– Ты никак в Бога веришь? – спросил Петрович, разглядывая иконки и распятие.

– Это предметы искусства и старины. Антиквариат. Так сказать, наследие предков, – холодно ответил Генка.

– Чего ты мне мозги пудришь? – усмехнулся Петрович. – Что я, твоих предков не знал? У них отродясь такого не было.

– Я не о своих предках, а о наших общих.

– У нас с тобой общих предков ни хрена не было. Не вкручивай.

В комнату влетела маленькая Юлька. Теперь у нее на голове красовалась замечательная спортивная шапочка для горнолыжников.

– Так хорошо, Ген? – закричала она с порога.

– Теперь порядок. И кончай с этой безвкусицей! Поехали. Я готов!

Когда все вышли из комнаты, оказалось, что Вера сидит в прихожей и ждет их. Вместо бабьего платка на ней была такая же, как у Юльки, горнолыжная шапочка.

– Другое дело, – сказал Генка. – А то черт-те что напялят на себя!.. Что из города привезти?

– Михаила. – Вера загадочно улыбнулась, глядя Генке в глаза.

– Я серьезно, тетя Вера!

– Я еще серьезней, – ответила Вера и долгим нежным взглядом одарила прифранченную, чуточку нелепую, тощую фигуру Михаила.

Михаил стоял, боясь пошевелиться. Петрович с уважением посмотрел на Веру. Генка ничего не сообразил:

– Тьфу! Живет, как на облаке. Но иногда совершенно не понять!

– Почему же! – вдруг развеселился Петрович. – Очень даже все понятно! Вперед, орлы!

Все трое двинулись к выходу.

– Мишенька... – тихо окликнула Вера.

Михаил остановился как вкопанный, испуганно повернулся:

– Чего?..

– Ты бы полуботинки-то надел, – ласково посоветовала Вера. – Что же ты в одних носках на улицу! Холодно, дождик...

«Чао, бамбино, сори...» – пела Мирей Матье. Ее голос несся из открытого окна единственного в поселке трехэтажного дома, где жил Петрович.

«Чао, бамбино, сори...» – вторил знаменитой француженке не лишенный приятности другой женский голос под аккомпанемент баяна.

Петрович неловко вылез из мотоциклетной коляски, с гордостью прислушался:

– Ксюшка репетирует. С пластинки учит. Любую мелодию на лету ухватывает.

Он тряхнул термосом с золотом, смущенно добавил:

– Если нам за эту штуковину чего-нибудь отвалят – сразу же ей аккордеон справлю и пианину куплю.

– Не пианину, а пианино, – поправил его Генка.

– Все равно куплю, – упрямо сказал Петрович. – Сейчас переоденусь, порубаем и двинем. Ксюша беляши делает – пальчики оближете! – Петрович открыл своим ключом дверь и с порога заорал: – Ксения! Мечи на стол! В область едем!

Музыка разом оборвалась. Из комнаты выскочила жена Петровича с баяном в руках, в стареньком синем тренировочном костюме. Она была чуть моложе Петровича и сохранила на своем широком добром лице пятидесятипятилетней казашки следы веселой, разгульной степной красоты.

– Здравствуйте, Ксения Мухаммедовна, – церемонно поклонился Генка.

– Привет, ребята! – счастливо улыбнулась Ксения Мухаммедовна и рванула на баяне какой-то дурашливый проигрыш. – Петрович, солнце мое! Как здорово, что ты пришел так рано. Приготовь чего-нибудь пожевать. Я просто с голоду умираю.

Петрович поскреб в затылке, осторожно покосился на Генку и Михаила:

– А что, обеда нету?

– Миленький! Ну откуда ему взяться! – рассмеялась Ксения Мухаммедовна. – Я же еще никуда не выходила. Зашиваюсь! Мне к завтрему нужно чуть ли не всю Мирей Матье выучить. Будь другом, сделай чего-нибудь перекусить!

– Нет вопросов, – легко сказал Петрович. – Репетируй, репетируй. А чего сделать?

– Да брось яички на сковородку, колбаски порежь, лучку с маслицем постным. Пошуруй, может, банку какую-нибудь консервную найдешь... Чайку завари, – весело посоветовала Ксения Мухаммедовна и запела: «Чао, бамбино, сори...»

Спустя час Генка, Петрович и Михаил в оранжевых шлемах катили на мотоцикле в направлении областного центра.

