Тогда Бодлер обратился к Кружку художников и литераторов в Брюсселе, регулярно устраивавшему лекции или «чтения» французских писателей. Артюр Стевенс, продавец современной живописи и импресарио своих братьев, художников Жозефа и Альфреда Стевенсов, познакомил его с президентом кружка, Д. Ж. Л. Фервоортом, одновременно являвшимся председателем палаты депутатов, и с г-ном Де Мо, секретарем кружка. Однако переговоры затянулись. «Эндепанданс бельж» также не спешила публиковать статьи, предложенные Бодлером. Что же касается издателей Лакруа и Фербокховена, которым он хотел бы продать часть своих произведений в прозе, то у них была репутация людей прижимистых: «Все говорят, что это люди недалекие и очень скупые». Чтобы их уговорить, Бодлер не придумал ничего лучше, как призвать на помощь Виктора Гюго. Ведь знаменитый изгнанник — любимый автор этих господ, не так ли? «Хотя я обычно не решаюсь просить что-либо у людей, которых более всего люблю и уважаю, сегодня я обращаюсь к Вам с большой просьбой, с огромной просьбой, — писал он мэтру. — Я узнал, что Вам нанесет визит г-н Лакруа. Моя большая просьба заключается в следующем: скажите ему, думаете ли Вы что-нибудь приятное о моих книгах и обо мне, а также сообщите ему о моем намерении прочесть лекции […] Я часто интересуюсь Вами. Мне говорят, что Вы прекрасно себя чувствуете. Гению прислуживает здоровье! Как же Вы счастливы, сударь!»

На этот раз слащавые комплименты не принесли Бодлеру успеха. «Я хотел сделать Гюго соучастником моей задумки, — сообщил он матери 31 декабря. — Я знал, что г-н Лакруа будет на острове Гернси в такой-то день. И просил Гюго вмешаться. Только что получил письмо от него. Бури на Ламанше сорвали мой план, и послание мое пришло через четыре дня после отъезда издателя. Гюго пишет, что он исправит эту незадачу с помощью письма, но письмо не сравнить с живым словом». Ответ Виктора Гюго на просьбу Бодлера был передан Полю Мёрису, верному помощнику Гюго. К этому ответу была приписка — несколько строк, многое объясняющих: «Говорят, что он [Бодлер] является моим врагом или почти врагом. Тем не менее я окажу ему помощь, о которой он просит. Думаю, вы согласитесь со мной. Вот, кстати, и мой ответ. Прочтите его и, пожалуйста, запечатайте и отправьте господину Бодлеру».

Бодлер никогда не узнал, похлопотал ли действительно Виктор Гюго о нем перед бельгийскими издателями. Так или иначе, но Лакруа не спешил приглашать к себе автора «Цветов зла». В общем, одни плохие приметы и дурные знаки. Перспектива поездки, и завлекательная, и одновременно тревожная, мешала ему работать. Тщетно искал он деньги, где только мог. 13 января 1863 года он продал «Цветы зла» и «Парижский сплин» Этзелю. А 1 ноября он продал Мишелю Леви за две тысячи франков, отдал в полное распоряжение все пять томов переводов произведений Эдгара По, включая примечания и предисловия, для издания как во Франции, так и за ее пределами. Мишель Леви обязался заплатить долги поэта нескольким кредиторам из суммы в две тысячи франков, предусмотренной договором, как только будет готов сигнальный экземпляр. Бодлер согласился на эти условия, связывавшие ему руки, лишь потому, что был в отчаянном положении. Этой досадной сделкой он лишал себя права получать в будущем что бы то ни было от совокупности своих произведений, которыми он дорожил как зеницей ока. Еще до подписания договора он жаловался матери: «Дело с Леви сделано. Завтра я потеряю все мои права, получив взамен 2000 франков, которые будут выплачены в течение десяти дней. Это даже меньше половины того, что мне нужно. Значит, остальное должна оплатить Бельгия. Так что я напишу в Бельгию о необходимости составить договор, определяющий цену каждого урока (лекции), количество всех уроков и количество уроков в неделю. Эдгар По приносил мне доход в 500 [франков] в год. Мишель [Леви] решил этот вопрос, как решают продажу бакалейной лавки. Он просто выплатил доход за четыре года». А через месяц, узнав, что мать сочла несправедливым этот договор, он ей ответил: «Нет, ты не можешь меня упрекать по поводу 2000 франков от Леви. Из них я не получу и 20 франков. Леви взялся распределить эти деньги между несколькими из моих кредиторов, когда он получит последнюю страницу пятого тома, а я как раз сейчас его заканчиваю».

