Получив приглашение присоединяться, он слез, ему дали чашку кофе, он вынул из-за пазухи свой ланч и предложил всем угощаться. Они ели фасоль с маисовыми лепешками тортильяс, обсасывая козьи кости, на вид уже до них кем-то обглоданные, и, поскольку у них не было ни четвертой миски, ни иного способа кому-то с кем-то поделиться, все обменялись жестами и кивками, предлагающими и отклоняющими предложенное, после чего продолжили есть как прежде. Поговорили о коровах, о погоде и, поскольку все они искали работу для родственников из Мексики, его спросили, не нуждается ли его отец в работниках. Выразили мнение, что след, который он тропит, оставила, скорее всего, просто большая собака, и хотя сами следы были всего в четверти мили от места привала, никакого желания ознакомиться с ними не проявили. Рассказывать им о задранной телке он не стал.

Управившись с обедом, они выкинули объедки в угли костра, дочиста вытерли миски огрызками лепешек, съели их и упаковали миски обратно в свои mochilas[2]. Затем подтянули подпруги лошадей и сели в седла. Вытряхнув гущу из чашки, Билли вытер ее полóй рубахи и возвратил тому, кто его ею снабдил.

– Adiós compadrito, – сказали они. – Hasta la vista[3].

После ритуальных прикосновений к шляпам развернули лошадей и поехали прочь, а когда скрылись, он отвязал коня, сел на него и вновь двинулся на запад – туда, куда ушла волчица.

К вечеру она была опять в горах. Он шел по следу пешком, с конем в поводу. Осматривал места, где она рылась, но так и не понял, что именно она пыталась выкопать. Определил длительность оставшегося дня, смерив пальцами вытянутой руки высоту солнца, но в конце концов все-таки поставил ногу в стремя, вскочил в седло и направил коня по мокрому снегу на перевал и к дому.

Поскольку тьма уже сгустилась, мимо дома поехал со стороны кухни, постучал, нагнувшись с седла, в окно и, не останавливаясь, направил коня в конюшню. За обеденным столом сообщил об увиденном. Рассказал домашним о телке, убитой на склоне горы.

– А где она свернула к распадку Хог-Кэнион? – спросил отец. – Не там ли, где ответвляется коровья тропа?

– Нет, сэр. То есть тропы я там как раз и не заметил.

– А сможешь там закладку сделать?

– Да, сэр. Я бы и прямо сразу, кабы не начало так быстро темнеть.

– А капканы из старых закладок какие-нибудь снял?

– Нет, сэр.

– Завтра хочешь опять туда?

– Да, сэр. Я бы за милую душу.

– Что ж, ладно. Сними пару капканов да и поставь на драку-собаку там, а я с тобой съезжу посмотрю на них в воскресенье.

– Вот есть у вас соображение или нет? Как, интересно, Господь воздаст вам за труды, если вы не чтите день отдохновения! – проворчала мать.

– Ну, мать… ну, у нас, конечно, вол не упал в канаву{10}, зато вот телки по горам валяются в полный рост.

– Не думаю, что это послужит хорошим примером для мальчиков.

Отец сидел, глядя в чашку. Посмотрел на сына.

– Ладно, отложим. Проверим капканы в понедельник, – сказал он.

Лежа в холодной тьме своей комнаты, они слушали вопли койотов на лугу к западу от дома.

– Думаешь, сумеешь поймать ее? – спросил Бойд.

– Не знаю.

– А если поймаешь, что с ней сделаешь?

– В каком смысле?

– В самом прямом: что ты с ней сделаешь?

– Получу за нее премию, наверное.

Они лежали в темноте. Выли койоты. После паузы Бойд сказал:

– Я не к тому. Я в смысле – как ты ее убьешь?

– Ну как… ну… их стреляют, наверное. Другого способа я не знаю.

– А вот бы на нее живьем посмотреть!

– Ну, может, папа разрешит тебе поехать с нами.

– На чем же я поеду?

– Да прямо так, без седла, а что?

– Ну, в общем-то, да, – согласился Бойд, – можно и без седла.

Полежали молча.

– Он думает тебе мое седло отдать, – сказал Билли.

