Оттуда, где он стоял, ни брата, ни лошади видно не было. В поле зрения попадали только круги, медленно расходившиеся по воде от того места, где стояла и пила лошадь, – как раз с обратной стороны островка камышей, – зато очень хорошо были видны малейшие движения мышц под безволосой кожей впалой щеки индейца.

Индеец повернулся, глянул на воду. В тишине хорошо было слышно, как за камышами капает вода, когда лошадь подымает морду. Потом он снова посмотрел на мальчика.

– Ах ты, мелкий ты сукин сын, – сказал он.

– А что я сделал?

– Кто там с тобой?

– Мой брат.

– Сколько ему?

– Шестнадцать.

Индеец встал. Встал безо всякого усилия, мгновенно, и бросил взгляд туда, где на другом берегу омута стоял, держа повод лошади, Билли, потом снова стал смотреть на Бойда. На индейце была старая изорванная накидка из одеяла и засаленная, с выпученной наружу тульей стетсоновская шляпа; расползающиеся по швам сапоги чинены проволокой.

– Чего приперлись?

– Да так, дрова собираем.

– У вас еда какая-нибудь есть?

– Нету.

– Где живете?

Мальчик замялся.

– Я спрашиваю, где вы живете.

Он жестом показал вниз по реке.

– Далеко?

– Не знаю.

– Мелкий ты сукин сын.

Индеец взял винтовку на плечо, обошел бочажину вокруг и остановился лицом к лошади и Билли.

– Здрасте, – сказал Билли.

Индеец сплюнул:

– Ну, всё тут уже распугали или как?

– Мы не знали, что тут кто-то охотится.

– У вас поесть ничего нет?

– Нет, сэр.

– Где ваш дом-то?

– В двух милях отсюда ниже по реке.

– А в доме еда найдется?

– Да, сэр.

– А если я туда подойду, поесть мне вынесешь?

– Вы можете в дом зайти. Мама покормит.

– В дом не хочу. Хочу, чтобы ты вынес мне на улицу.

– Можно.

– Значит, вынесешь?

– Да.

– Ну хорошо тогда.

Мальчик стоял, держал лошадь. Лошадь не сводила глаз с индейца.

– Бойд, – сказал старший брат, – двигай давай.

– А собаки у вас там есть?

– Есть одна.

– Запрешь ее?

– Ладно, запру.

– Пускай где-нибудь внутри посидит, чтоб не тявкала.

– Ладно.

– Не хочу, чтобы меня там пристрелили.

– Да ладно, нет проблем, запру.

– Ну хорошо тогда.

– Бойд, ну давай. Поехали.

Бойд стоял с другой стороны бочажины, смотрел на него.

– Давай, живо! Скоро темнеть начнет.

– Ну, шевелись. Делай, что брат велит, – сказал индеец.

– Мы вас не трогали.

– Ну же, давай, Бойд. Поехали.

Бойд перешел галечную гряду, присел на поперечину волокуши.

– Нет, ты сюда, сюда давай, – сказал Билли.

Перебравшись через кучу собранных ими сучьев, Бойд оглянулся на индейца, потом схватил протянутую руку Билли и влез на лошадь, сел позади него.

– А как мы вас найдем? – спросил Билли.

Индеец стоял, положив винтовку на плечи как коромысло, держал локтями, кисти рук свесив вниз.

– Как выйдешь, двигай на луну, – ответил он.

– А если она еще не взойдет?

Индеец сплюнул:

– Думаешь, я бы велел тебе идти к луне, которой нет? Давай, ноги в руки.

Мальчик прижал сапог к боку лошади, и они поехали через лесок. Концы слег волокуши с сухим шуршанием мяли палую листву, оставляя в ней две борозды. Закат на западе начал гаснуть. Индеец смотрел им вслед. Обхватив старшего брата рукой вокруг пояса, младший ехал лицом на запад, закатный отблеск делал его щеку красной, а волосы, вообще-то почти белые, – розовыми. Должно быть, брат велел ему назад не смотреть, потому что он ни разу не оглянулся. К тому времени, когда они пересекли сухое русло и выехали в прерию, солнце уже закатилось за вершины гор Пелонсийос и западный край неба под тонкими перьями облаков был весь темно-красным. Когда повернули к югу вдоль вспаханных участков у высохшей реки, Билли оглянулся и обнаружил индейца в полумиле – тот в сумерках шел за ними, расслабленно держа винтовку в одной руке.

