После нескольких странных дней наступила ясность: дивизия Леклерка получила приказ занять Париж 24 августа и двигалась на Версаль через Рамбуйе. Брюс и Хемингуэй явились в штаб Леклерка предлагать помощь. «— Катитесь отсюда, мать вашу, — вот что произнес доблестный генерал тихо, почти шепотом, после чего полковник Б., король Сопротивления и ваш референт по бронетанковым операциям удалились». Утром 24-го, пока 2-я бронетанковая преодолевала немецкую оборону, Брюс, Хемингуэй и Пасто отправились в столицу. Разделились в девяти километрах от Версаля, Хемингуэй с Арчи Пелки поехал проселочными дорогами к Парижу. По его утверждению, с ним шел отряд партизан. Однако встреченный им у деревни Серне-ля-Виль американский военный историк Сэм Маршалл вспоминал, что никаких партизан не было, и компания — Маршалл, Хемингуэй, их водители и какая-то местная девушка, — обнаружив брошенную ферму с запасами спиртного, просидела там несколько часов.

Проблем с немцами при освобождении Парижа было мало, де Голля больше беспокоили свои: коммунисты претендовали на власть в городе и вообще был кавардак. Хемингуэй, воссоединившись с Брюсом в Серне-ля-Виль, беспрепятственно въехал в Париж 25 августа. Обстановка невообразимая: тут ползает заблудившийся немецкий танк, рядом французы под шампанское поют «Марсельезу». Проехали по Елисейским Полям, затем отправились «освобождать» злачные места, начиная с отеля «Ритц», где Хемингуэй занял номер. Сильвия Бич в мемуарах «Шекспир и компания» (1967) сочинила историю под стать самому Папе: «Мы поднялись в комнату Адриенны, и Хемингуэй, — он был в военной форме, грязный и окровавленный, — с грохотом опустил на пол свой автомат и уселся. <…> Мы попросили, если это возможно, унять нацистских снайперов, которые засели на крыше нашего дома. Он сказал, что попробует, кликнул своих товарищей и повел их на крышу».

В «Ритце» — праздничная обстановка, шампанское ящиками, встречи со старыми друзьями и недругами. Хемингуэй познакомился с молодым Сэлинджером, служившим в дивизионной контрразведке, которому показался «очень вежливым, мягким и приятным человеком» (потом еще раз встретились осенью, творчеством друг друга восхищались, но хороших отношений не сложилось). Он писал позднее, что виделся с Мальро и поставил его на место как труса, прохлаждавшегося, пока другие воевали. Мальро провел войну примерно так же, как Хемингуэй: до июня 1944-го жил в Англии, высадился в Нормандии с войсками, связался с партизанами, объявил себя полковником, был легко ранен, двое суток провел в плену, потом в Париже рассказывал о своих подвигах. (О взаимной неприязни двух писателей написаны книги, ей посвящены симпозиумы, но никто не назвал причины вражды, кроме одной: они были похожи и один видел в другом карикатуру на себя.) Встречал Пикассо, по легенде, подарил ему ящик гранат. Заходили партизаны из Рамбуйе. Весело… Но Мэри писал с грустью: «Побывал во всех старых местах, где когда-то жил в Париже… Все кажется настолько невероятным, что ощущение такое, будто ты умер и это всего лишь сон…»

«Ритц» после освобождения Парижа — место действия рассказа «Комната окнами в сад» (A Room on the Garden Side; не окончен, написан предположительно в 1956 году): писатель отдыхает в номере с шампанским и «Цветами зла» Бодлера, на кровати — автоматы и винтовки; его посещают партизаны, приходит Мальро, разряженный в военную форму, герой дает ему понять, что он самозванец. Оставшись один, герой размышляет, что ему делать: остаться в уютной комнате и работать или же воевать дальше. Тени мертвых писателей, бывавших в «Ритце» — Пруст, Гюго, Бодлер и даже Дюма-отец, — укоряют его: писатель должен писать. Но он выбирает войну, потому что это его долг, но также потому, что пристрастился к ней, «как к опиуму».

Двадцать второй пехотный шел в Бельгию; 1 сентября Хемингуэй получил от Лэнхема приглашение вернуться в полк. На следующий день выехали с Деканом (он сменил Пелки в должности шофера), в деревне Вассиньи (по рассказам Хемингуэя) столкнулись с партизанами, те хотели сражаться, Хемингуэй, которого они приняли за начальника, их отговаривал, предлагая дождаться американцев, они не послушались, был бой с немцами и шестеро партизан погибли. (Лэнхем писал Бейкеру, что все это выдумки, ибо никаких немцев в тылу 22-го полка тогда не было, да и Хемингуэй ему почему-то ничего подобного не рассказал.)

