ваше…»

Ильицыно постоянно упоминается в письмах сестер Гончаровых. В детстве Наталью Гончарову часто возили туда. На одной из своих ученических тетрадок она аккуратно выводит: «Ильицыно». Лето не прерывало занятий, надо было выполнять домашние задания, за чем следили гувернантки, обучавшие барышень языкам и манерам. Сохранились некоторые тетради Натальи Гончаровой, исписанные ее аккуратным почерком: по географии, истории, русскому языку, литературе.

Лето 1828 года Наталья Гончарова провела с матерью, братьями и сестрами в Ильицыне, где сохранились старинный парк и церковь Ильи Пророка, выстроенная в XVIII веке [21]. Оттуда было отправлено трогательное письмо пятнадцатилетней Натальи Гончаровой деду Афанасию Николаевичу:

«Любезный Дединька!

Я воспользоваюсь случаем, дабы осведомиться о вашем здоровии и поблагодарить вас за милость, которую вы нам оказали, позволив нам провести лето в Ильицыно. Я очень жалею, любезный дединька, что не имею щастия провести с вами несколько времени, подобно Митиньки. Но в надежде скоро вас видеть, целую ваши ручки и остаюсь на всегда ваша покорная внучка

Наталья Гончарова.

Ильицыно, сего 17 июня 1828 года».

Для Пушкина же это последнее лето перед встречей с Натали, проведенное в Петербурге, было насыщено различными событиями и переживаниями, к числу которых относится прежде всего неудачное сватовство к двадцатилетней дочери Алексея Николаевича Оленина, президента Академии художеств и директора Императорской публичной библиотеки. После сватовства к Софье Пушкиной это была вторая попытка поэта устроить свою семейную жизнь. С Аннет Олениной связан цикл лирических стихотворений, который отразил всю гамму переживаний новой любви: ее взлеты и падения, надежды и разочарования.

Ряд произведений, связанных с именем Аннет Олениной, открывается стихотворением «То Dawe Esg-r.» («Зачем твой дивный карандаш»), созданным, вероятнее всего, экспромтом 9 мая 1828 года на борту пироскафа [22]в Финском заливе по пути из Петербурга в Кронштадт. Оно обращено к английскому художнику Джорджу Доу (1781–1829), автору портретов генералов для Военной галереи Зимнего дворца, отбывавшему из России. В его проводах участвовал А. Н. Оленин с семейством, там же присутствовал и влюбленный поэт. Позднее Пушкин включил воспоминание об этом плавании в очерк «Участь моя решена, я женюсь», написанный во время напряженного ожидания ответа на сватовство уже к Наталье Гончаровой: «Если мне откажут, думал я, поеду в чужие края, — и уже вообразил себя на пироскафе. Около меня суетятся, прощаются, носят чемоданы, смотрят на часы. Пироскаф тронулся: морской, свежий воздух веет мне в лицо; я долго смотрю на убегающий берег — My native land, adieu [23]. Подле меня молодую женщину начинает тошнить; это придает ее бледному лицу выражение томной нежности… Она просит у меня воды. Слава богу, до Кронштадта есть для меня занятие».