– А сам-то зачем оглянулся? – спросил Бойд.

– Оглянулся, да и все.

– И что – понесем ему ужин?

– Да. Думаю, это мы сделать сможем.

– Мало ли что мы сможем. Не все, что сможешь сделать, обязательно хорошо, – сказал Бойд.

– Знаю, знаю.

Из окна гостиной он оглядел ночное небо. В темнеющей синеве уже появились первые звезды; особенно густо они высыпали на юге, висели, будто набросанные в корзину из мертвых веток на берегу реки. За руслом на востоке курилась зеленовато-желтая дымка – предвестие невидимой луны. Он смотрел и ждал, пока разом не осветились все бугорки пустынной прерии, когда из-под земли стал вылезать лунный купол – белый, жирный и весь словно какой-то перепончатый. Потом Билли слез со стула, на котором стоял коленями, и пошел за братом.

К тому времени он уже припрятал за горшками на посудной полке у кухонной двери тряпичный сверток, где было мясо, галеты и жестяная кастрюлька с вареной фасолью. Отправив вперед себя Бойда, он постоял, послушал и двинулся следом. Когда проходили мимо коптильни, пес заскулил, зацарапал лапами дверь, но он приказал молчать, и пес умолк. Крадучись, пригибаясь, они прошли вдоль забора, потом повернули к деревьям. Не успели дойти до реки, как луна выкатилась полностью; глядь – вот и индеец: стоит, опять держа ружье, словно ярмо, на загривке. На холоде им было видно, как он дышит. Он повернулся и пошел, они за ним – сперва по галечной косе, потом по дальнему берегу русла тропой, протоптанной коровами вдоль края пастбища. Пахнуло дымком. Когда прошагали вниз по реке с четверть мили, среди виргинских тополей забрезжил его костер; винтовку индеец прислонил к стволу дерева, повернулся, окинул взглядом мальчишек.

– Давай сюда, – сказал он.

Билли вышел к костру, снял узелок, который нес на сгибе локтя, протянул индейцу. Тот взял, сел у костра на корточки (опять с той же марионеточной легкостью) и, опустив узелок на землю перед собой, развернул, достал кастрюльку и поставил фасоль на угли греться, после чего откусил от галеты и вгрызся в мясо.

– Вы же нам так кастрюлю закоптите, – сказал Билли. – А мне ее домой надо вернуть.

Индеец жевал, его темных глаз, узких и полуприкрытых, в свете костра видно не было.

– А кофе у вас дома нет? – спросил он.

– Только в зернах.

– А намолоть слабó?

– Чтобы никто не услышал – нет, не получится.

Индеец положил в рот остаток галеты, наклонился чуть вперед, достал непонятно откуда охотничий нож и, протянув руку, помешал им в кастрюльке фасоль, после чего поднял глаза на Билли и провел лезвием по языку сперва в одну сторону, потом в другую, словно правил бритву. Потом воткнул нож в бревно, служившее основанием костра.

– Давно живете здесь? – спросил он.

– Десять лет.

– Десять лет… Земля своя, родительская?

– Нет.

Протянув руку, индеец взял вторую галету, располовинил ее ровными белыми зубами, сидит жует.

– А вы-то сами откуда будете? – спросил Билли.

– От верблюда.

– А идете куда?

Индеец вытащил нож из бревна, наклонился и снова помешал им фасоль, снова облизал лезвие, просунул нож в ручку кастрюльки и, сняв почерневшую посудину с огня и поставив перед собой на землю, стал с ножа есть фасоль.

– А что еще у вас в доме есть?

– В каком смысле?

– Я говорю: что у вас в доме есть еще?

Он поднял голову и, продолжая неторопливо жевать, обвел их, освещенных пламенем костра, взглядом полуприкрытых глаз.

– Типа чего, например?

– Типа чего угодно. Чего-нибудь, что я мог бы продать.

– Такого нет ничего.

– Так-таки и ничего.

– Нет. Ничего, сэр.

Сидит жует.

– Вы что, в пустом доме живете?

– Да нет.

– Тогда что-нибудь должно быть.

– Ну, мебель есть, всякое такое. Кухонное барахло разное.

– А патроны к винтовке есть?

– Да, сэр. Есть немного.

– Какого калибра?

– К вашей не подойдут.

– Какого калибра, спрашиваю?