Роман с Орестиллой и неожиданная женитьба на ней не обязательно должны были помешать продолжению любви Гая и Друзиллы. По тому же египетскому обычаю дозволялись не только родственные браки, но и многоженство. Но, чтобы не шокировать римлян окончательно, Гай и для Друзиллы придумал новый брак, дав ей в мужья Марка Эмилия Лепида, также одного из знатнейших римлян. Думается, доблестный Марк был не в восторге от такой милости принцепса и затаил к нему ненависть, что вскоре и проявилось. К этому добавились и амбиции новоявленного родственника императора, поскольку Калигула вскоре включил Лепида, как супруга Друзиллы, в число своих наследников, проведя через сенат право супруга обожаемой сестры занимать высшие магистратуры на пять лет раньше срока. Так Гай утешал Марка за то, что он должен был числиться супругом возлюбленной императора.

Любовь к Друзилле, как видим, не мешала иным увлечениям Гая. Впрочем, египетские обычаи, как мы помним, и многоженство, и наличие наложниц почитали делом наизаконнейшим. Заодно Калигула следовал примерам всех трех своих предшественников, ибо и божественный Юлий, и божественный Август, не говоря уже о Тиберии, целомудрие в числе своих достоинств не числили. Правда, и разврат свой напоказ старались не выставлять. Гай же ничего не скрывал. Страсть его не минула и двух других сестер, Юлию Ливиллу и Агриппину, именуемую обычно Младшей, дабы отличить ее от матери, Агриппины Старшей, знаменитой своим целомудрием, каковое не унаследовали ни младший сын, ни дочери.

Юлию и Агриппину Гай «любил не так страстно и почитал не так сильно, как Друзиллу: он не раз даже отдавал их на потеху своим любимчикам» ^{290} . Согласно же утверждению римского историка IV века Евтропия, Калигула «над сестрами своими учинил насилие, от одной даже имел ребенка» ^{291} . Другие источники, правда, этого не подтверждают.

Агриппина сохранила привычку к инцесту и в дальнейшей своей жизни. «Она соблазнила своего дядю Клавдия волшебством, распутными взглядами и развратными ласками» ^{292} . Дион Кассий даже приводит мнение, что она пускала в ход те же средства, чтобы соблазнить и сына своего Нерона, оговариваясь, правда, что не может утверждать этого с уверенностью ^{293} .

Если связь с Юлией и Агриппиной являлась для Калигулы скорее забавой, тешившей его похоть, то Друзилла была его первой и совершенно безумной любовью, самым сильным чувством в его недолгой жизни. Тем более страшным ударом стали для Гая ее внезапная болезнь и смерть, последовавшая 10 июня 38 года. Горе Гая не знало предела: «Когда она умерла, он установил такой траур, что смертным преступлением считалось смеяться, купаться, обедать с родителями, женой или детьми. А сам он, не в силах вынести горя, внезапно ночью исчез из Рима, пересек Кампанию, достиг Сиракуз и с такой же стремительностью вернулся с отросшими бородой и волосами. С этих пор все свои клятвы о самых важных предметах, даже в собрании перед народом и перед войсками, он произносил только именем божества Друзиллы» ^{294} .

Гай, как мы помним, был образован, прекрасно знал римскую поэзию. Потому легко предположить, что в дни скорби по безвременно ушедшей Друзилле он неустанно твердил строки Тита Лукреция Кара:

Скорее всего, осенью 38 года Друзилла была официально обожествлена. Сенат покорно пошел навстречу воле императора, сколь странным это ни казалось. Ведь умершую сестру и (все это знали) возлюбленную Калигула приравнивал к Гаю Юлию Цезарю и Августу. Свидетельство воистину беспредельных представлений Калигулы о своей власти. Друзилла никак не соответствовала привычным канонам обожествления. Получается, Гай считал ее правящей августой, но ведь этот титул ей присвоен не был, да и не мог быть присвоен. Ливия Августа, игравшая выдающуюся роль в правление Августа и Тиберия, и недавно ушедшая из жизни бабушки Гая Антония Августа и близко не удостаивались таких посмертных почестей, как Друзилла, никаких заслуг перед отечеством не имевшая, детей не родившая, а только скандальной любовью с родным братом-императором знаменитая. Говоря потому о римском сенате тех дней, хочется несколько переиначить не раз уже упомянутые знаменитые слова Тиберия: «О люди, созданные для холуйства!» Холуй хуже всякого раба. Раб часто не виноват в своем рабстве, холуй — всегда доброволец, чем и омерзителен.