Петрович с термосом в руках сидел в коляске. Генка хоронился от мокрого встречного ветра за спиной Михаила. Ехали молча. Наконец Генка не выдержал, сказал с неодобрением:

– Ни черта не, понимаю! Как можно так жить в вашем возрасте?

– А как? – легкомысленно спросил Петрович.

– Семья все-таки. Без обеда, без хозяйства, без мысли о завтрашнем дне. Студенты!

Наверное, Петровичу это никогда не приходило в голову, поэтому он только недоуменно пожал плечами. Михаил чихнул и, стараясь преодолеть шум мотоцикла, прокричал:

– Любить надо, Гена!

– Что любить?! – не понял Генка.

– Не «что», а «кого», – сказал Петрович. – Мишка прав – нужно просто любить. Тогда на все наплевать – есть обед, нет обеда. Не из борща же с котлетами состоит семья, не из поросенка твоего. Семья должна состоять из любви, Генка. Тогда ни черта не страшно! Тогда, чтобы не сказать хуже, море по колено!.. Правда, тебе, Генка, это дело еще рано, а вот Мишке – в самый раз!

– А я и не собираюсь! – кричал Генка.

Областной центр был одним из древнейших русских городов. Начиная с весны в нем не переводились экскурсии, от родных месткомовских до интуристовских, чуть ли не из всех стран мира.

Вот и сейчас к ювелирному магазину «Сапфир», около которого уже стоял мотоцикл наших героев, подкатил роскошный «Икарус». Из автобуса разноцветной цепочкой к магазину потянулись ухоженные, веселые старички и старушки иноземного происхождения.

Последними вышли шофер, смахивающий на министра, и гид-переводчик – молоденькая девушка с усталым, озабоченным лицом.

– Здесь, как обычно, не меньше часа, – быстро сказала девушка.

Водитель-министр высокомерно кивнул головой. Девушка закричала по-французски:

– Дамы и господа! У нас только двадцать минут! Впереди собор, музей и обед. У нас только двадцать минут!

В магазине «Сапфир» директорствовала могучая женщина с высоченной прической. Перед ней лежала кучка грязных золотых монет. Директриса брезгливо указала пальцем на кучку золота:

– В таком виде принимать не буду. Золото грязное.

Петрович и Михаил растерянно переглянулись, а Генка тут же деловито предложил:

– У вас, наверное, есть туалет и раковина? Дадите кусочек мыла – я вам их через пять минут в лучшем виде представлю.

– Соображаете, что говорите? – обиделась директриса. – Это вам не овощная лавка. Не петрушкой с морковкой торгуем, Здесь ювелирный магазин. И в подсобное помещение посторонним вход воспрещен.

– Где же мыть-то? – спросил Михаил.

Петрович прижал термос к груди:

– Мы не здешние. Мы черт-те откуда...

Директриса с трудом подавила глухое раздражение.

Она презрительно оглядела Михаила, вспухшую губу Генки, заплывший глаз Петровича и сказала:

– Прежде чем пригласить эксперта из краевого музея и товароведа «Росювелирторга» для оценки и взвешивания, сдаваемое изделие должно быть очищено и не содержать посторонних примесей. А здешние вы или не здешние, это никого не касается. И как вы его будете мыть и где – нам тоже не важно. Существует утвержденная соответствующими органами инструкция. Закон есть закон!

Река, опоясывающая старый город, была полноводная, с обрывистым берегом. Наверху проходила окружная дорога. У самой кромки воды стоял мотоцикл Михаила. Закатав рукава и оскальзываясь при каждом движении, три соискателя официального вознаграждения за найденный клад зубными щетками и куском мыла, приобретенными в галантерейной лавке, мыли золото. Мыли молча, сосредоточенно, складывая каждую вымытую монету в термос. Вода была ледяная – мерзли руки, немели пальцы. Время от времени приходилось согревать их дыханием, засовывать под мышки. Генка опустил очередную монету в термос и сказал:

– Сто четыре.

– Смотри, Генка, не ошибись в счете, – крикнул Петрович. – А то нам потом долго придется разглядывать небо в крупную клетку!

Михаил тоже хотел что-то сказать, но тут лицо его исказилось, глаза зажмурились, и он оглушительно чихнул! Маленькая намыленная золотая монетка выскользнула из его пальцев, взлетела в воздух и... булькнула в воду! Все трое потрясенно посмотрели друг на друга, а потом уставились на то место реки, где теперь расходились концентрические круги от утонувшей золотой монеты. И представилась всем троим одна и та же леденящая душу картина.