Разыскали полк 3 сентября в Поммерее, но Лэнхем убыл в отпуск — пришлось вернуться в Париж. Но усидеть на месте было невозможно. Хемингуэй обратился к Бартону с просьбой прибыть в штаб дивизии, получил разрешение и утром 7-го с компанией — Пелки, Декан, бразильский журналист Немо Лукас, корреспондент лондонской «Дейли мейл» Питер Лоулесс и капитан Стивенсон — явился в штаб, базировавшийся на границе с Бельгией в деревне Арнье. Там просидел пару дней, успел разругаться с Лукасом, 9-го навешал 22-й пехотный у города Уффализ, вернулся в штаб дивизии, переместившийся в Сент-Юбер. 10-го Лэнхем атаковал Уффализ — Хемингуэй полетел туда, Лукас и компания от него не отставали, и в конце концов, если верить неоконченным рассказам середины 1950-х «Ограниченная цель» (The Limited Objective; другое название — Indian Country and the White Army) и «Монумент» (The Monument), между Хемингуэем и Лукасом произошла драка, когда последний подверг группу опасности. К вечеру вошли в Уффализ, уже занятый Лэнхемом; немцы разобрали мост, связывавший части города, и чинившие мост бельгийцы приняли Хемингуэя за генерала, что на сей раз подтверждает Лэнхем.

Письмо от 8—11 сентября 1944 года к Мэри Уэлш: «Малыш, это был самый счастливый месяц в моей жизни… Знаешь, за что, где и почему сражаешься и с какой целью. Не одинок. Не разочарован. Не обманут. Нисколечко фальши. Никаких проповедей. Цель ясна, и делаешь все, чтобы ее приблизить. Потом пишешь как можно лучше и даже лучше этого, и нет больше одиночества. <…> Из очерков, написанных для „Кольерс“ (если вставить вычеркнутые цензурой части), можно составить целую книгу. Но если не проституировать и не идти на компромиссы, то и тогда нам хватит денег, чтобы прожить, пока я напишу новый роман, а я каждый день тренируюсь, сплю, живу в суровых условиях на открытом воздухе, много не пью, стараюсь все понять и прочувствовать, потому что только так я смогу написать его».

Армия Паттона вела бои на «линии Зигфрида» — этому посвящен шестой и последний очерк Хемингуэя для «Кольерс»: «Временами мы на полчаса отставали от отступающих мотомехчастей противника. Временами почти догоняли их. Временами обгоняли, и тогда слышно было, как позади бьют наши 50-миллиметровки и 105-миллиметровые самоходные пушки, и смешанный огонь противника сливался в оглушительный грохот, и поступало сообщение: „Вражеские танки и бронетранспортеры в тылу колонны. Передайте дальше“. А потом, внезапно, парад кончился, лес остался позади, мы стояли на высокой горе, и все холмы и леса, видные впереди, были Германией». Топлива не хватало, корреспондентам пришлось бросить свои джипы и всем втиснуться в один. 12-го вслед за первыми американскими отрядами пересекли немецкую границу. Допрашивали пленных парашютистов — Хемингуэй сделал наброски к очерку о них, но так и не написал.

Письмо от 15 сентября к Патрику Хемингуэю: «Любимый мышонок, вот уже два месяца как Папа вернулся во Францию после дня „Д“. Должно быть, ты читал об этом в „Кольерс“. Позже я летал с английскими летчиками, а потом был постоянно прикомандирован к пехотной дивизии, если не считать того периода, когда мне пришлось (временно оставив корреспондентскую работу) командовать отрядом маки — лучшее время за все эти месяцы, но писать об этом нельзя, расскажу при встрече. Находимся, как и Бамби, в подчинении УСС. Любопытнейшая история, и когда-нибудь длинными скучными зимними вечерами я еще надоем вам рассказами о ней. Мышонок, я очень соскучился по тебе, Старичку (одно из прозвищ Грегори. — М. Ч.) и Бамби и часто думаю о том времени, когда мы будем вместе. <…> Вчера и сегодня шли тяжелые бои…и сейчас пишу под грохот контратаки».