— Пока не пришли краснокожие люди, мы жили в этом месте?

— Вы жили в таких же местах, повсюду среди гор. Теперь вас осталось очень мало. За то время, пока вы были у меня в доме, вы, естественно, забыли, как надо жить под открытым небом.

— Мы опять научимся. Мы хотим остаться здесь.

У него была такая серьезная, озабоченная рожица, что я протянул руку и ободряюще потрепал его по гривке.

Над нами послышался шелест крыльев. Два лесных голубя пролетели над ручьем и скрылись в ветвях дуба на другом берегу.

— Вот ваша пища, если только вы сумеете их убивать, — сказал я.

— А как?

— На дереве ты их вряд ли поймаешь. Надо подняться повыше и поймать одного в воздухе, когда они полетят прочь. Как, по-твоему, сможешь ты подняться так высоко?

Он медленно осмотрелся, словно измеряя взглядом ветерок, что играл в ветвях и пробегал по траве на склоне холма. Казалось, он летал уже тысячи лет и теперь обращается к извечному опыту.

— Я могу подняться вон туда. И могу немного продержаться. А они долго просидят на дереве?

— Может быть, и нет. Посматривай на это дерево, вдруг они снимутся, пока ты будешь взбираться по стволу.

Он отбежал к соседнему дубу и начал карабкаться наверх. Вскоре он уже спрыгнул с макушки, метнулся вдоль по лощине, и почти тотчас его подхватило теплым током воздуха, восходящим по склону холма. В мгновение ока он очутился уже на высоте примерно двухсот футов. Повернул над вершиной холма и направился обратно к нам.

Обе подружки неотрывно следили за ним. В недоумении двинулись ко мне, то и дело оглядываясь. Подошли, молча остановились рядом со мной. И, заслоняясь от солнца крохотными ладонями, следили, как он пронесся прямо над нами на высоте чуть ли не двухсот пятидесяти футов.

Одна, все не сводя глаз с его распахнутых крыльев, крепко ухватила меня за рукав.

Он пронесся высоко над ручьем и повис над тем холмом, где опустились голуби. В листве дуба слышалось их воркованье. Я подумал — они не расстанутся со своим убежищем, пока так близко над ними темнеет ястребиный силуэт планеренка.

Я сжал лапку, вцепившуюся в мой рукав, и, показывая пальцем, сказал:

— Он хочет поймать птицу. Птица вон там, на дереве. Заставь птицу взлететь, тогда он ее поймает. Смотри, — я поднялся, подобрал с земли палку. — Можешь ты сделать вот так?

И я запустил палкой в соседний дуб. Потом нашел для малышки другой сучок. Она кинула его лучше, чем я ожидал.

— Молодец, девочка. Теперь беги на другой берег, к тому дубу, и кинь в него палкой.

Она ловко вскарабкалась на дуб рядом с нами и метнулась через ручей. Устремилась к холму напротив и без промаха опустилась на то дерево, где прятались голуби.

Птицы вырвались из гущи ветвей и, мягко взмахивая крыльями, круто пошли вверх.

Мы со второй самочкой оглянулись. Паривший в небе планеренок наполовину сложил крылья и канул вниз — золотая молния в синеве.

Голуби оборвали подъем и, торопливо махая крыльями, кинулись в сторону. Планеренок приоткрыл одно крыло. Головокружительный поворот — и он уже вновь сверкающей стрелой мчится вниз.

Голуби разделились и зигзагами бросились в конец лощины. Тут планеренок меня удивил: внезапно он распахнул крылья и опустился ниже того голубя, за которым гнался, потом взмыл вверх и перехватил его на лету.

На миг он сложил крылья. Затем они вновь распахнулись, голубь камнем упал на склон холма. А планеренок мягко опустился на вершине и стоял там, глядя на нас.

Самочка рядом со мной прыгала от восторга и выкрикивала что-то свое, непонятное. Та, что спугнула голубей с дерева, уже скользила к нам по воздуху, стрекоча, точно сойка.

То был настоящий триумф. Спускаться герою пришлось, конечно, пешком он не мог держаться в воздухе с такой ношей. Подружки, разбежавшись, взлетели ему навстречу. Они осыпали его ласками и на время задержали, но, наконец, он сошел с холма, гордый и важный, как всякий удачливый охотник.

