– Все, – твердо сказал Петрович.

Он первый проникся ответственностью за выполнение плана по вывозу удобрений на родные поля и стал собственноручно запихивать золото в термос.

– Нет вопросов, – сказал Генка и взялся помогать Петровичу. Ему очень понравилось, что управляющий назвал его волком и асом.

– Надо – так надо... – тихо согласился Михаил.

– Значит, мы сейчас погоним машины под погрузку, – сказал Петрович. – А эти несколько дней, от греха подальше и чтоб душе было спокойней, нехай золотишко полежит у вас в сейфе. А когда напряженка с удобрениями спадет, мы его у вас заберем и съездим в область. Там его сдадим... – И Петрович протянул управляющему термос.

– Молодцы! – торжественно проговорил управляющий и вышел из-за стола. – Очень правильное решение! Я в вас и не сомневался. Мыслите истинно по-государственному! – Он с чувством пожал руку каждому и мягко отстранил от себя термос. – А вот это уже совершенно ни к чему. Сами говорили, что майор вам по шесть лет заключения пообещал, если хоть одна монетка пропадет. Как же я могу брать на себя ответственность за свободу моих лучших водителей?! А не дай Бог кто-нибудь залезет в сейф? Вам по шесть лет, а я потом всю жизнь себе этого не прощу! Встаньте на мое место...

– Вот это да-а-а-а... – протянул Генка.

– А ты как думал? – сказал управляющий. – Я руководитель и не имею права рисковать свободой личности своих подчиненных. Мне обо всем думать надо.

– Здесь же ценностей на семьдесят четыре тысячи... – хрипло выдавил Петрович и протянул вперед термос.

Управляющий «Агропромом», словно тореадор, увернулся от термоса и сказал:

– Ты меня только цифрами не пугай. У меня удобрений на миллион лежит под открытым небом, я и то не пугаюсь. Так что давайте по машинам, и... я на вас очень надеюсь! – Он внимательно оглядел их и, указывая на заплывший глаз Петровича и вздутую верхнюю губу Генки, спросил: – А это что?

Петрович с ненавистью ответил:

– Золотишко делили!

В коридоре Генку, Михаила и Петровича встретила тихая, угрюмая толпа. Запахло кровью... Все трос вжались в стену. Петрович прижал термос к груди.

Самый жуткий тип из толпы тихо сказал им:

– А ну, выходи на волю. Двигай, двигай.

Страшные, злобные лица, грязные спецовки, пудовые кулаки окружали Петровича, Генку и Михаила. Казалось, пришел последний час. Их вывели в серый от дождя двор автопарка.

– Ну-ка, прикрой дверь, – приказал главарь шайки одному из своих вассалов.

Тот прыгнул в самосвал с работающим двигателем, развернулся и мгновенно прижал дверь конторы задним бортом машины.

– Ничего, отмахнемся... – неуверенно прошептал Петрович.

Не сводя глаз с толпы, Генка нагнулся и нашарил обломок кирпича. Толпа молча стала надвигаться.

– Не подходи! – звенящим от напряжения голосом проговорил Генка.

– Точно, ребята. Лучше не стоит... – Михаил вытащил тяжелый разводной ключ из-за голенища.

Темные силы остановились. Главарь оглянулся по сторонам, негромко спросил:

– Где золото?

– Здесь. – Петрович тряхнул термосом. – Здесь и останется. Зубами буду грызть.

Михаил и Генка выдвинулись вперед, прикрывая Петровича. Жить оставалось совсем немного.

– Погоди ты грызть. Тоже мне, грызун старый, – презрительно сказал главарь. – Вот что, мужики. Мы там все слышали. Вы плюньте на него, езжайте в область, сдавайте эту хреновину, действительно, от греха подальше. Свобода дороже.

И тут вся толпа задвигалась-заговорила:

– Он, вишь, боится к себе в шкафчик это барахло запереть...

– Пока люди на него же вкалывать будут...

– Людям срок корячиться, а он их под погрузку ставит!

– Не думайте ничего, уезжайте, и дело с концом, – сказал главарь. – Мы ваши тонны на несколько машин разбросаем и вывезем, и пусть он потом попробует чего-нибудь вякнуть.

Генка выронил обломок кирпича. Михаил тщетно пытался запихнуть разводной ключ обратно за голенище сапога. Петрович прослезился...

Уже позже, когда, счастливые и вдохновленные народными массами на продолжение подвига, они ехали на мотоцикле по проселочной дороге, Михаил растроганно сказал:

– Во люди... Никогда не подумаешь!