До конца года он предпринимал невероятные усилия, чтобы собрать денег на поездку. Обращался в газеты и к друзьям. Опять векселя налезали друг на друга. Он занимал у одних, чтобы вернуть долг другим. 31 декабря 1863 года, поздравляя мать с Новым годом, он признался: «Лишь бы отвращение от бельгийской поездки не охватило меня тотчас по прибытии в Брюссель! […] Меня дрожь пробирает при мысли о моей жизни там. Лекции, правка гранок, присылаемых из Парижа, гранки статей в газеты, гранки от Мишеля Левии, наконец, кроме всего этого, надо заканчивать „ Стихотворения в прозе“. И все же теплится смутная надежда, что новизна впечатлений пойдет мне на пользу и прибавит энергии». Но только в конце апреля 1864 года он решился наконец паковать чемоданы.

Поездка в поезде до Брюсселя занимала мало времени, а он готовился к ней так, будто ему предстояло пересекать континенты. Возможно, ему вспоминалось путешествие времен его ранней юности, когда родители под тем предлогом, что он «не преуспел» в Париже, отправили его морем в Индию. Понравится ему Брюссель, ему, в свое время отказавшемуся от Калькутты? В сорок три года он чувствовал себя таким же уязвимым и нерешительным, таким же непонятым и неудачливым, как и в двадцать лет. Постарев, он научился только одному: неприязни к себе подобным. Но, быть может, этого достаточно, чтобы создавать нетленные творения?

Одни люди, оказавшись в чужой стране, обретают новую молодость, другие — ощущение, будто они вдруг утратили корни и барахтаются во враждебном мире, где никто и никогда не протянет им руку помощи. 24 апреля 1864 года, выйдя из вагона на Южном вокзале Брюсселя, Бодлер не знал, счастлив ли он или несчастен, приехав сюда. Для пущей уверенности он говорил себе, что пребывание здесь будет кратким: прочесть несколько лекций и договориться с бельгийскими издателями. Остановился он в гостинице «Гран Мируар», в доме 28 по улице Монтань. Гостиничный номер показался ему мрачным и нищенски обставленным. Но из соображений экономии нужно было довольствоваться тем, что было, в надежде, заработав достаточно денег, снять затем роскошную квартиру.

Для начала он прогулялся по городу. Ему очень понравились кривые улочки, пивные, церкви и часовни, окруженные тихими домами, богатые кварталы, чистые, строгие и загадочные. Ему не терпелось встретиться, взойдя на какую-нибудь кафедру, с людьми, живущими за этими стенами. В целом, о них говорили, что они поверхностно религиозны, напичканы предрассудками и лишены чувства юмора. Удастся ли ему их расшевелить? Темой первой лекции он выбрал творчество Эжена Делакруа. Назначили ее на 2 мая 1864 года. В этот день сопровождавший его г-н Стевенс приехал с ним в так называемый Королевский дом, дворец в готическом стиле, на площади напротив ратуши. Накануне Бодлер направил приглашение издателю Лакруа, а также юному Гюставу Фредериксу, критику из «Эндепанданс бельж». Лакруа не счел нужным явиться, но Фредерикс пришел и занял свое место в полупустом зале.

Это было первое в жизни Бодлера выступление на публике. Он нервничал, голос у него охрип, монотонная прерывистая речь утомляла слушателей. Чтобы завоевать симпатию бельгийцев, он похвалил в своем вступлении «интеллектуальное здоровье» их страны, «своего рода блаженство, подпитываемое атмосферой добродушия, к которому мы, французы, не приучены, особенно те из нас, кто, вроде меня, не избалован Францией». Одним словом, он просил Бельгию стать для него матерью, ибо мачеха-Франция лишала его кормящей груди. Подготовив таким образом почву, он напомнил о смерти художника и плавно принялся зачитывать свою статью «Жизнь и творчество Эжена Делакруа». Кончилась лекция под аплодисменты, что ободрило его. Репортаж Фредерикса в «Эндепанданс бельж» оказался одобрительным. Увлекающийся Бодлер открыл в себе новое призвание — оратора.