– А ты как ездить будешь?

– Мне он собирается в «Мартеле» другое купить.

– Что, новое?

– Да ну… нет, конечно.

На дворе залаял пес, отец подошел к кухонной двери, позвал его, и пес сразу смолк. Койоты выли по-прежнему.

– Билли!

– Чего тебе?

– А папа что – написал мистеру Эколсу?

– Да.

– А ответа вроде так и не получил, да?

– Да нет, пока не получил.

– Билли!

– Чего?

– Да сон мне тут приснился.

– Какой сон?

– Даже два раза, представляешь?

– Да что за сон-то?

– А будто на сухом озере большой-большой пожар.

– Да там гореть-то нечему, на сухом озере.

– Я знаю.

– А что конкретно тебе приснилось?

– Там люди горели. Озеро было в огне, и там горели люди.

– Что-нибудь не то съел, наверное.

– Мне это дважды приснилось!

– Так ты, может, дважды съел одно и то же.

– Не думаю.

– Ерунда все это. Просто дурной сон. Спи давай.

– Все было прямо так реально! Во всех деталях.

– Всем постоянно снятся сны. Они ничего не значат.

– Зачем они тогда снятся?

– Не знаю. Спи давай.

– Билли!

– Чего тебе?

– И такое у меня было чувство, что вот-вот случится что-то нехорошее.

– Да ничего нехорошего не случится. Тебе просто дурной сон приснился, да и все тут. Вовсе он не значит, что должно случиться что-то нехорошее.

– Тогда что же он значит?

– А ничего не значит. Спи давай.

На южных лесистых склонах снег на вчерашнем солнце подтаял, и ночной мороз покрыл его корочкой наста. Непрочного, разве только для птиц. Или мышей. На тропе хорошо было видно, где спускались коровы. Поставленные в горах капканы лежали под снегом непотревоженные, раззявив челюсти, как стальные тролли, – молчаливые, безмозглые и слепые. Он разоружил три штуки: придерживая одной рукой в перчатке взведенный капкан, другую просовывал под челюсть и большим пальцем жал на тарелочку насторожки. Капкан мощно подпрыгивал. В стылых горах отдавался железный лязг сомкнувшихся челюстей. Их движение было неуследимо. Только что были разомкнуты. И уже сжаты.

Капканы вез на дне корзины, привязанной за спиной, накрытыми телячьей шкурой – чтобы они не выпадали, когда приходится нагибаться вбок, уворачиваясь от низко протянутых сучьев. Доехал до развилки и свернул по тропе на Хог-Кэнион – туда же, куда накануне вечером шла волчица. Установил на тропе закладки, срезал и положил, где надо, направляющие палки, после чего вернулся обратным ходом, отклонившись на милю к югу, чтобы воспользоваться дорогой на Кловердейл и проверить последние две капканные закладки.

В верхней части дороги еще держался снег, испещренный следами шин и копыт – лошадиных и коровьих. Когда впереди показался ручей, Билли с дороги съехал, пересек луговину, спешился и стал поить коня. Судя по положению солнца, близился полдень, и он собирался проехать еще четыре мили вдоль ручья, а дальше возвращаться по дороге.

Пока лошадь пила, на дороге показался грузовичок «Форд-А»{11}, приблизился и остановился у ограждения. Билли заставил коня поднять голову, подтянул латиго, сел в седло, подъехал к дороге и, не спешиваясь, встал рядом с машиной. В окошко высунулся старик, оглядел всадника. Задержал взгляд на корзине.

– На кого охотишься? – спросил он.

Старик был владельцем ранчо, расположенного ниже по реке вдоль границы, Билли знал его, но по имени называть не стал. Понятно: старик вбил себе в голову, что охотится он на койотов. Врать не хотелось – во всяком случае, впрямую.

– Ну, – сказал он, – например, койотов я тут массу следов вижу.

– И не говори! – хмыкнул старик. – А как они у меня на ранчо колобродят! Разве что за стол в доме не садятся. – И обвел окрестность взглядом светлых глаз – так, будто эти довольно пугливые то ли шакалы, то ли мелкие волки могут запросто шастать по кюветам среди бела дня.