Троцкий был возмущен: «Когда товарищ Сталин договорил до конца свою речь, только тогда мне стало понятным, куда клонят эти сначала непонятные рассуждения и указания, что Ленин – русский человек и его надо хоронить по-русски… Я очень хотел бы знать, кто эти товарищи в провинции, которые, по словам Сталина, предлагают с помощью современной науки бальзамировать останки Ленина и создать из них мощи. Я бы им сказал, что с наукой марксизма они не имеют ничего общего».

Большинство присутствовавших высказалось тогда за предложение Сталина[53]. Решение о бальзамировании еще живого Ленина, «вечно живого вождя», позже реализованное в формате Мавзолея на Красной площади, стало символом советского коммунистического режима, следовавшего старинным языческим традициям.

В декабре 1923 г. Троцкий опубликовал в «Правде» еще несколько статей, подвергавших критике бюрократическое перерождение партийных и государственных органов и содержавших предложения по тем хозяйственным вопросам, которые были обсуждены XII съездом, но на практике не реализованы. Эти статьи вместе с некоторыми новыми материалами Троцкий включил в брошюру «Новый курс», вышедшую в январе 1924 г., как раз накануне смерти Ленина[54]. Параллельно с этим на страницах «Правды» и других партийных газет развернулась дискуссия по основным вопросам политики, в которой ряд старых партийных деятелей, а также солидарных с ними представителей молодого поколения, следуя за Троцким, пытались противопоставить существовавшую в партии (как им казалось) свободу мнений при Ленине и ее отсутствие при новом режиме. 29 декабря Троцкий, Пятаков и Радек выступили с обширным заявлением, протестуя против постоянных искажений, подлогов и фальсификаций, которые допускали партийные периодические издания, прежде всего бухаринская «Правда», при изложении взглядов и позиции оппозиционеров. Особенно ярким примером было сравнение подлинной телеграммы РОСТА о собрании в Печерском районе Киева с тем, как она была преподнесена «Правдой». В подлиннике говорилось: «Собрание категорически протестует против недопустимых обвинений Троцкого в оппортунистических уклонах и меньшевизме». В «Правде» же опубликовали: «Собрание категорически протестует против недопустимых обвинений, выдвинутых т. Троцким против ядра партии в оппортунистических уклонах и меньшевизме». По словам авторов заявления, эти изменения были сделаны А.М. Назаретяном, в 1922 – 1923 гг. являвшимся заведующим бюро Секретариата ЦК партии и спешно введенным в редколлегию газеты. «Бесполезно говорить о партийной демократии, – заключали авторы, – если подлог безнаказанно заменяет партийную информацию»[55].

Перед самым Новым годом, 31 декабря, Политбюро приняло постановление, в котором обвинило Троцкого, Пятакова и Радека во фракционности и в том, что они смотрят на ЦК и его печатный орган как на враждебную силу, выдвигая «неслыханные и огульные обвинения». По существу этих обвинений, однако, ни одного слова произнесено не было[56]. Троцкий же, наоборот, высокомерно не отвечал на личные выпады и ограничивался полемикой касательно «больших вопросов». М. Истмен вспоминал, как спросил Троцкого, почему тот не взял все номера «Правды», где были опубликованы злобные выпады против него лично, и не удалился на неделю, чтобы написать полное и исчерпывающее фактическое объяснение. Троцкий ответил, что эти материалы не содержат аргументации: «Я не могу отвечать на подобные вещи». По словам Истмена, он распростер руки, подчеркивая, что это его решение совершенно очевидно. «Ну, Вы могли бы взять, например, речь Сталина о «шести ошибках товарища Троцкого», – возразил Истмен. «Что это?» – спросил Троцкий, давая понять, что этой статьи Сталина он не читал. «Почему я должен читать то, что они пишут? – спросил он. – Они не обсуждают ничего, что я говорил»[57].

Будем надеяться, что Троцкий лукавил. Он не мог не читать того, что писали о нем Сталин и члены его фракции. В конце концов, таких публикаций было не слишком много. Но высокомерие Троцкого просто не позволяло ему публично опускаться на уровень «кавказского комитетчика»[58].

В самом начале 20-х гг. Троцкий стал задумываться и над тем, чтобы запечатлеть свой жизненный путь в созданных, сохраненных и доступных для широкого читателя сборниках собственных произведений. Начать эту работу его призвал в 1921 г. руководитель комиссии по истории Октябрьской революции и РКП(б) (Истпарта) М.С. Ольминский[59]: «Почему бы Вам не приступить к подготовке полного собрания своих литер[атурных] работ? Ведь это [Вы] могли бы поручить кому-либо под своим руководством. Пора! Новое поколение, не зная, как следует, истории партии, не знакомое со старой и новой литературой вождей, всегда должно будет сбиваться с линии»[60]. Так что выпуск такового издания Ольминским рассматривался как задача сугубо политическая, а не научная. До собрания сочинений тогда не дошло, но в 1922 г. Троцкий выпустил двухтомник «Война и революция», которому предпослал предисловие и введения к томам, носившим отчасти общеисторический, отчасти автобиографический характер. (Некоторые страницы введений были позже полностью перенесены в книгу воспоминаний «Моя жизнь».) Но мемуарные фрагменты были значительно шире, нежели тема книги. Так, во введении к первому тому довольно подробно рассказывалось о встречах с Плехановым еще в начале века, о контактах с Каутским во время второй эмиграции. Но в основном речь шла о перипетиях собственной судьбы, изданиях, в которых Троцкий участвовал, об их сотрудниках. Порой возникали весьма живые, запоминающиеся образы, например члена Военно-революционного комитета 1917 г. Г.И. Чудновского, погибшего в бою во время Гражданской войны[61]. Всего в двухтомник вошло свыше 250 статей, опубликованных в эмигрантской прессе в 1914 – начале 1917 г.

Политические и культурные выступления, дополняемые документами из прошлого, служили Троцкому опорой в конфликте со сталинской группой. Последняя не могла не замечать этого и, не демонстрируя открыто сугубого недовольства, давала понять, что Троцкий подменяет своими эстетико-публицистическими увлечениями серьезную государственно-партийную работу. Между тем Сталин, который вел еще себя внешне подчеркнуто скромно, уже в 1923 г. видел в Троцком того деятеля, которого необходимо любой ценой устранить со сцены с помощью верных в то время союзников – Зиновьева, Каменева и покорного партийного псевдоинтеллектуала Бухарина.

Ведя напряженную борьбу против сталинской группы, Троцкий пытался использовать не только политические методы. По сравнению с большинством партийного руководства Троцкий был более образован, обладал большим кругозором, знал иностранные языки. Он пытался сочетать «пролетарскую революцию», демагогическое воспевание «простых людей» как носителей власти, всеобщее огрубление нравов, – с показным уважением к ценностям общемировой культуры и ее носителям, с попытками внушить этим самым низшим слоям необходимость приобщения к цивилизации, как чисто бытовой, так и возвышенной – художественной и интеллектуальной. Троцкий был единственным из высших большевистских деятелей, кто не только признавал совместимость «диктатуры пролетариата» и достижений человеческой мысли и культуры (формально на такой позиции стояли все руководители со времени резкого выступления Ленина в 1920 г. против идеологии и практики Пролеткульта[62]), но и пытался перевести эти общие соображения в конкретную плоскость. Именно поэтому многочисленные выступления Троцкого по вопросам культуры были важной составной частью его политической деятельности, его борьбы за собственное сохранение в высшем эшелоне власти, за расширение своего влияния через противопоставление чисто политической партийной иерархии.