А тем временем в курии, где заседал сенат, по его же постановлению появился золотой портрет покойной, на форуме установили статую Венеры с ликом Друзиллы. Возлюбленная сестра и подруга Гая должна была удостоиться, как обожествленная особа, храма, ей посвященного, подобно божественным Юлию и Августу. Ни одна женщина за почти восемь столетий римской истории таких почестей не заслужила. После этого мало кто из здравомыслящих римлян мог усомниться в очевидном повреждении разума молодого императора. В то же время абсолютно не соответствующее молодой римской традиции обожествления ушедших из жизни правителей провозглашение богиней Друзиллы сколь-либо заметного возмущения в Риме не вызвало, и даже римские историки особо в вину Калигуле это событие не ставили, более делая упор на инцест брата и сестры и поражаясь глубине скорби Гая по ушедшей из жизни возлюбленной. Может, потому, что прокламирование особого статуса всей правящей семьи и постоянное упоминание сестер императора вслед за его именем приводили многих к мысли, что и обожествление кого-либо из них — дело семейное, только правящего рода и касающееся. Иные же могли рассуждать в духе славных спартанцев, некогда ответивших на требование Александра Македонского признать его божественность после паломничества его к святилищу Амона-Ра в Египте: «Если Александр хочет быть богом, то пусть будет им».

Получалось, если Гай Цезарь хочет, чтобы Друзилла стала богиней, пусть она ею станет. Все равно статус покойницы ничего в жизни римлян не менял.

Утрату возлюбленной Гай быстро восполнил страстью к самой известной римской блуднице Пираллиде и в то же время продолжал тешить себя развлечениями с именитыми женами знатных мужей. Здесь, наверное, главной была не похоть, но стремление лишний раз унизить староримскую знать, напомнить ей, что император может все и никто не в праве ему в чем-либо противиться: «Ни одной именитой женщины он не оставлял в покое. Обычно он приглашал их с мужьями к обеду и, когда они проходили мимо его ложа, осматривал их пристально и не спеша, как работорговец, а если иная от стыда опускала глаза, он приподнимал ей лицо своею рукой. Потом он при первом желании выходил из обеденной комнаты и вызывал к себе ту, которая больше всего ему понравилась; а вернувшись еще со следами наслаждений на лице, громко хвалил или бранил ее, перечисляя в подробностях, что хорошего и плохого нашел он в ее теле и какова она была в постели. Некоторым в отсутствие мужей он послал от их имени развод и велел записать это в ведомости» ^{295} .

Не были оставлены им и заботы о женитьбе. Им двигала забота о продолжении династии — ведь прямого наследника у него не было. Иметь же таковых из числа родственников Гай не желал. Неужели молодой, полный сил император не обеспечит себя прямым потомством!

Следующей, третьей по счету супругой Калигулы стала Лоллия Паулина, бывшая женой известного военачальника Гая Меммия, побывавшего и в консульском сане. До Гая Цезаря дошел слух, что бабушка Лоллии отличалась неслыханной красотой. Решив почему-то, что внучка должна также быть раскрасавицей, он вызвал ее из провинции, где она проживала с мужем, в Рим и принудил Меммия с ней развестись. Брак с Паулиной, однако, оказался недолгим. То ли красота ее оказалась не такой, на какую Гай надеялся, то ли он решил, что она неспособна подарить ему потомство, но вскоре он расстался с ней, запретив впредь с каким-либо мужчиной сближаться. Лоллия Паулина при жизни Калигулы, памятуя о ссылке Ливии Орестиллы, ни с кем не сближалась, но о недолгом своем статусе императрицы, сулившем звание Августы, не забывала. После гибели Гая она попыталась выйти замуж за нового цезаря Клавдия, но успеха ее затея не имела.