Птица вызывала восторг и любопытство. Они тормошили ее, восхищались перьями, исполнили вокруг нее что-то вроде пляски диких. Но вскоре охотник обернулся ко мне:

— Нам это съесть?

Я засмеялся и сжал его четырехпалую лапку. На песчаном пятачке под дубом, осенявшим ручей, я развел крохотный костер. Это было еще одно чудо, но сперва следовало научить их чистить птицу. Потом я показал, как насадить ее на вертел и поворачивать над огнем.

А потом я принял участие в трапезе — отщипнул клочок голубятины. Во время пиршества они шумно ликовали и целовались лоснящимися от жира губами.

Уже стемнело, когда я спохватился, что мне пора. Предупредил их, чтобы по очереди стояли на часах, не давали огню угаснуть, а если кого-нибудь заслышат, взобрались бы на дерево. Самец отошел от костра, провожая меня.

— Обещай, что вы никуда отсюда не уйдете, пока все не будут к этому готовы, — снова сказал я.

— Нам тут нравится. Мы останемся. Завтра ты принесешь других?

— Да, я принесу еще, вас много, только обещай держать всех тут, в лесу, до тех пор, пока вам можно будет переселиться в другое место.

— Обещаю. — Он поднял глаза к ночному небу, в отсвете костра я увидел на его лице недоумение. — Ты говоришь, мы прилетели оттуда?

— Так мне рассказывали ваши старики. А тебе они разве не говорили?

— Я не помню стариков. Расскажи.

— Старики рассказывали, что вы прилетели на корабле со звезд задолго до того, как сюда пришли краснокожие люди.

Я стоял в темноте и невольно улыбался, представляя себе воскресные выпуски газет, которые появятся эдак через год, а то и раньше.

Он долго смотрел в небо.

— Эти точки, которые светятся, это и есть звезды?

— Да.

— Которая наша?

Я огляделся и показал:

— Вон, над тем деревом. Вы с Венеры. — И тут же спохватился: не надо было говорить ему подлинное имя. — На вашем языке она называется Пота.

Он пристально посмотрел на далекую планету и пробормотал:

— Венера. Пота.

На следующей неделе я переправил в дубовую рощу всех планерят. Их было сто семь — мужчин, женщин и детей. Неожиданно для меня они разделились на группы от четырех до восьми взрослых пар и тут же, при матерях, ребятишки. Внутри группы взрослые не разбивались на супружеские пары, но, по-видимому, за пределы группы эти отношения не выходили. Таким образом, группа выглядела как одна большая семья, мужчины заботились обо всех детях без разбору и одинаково их баловали.

К концу недели эти сверхсемьи рассеялись по нашему ранчо примерно на четыре квадратных мили. Они открыли для себя новое лакомство — воробьев, и без труда били эту дичь, когда она устраивалась на ночлег. Я научил планерят добывать огонь трением, и они уже мастерили на деревьях затейливые домики-беседки из травы, ветвей и вьющихся растений — и днем, и ночью там спокойно спала детвора, а иногда и взрослые.

В тот день, когда вернулась моя жена с детьми, у нас хлопотала целая артель рабочих; сносили зверинец и лабораторию. Всех подопытных мутантов еще раньше усыпили, биоускоритель и прочее лабораторное оборудование разобрали. Пусть не останется ничего такого, что потом дало бы повод как-то связать внезапное появление планерят со мной и моим ранчо. Через считанные недели планерята наверняка научатся существовать вполне самостоятельно и у них сложатся начатки собственной культуры. Тогда им можно будет уйти с моей земли — и тут-то я позабавлюсь.

Жена вышла из машины, поглядела на рабочих, торопливо разбиравших остов зверинца и лаборатории, спросила с недоумением:

— Что тут творится?

— Я закончил работу, эти постройки больше не нужны. Теперь я напишу доклад о том, что показали мои исследования. Жена испытующе поглядела на меня и покачала головой.

— А я — то думала, ты это серьезно. Написать бы надо. Это был бы твой первый ученый труд.

— А куда делись животные? — спросил сын.

— Я их передал университету для дальнейшего изучения, — солгал я.

— Решительный мужчина наш папка! — сказал сын. Через двадцать четыре часа на ранчо не осталось ни следа каких-либо опытов над животными.