— Когда-то я была тебе нужна. Ты этого не помнишь, потому что была совсем маленькой. Да-да, когда была младенцем, ты вопила, умоляя взять тебя на ручки. Но я не могла заставить себя сделать это. Ты вызывала у меня отвращение. Ты специально сделала роды кошмарными, мне было очень больно, я ненавидела себя, свое раздавшееся за время беременности тело, кровь, хлеставшую из меня ручьем. Но тебе было наплевать. Ты только вопила и просила грудь. И это было так омерзительно, что я тоже начинала вопить. Я относила тебя в ванную и закрывала дверь, чтобы не слышать твоих воплей.

Я откусила кусочек от бутерброда, ощутила на языке вкус свежего ржаного хлеба, специй и сыра и глотнула чая, такого горячего, что он обжег мне горло.

— Ты говорила, что я не хотела сосать грудь, и у тебя чуть не началось воспаление.

— А что мне было говорить? — тоном обиженного ребенка возразила мама. — Ты брала только одну грудь, и я испугалась, что превращусь в урода. Ты вцеплялась в меня как мартышка и отказывалась отпускать. Впивалась в сосок, как пиявка, и сжимала губы так, что аж вся синела. Я от боли чуть сознание не потеряла. Признаюсь, у меня не хватало терпения. А у кого бы хватило? И я стала давать тебе бутылочку. Папа обожал кормить тебя, и скоро ты привыкла. Но ты мне отомстила. С тех пор ты меня отвергала и продолжаешь делать это до сих пор. Ты злопамятная и жестокая.

То, что она говорила, было настолько нелогично, что я удивилась, как она сама этого не замечает. Я знала, что указывать ей на это абсолютно бесполезно, но все равно попыталась:

— Я старалась с тобой сблизиться, но ты меня всегда отталкивала. Неужели ты не видела, что моя холодность была способом привлечь твое внимание? Что я пытаюсь пробудить в тебе хоть какие-то чувства?!

Мой голос дрожал, и я знала, что ступила на минное поле. Мои доводы были всего лишь скорлупками под танками противника. Мама захохотала. Лицо у нее побагровело.

— Неправда! Тебе нужен был только отец. Папочка, который всегда за тебя заступался, который заботился только о тебе, напрочь забывая обо мне. Он всегда предпочитал мне тебя.

— Ты лжешь!

— Откуда тебе знать, где ложь, а где правда, Ева? Но теперь он мне больше не нужен. Можешь взять его себе. От него все равно никакого толку.

Я смотрела на женщину на диване, но видела только ее рот, который все рос и рос, пока не заполнил собой всю комнату. Слова лились мне в уши, словно музыка из сломанного проигрывателя, надрывная, режущая слух. Мама сделала глоток вина и поставила бокал на стол, не замечая, что от донышка на деревянной поверхности остаются следы. Это стало последней каплей.

— Иногда мне кажется, что ты не моя мать.

Такой реакции я не ожидала — мама посмотрела на меня с удивлением и даже почти с восторгом. Я должна была предвидеть, что за этим последует, но была слишком наивна.

— Не твоя мать? Тебя бы это устроило, да? Увы, к сожалению, я твоя родная мать. Можешь сделать анализы, если хочешь. А вот папа… он-то как раз и не твой отец. Вот все и открылось. Я не собиралась тебе говорить, ты сама напросилась.

Ее рот. Огромные, пухлые губы. Красные, как флаги. Со следами вина в уголках.

— Ты лжешь.

Мама посмотрела на меня. Она уже немного опьянела, но полностью владела ситуацией.

— Хочешь услышать историю? Историю любви. Которую ты никогда не слышала. Я думала, что встретила свою настоящую любовь тогда, Ева. Я была молода и неопытна, почти как ты сейчас, только на три года старше. До встречи с Симоном я и не подозревала, что способна так безумно любить. Если бы ты его видела… Как он был красив! Темноволосый, великолепно сложен. Ему было наплевать, что подумают окружающие. Мы познакомились на танцах. Он меня пригласил, и я думаю, тогда-то мы и влюбились друг в друга. Через пару недель я была уже беременна, и в тот день, когда я это узнала, мы обручились. Это произошло в сентябре. Было тепло и солнечно. Через неделю я переехала в его скромную однокомнатную квартиру, и мы были счастливы. Жили одним днем. Наслаждались жизнью. Симон работал в порту и мечтал стать моряком, но эти планы пришлось отложить после встречи со мной. Я продавала косметику в магазине. У нас было мало денег, но бездна счастья. Когда я вспоминаю то время, мне кажется, что я никогда больше не была так счастлива.