– Какой коллектив! – шмыгнул носом Петрович. Генка выдержал паузу и, глядя через плечо Михаила в серую пелену дождя, странным голосом произнес:

– Да. Такое возможно только у нас.

При въезде в поселок Генка снова потянул режиссуру на себя:

– Теперь, пока мы от золота не избавимся, мы ни на минуту не должны расставаться друг с другом. Всё – только втроем!

– Правильно, – согласился Петрович. – Теперь мы повязаны.

– Мне это лично даже лучше, – улыбнулся Михаил. – А то я все один и один. К кому первому, Гена?

– К тебе.

Михаил покатил к дому бабы Шуры, где снимал комнатенку.

Кровать была не застелена. Над ней висели вырезанные из журналов фотографии Пугачевой и Гурченко. На столе грязная посуда, закопченный чайник, варенье в дешевой стеклянной вазочке. И на всем этом лежала печать холостяцкого убожества и тоски.

Петрович с термосом в руках сидел на колченогом стуле, Генка брезгливо оглядывал жилище Михаила.

– И сколько ты за эти хоромы бабе Шуре платишь? – крикнул Петрович Михаилу, который стоял в коридоре.

– Да нормально... – ушел от ответа Михаил, и стало понятно, что баба Шура дерет с него втридорога.

Михаил появился в новом костюме, полуботинках и клетчатой рубашке с желтым галстуком. На голове у него был мотоциклетный шлем. Еще два совершенно новеньких шлема он держал в руках.

– А я все думал, куда я их подевал... – Он протянул шлемы Петровичу и Генке. – Это для вас. Без шлемов в области на каждом углу тормозить будут. Там ГАИ – жуть!

– На кой ляд тебе столько шлемов? – удивленно спросил Петрович.

– Почему «столько»? Всего три. Один мой... – Он снял с гвоздя плащ на подстежке. – Думал, женюсь когда-нибудь, ребеночек родится, вырастет, захочет на мотоцикле покататься...

Генка жил в доме своей разведенной тетки Веры. У Веры дочь Юлька шести лет. Да и самой тетке – всего тридцать два.

Тетка красивая. Она в джинсах, в японской куртке-дутике и обычном бабьем платке.

Юлька в фирменном комбинезончике. На голове у нее деревенской вязки розовый капор с бомбошками.

Когда мотоцикл с Генкой, Петровичем и Михаилом подъехал к дому, Вера и Юлька запирали дверь, собирались уходить.

– Не запирай, тетя Вера! – крикнул Генка. – Я ключи в машине оставил!

– Что это так рано? – удивилась Вера. – Здравствуйте, Петрович. Здравствуй, Миша...

– Здорово, Верочка, – сказал Петрович, вылезая из коляски. – В область едем.

Но Вера не услышала Петровича, не приметила ни его распухший глаз, ни разбитую губу Генки. Она смотрела на Михаила. Смотрела с такой нежностью, что скрыть этого было нельзя. Да Вера и не скрывала.

Генка открыл входную дверь:

– Поросенка кормили?

– Я кормила! Я кормила! – закричала Юлька.

– Молодец. – Генка погладил Юльку по голове, увидел на ней капор и возмутился: – Тетя Вера! Что ты ей на голову надрючила! Я шустрю по району, вещи покупаю, а они ходят, как две цыганские потеряшки! Чтобы в таком виде на улицу больше не выходить! Айда, Петрович! Михаил, проходи.

– Хозяин, – ласково сказала Вера про Генку, а сама еле удержалась, чтобы не погладить Михаила по плечу. Уже даже руку занесла.

В прихожей Петрович и Михаил разулись. В комнату вошли в одних носках.

– Что за азиатчина?! – закричал Генка. – Зачем разувались?

– Ладно тебе. Разорался. Бери паспорт и чего там тебе нужно, и поехали. У меня пообедаем перед дорогой, – сказал Петрович.

Генкина комната уставлена старинными деревянными прялками и прочей резной русской утварью. Было два самовара начала века, деревянный раскрашенный ангелок, наверное, выломанный из деревенского церковного аналоя; три иконки мирно соседствовали с цветными фотографиями американских автомобилей. На телевизоре «Юность» стояло католическое распятие, на собственноручно сработанном стеллаже – все пятьдесят два тома Большой Советской Энциклопедии и стереомагнитофон с небольшими колонками. В отличие от комнаты Михаила у Генки чисто, прибрано.