На лице у нее появилось какое-то умильное выражение. Она покрутила в руках бокал с вином. Я смотрела на ее рот, на мокрые губы, на язык, живший своей жизнью, и чувствовала, что вся моя жизнь зависит от этого существа с красным ртом, состоявшего из плоти, крови, костей и кожи.

— Я жила в раю. Симон знал, как сделать женщину счастливой. Это был настоящий мужчина. Когда мне исполнился двадцать один год, он разбудил меня, осыпав всю постель лепестками роз. Мы тогда весь день провели в постели. Он говорил, что мы — Король и Королева, что весь мир и вся жизнь принадлежат только нам. Мы — хозяева жизни. Мы жили друг для друга, и никто больше нам был не нужен. Я должна была догадаться, что это не может длиться вечно, но не хотела об этом думать. Живот у меня рос, но я чувствовала себя хорошо, и Симон обожал мое тело. Мы могли часами лежать в кровати, он разговаривал с моим животом, рассказывал ему сказки о море и рыбках… Он гладил меня по животу, щекотал, рисовал на нем человечков и был так счастлив, что я и предположить не могла, что может случиться что-то плохое. Он будет великолепным отцом, думала я. Какой же я была идиоткой… Я вышла из транса, только когда стала толстой, как корова. Мы собирались устроить праздник по поводу скорого рождения ребенка. Я пригласила кучу друзей, приготовила угощение и думала, что Симон будет в восторге от этой идеи, но оказалось, все наоборот. Он сидел за столом, всем своим видом демонстрируя, что мои друзья ему не нравятся, и не произнес за весь вечер ни слова. Естественно, все это заметили; вскоре одна из подруг отвела меня в сторону и спросила, что за мужика я себе выбрала. «Если он из тех, кто не хочет тебя ни с кем делить, тебе стоит задуматься», — сказала она. И у меня словно открылись глаза. Я увидела, как мы живем, Симон и я, — в отвратительной однокомнатной халупе, где нет места для ребенка. В тот вечер мы впервые поссорились. Я злилась, что Симон так обошелся с моими друзьями, и требовала, чтобы он нашел себе нормальную работу. Но он ничего не хотел слушать. Называл нас буржуями и капиталистами. И я поняла, что больше не хочу его видеть.

Рот. Губы, которые шевелятся, причмокивают, отпивая вино. В камин пора было подбросить дров. Я подбросила. Мама продолжала:

— Это было начало конца, если так можно выразиться. Мы стали ссориться постоянно. Он практически не работал, мы жили на мою зарплату, и он ныл, что я должна радоваться, что он безработный. Так он, видите ли, сможет заботиться о ребенке. Брать его в море и все такое. У него была старая лодка с парусом, и он все время твердил, что возьмет ребенка с собой в плавание, чтобы показать ему весь мир и рыбок под водой. Господи, как это было нелепо. Но у меня с глаз уже спала пелена, и теперь я недоумевала, что могло привлечь меня в этом придурке. Как раз тогда я узнала, что в соседнем городе можно найти хорошую работу, и пыталась убедить его переехать туда. Но он отказался. Наотрез. И тогда я приняла решение. Я не хотела быть вместе с этим мужчиной и иметь от него детей.

Мама облизнула губы, наполнила бокал. Я заставила себя доесть бутерброд. Открыть рот, откусить, прожевать, проглотить. Переварить. Тем временем мой мозг переваривал полученную информацию. Темноволосый. Какой мужчина! Король жизни. Рыбки в море.

— Все закончилось довольно драматично. В мае мы решили поплавать на лодке. Было тепло, мы взяли с собой еды. Я была толстой и неповоротливой, но мне очень хотелось прогуляться, хотя лодки я ненавидела. Мы заплыли в глубь шхер, там пристали к какому-то островку, перекусили… Внезапно налетел ветер. Нам пришлось развернуть лодку и направиться обратно, но мы не успели. Мы оказались в самом эпицентре шторма. Лодку швыряло на волнах, как скорлупку. Мы были одни в море, ни одного судна на горизонте. Скоро мы насквозь промокли. Дождь хлестал в лицо, волны заливали лодку, и Симон крикнул, чтобы я помогла ему с парусом. Я возразила, что это он во всем виноват, что он должен был предвидеть шторм, это ведь он моряк, а не я. В ту минуту я его ненавидела. Я была уверена, что мы погибнем. Оба. И вдруг Симон запел. Можешь себе такое представить? Жизнь твоей матери в опасности, а твой отец стоит и поет?