Ему недосуг было прислушиваться к эху ушедшего времени, но все же, ловя случайные отзвуки, он понял, что не война была причиной ухода людей отсюда. Война, конечно, была здесь, и голос засохшей крови еще не был заглушен голосами, пришедшими после, но покинуты были эти места оттого, что ушла отсюда вода. И потому были они столь угрюмы и зловещи: затаили злобу на тех, кто их оставил без души и наполнения, пустыми остовами некогда бывшей здесь жизни. В этом месте не было настоящего, ибо жизнь живет в настоящем. Здесь было прошлое, в котором человек жить не может, и Некрас поспешил преодолеть этот неживой край.

Последняя на полдень гряда оказалась самой крутой и высокой, и ему пришлось заночевать в холмах, но сегодня духи прошлого не посетили его. Должно быть, они ушли отсюда вместе с людьми. Караван уже прошел холмы и теперь ночевал у самого их изножия, в то время как Некрасу предстояло еще спуститься вниз и по суходолу добраться до тропы верблюдов.

Он стоял на плече холма, близ самой вершины, и отсюда, с вышины сотни, наверное, саженей, видел вдали пыльное облако, поднятое караваном. Птичьего полета до него было несколько десятков ударов сердца, а Некрасу только к ночи блазнилось достичь своей цели.

Он прислушался, где здесь ближайшая вода, ибо весь вчерашний день слышал ее лишь в глубинах под холмами, куда вели трещины в спуде земном, и он мог бы пробраться туда, зане были они вполне широки, чтобы пропустить человека, но тогда он потерял бы полдня пути, а сие было сугубым расточительством.

Внизу, куда ему предстояло добраться через четверть светлого дня, он услышал малый родник, где тонкой струйки хватило бы лишь на то, чтобы за двенадцатую часть дня наполнить его баклажку, но это Некраса устраивало.

Он тронул носком сапога мелкий камень, и тот, поколебавшись немного, ринулся вниз, увлекая за собой еще более мелкие, поднимая легкую пыль. Промчался сколько-то по откосу, брякая и стуча, и застрял в складках земли и в бурьяне. Некрас двинулся следом, лихо прыгая с ноги на ногу, поднимая за собой пыль куда большую, нежели случилась от камешка.

Некрас преодолел свой путь быстрее, чем рассчитывал. Солнце еще только коснулось краем медно-алого своего диска закатного окоема, а он уже увидел вдали, перед самым солнцем, не просто пыльное облачко, а караван: верблюдов, ослов, погонщиков — только очень маленьких. Спустившись с холмов, он, как и собирался, наполнил свою баклажку, терпеливо выждав, пока родник сотворит неспешно свою животворную работу, и теперь воды у него было вдосталь, а жаркая часть дня уже миновала.

Сделав упреждение, Некрас двинулся не к самому каравану и не наперерез ему, а на звук вытекающего из прошлого времени, исходивший из стеклянного меча, носимого тем, кто мог открывать чужие сны.

Звезды уже проклюнулись на закатном краю неба, а на восходном и вовсе стояла серебряная на черном ночь, когда перед ним, в последней огнецветной полосе, оставшейся над самым овидом, расплавленной медью вспыхнуло око костра. Караван остановился на ночлег, и Некрас нагнал его. Теперь следовало приблизиться так, чтобы подозрительные ко всему погонщики не всадили в чужака меткую стрелу. В запасе у него было слово и некая вещь от старика водителя караванов, но для того, чтобы предъявить их, следовало приблизиться хотя бы на два десятка саженей. С караваном редко брали собак, ибо для них тоже надобны были пища и питье, но в последний смутный год караванщики и торговцы не скупились, ибо голодных, способных оттого на последнюю крайность людей было на дорогах нынче вдосталь.

С этим караваном собак взяли, о том караванщик Некраса предупредил. Некрас, впрочем, знал, как обойтись в этом случае: он был из рода Серых Псов, пускай, став кудесником ловцом звуков, и перестал носить всякие знаки родовой принадлежности. Но кудесники стояли выше: они не таили друг от друга родовые знания, и потому кудесник из Кабанов мог усмирить собаку, а бывший Серый Пес не спасовал бы перед секачом. Но здесь Некрас ощущал себя и вовсе уверенно: караван стерегли три собаки, каждая при своем хозяине, и потому над этой стаей не было вожака. Два пса и сука были все крупные, злобные степные звери, лобастые, с обрезанными ушами и хвостами, могущие загрызть и волка. Недлинная, но плотная и густая и шерсть защищала их и от жары, и от холодов и ветра, и от волчьих клыков и клыков своих сородичей.

Собаки почуяли его, и Некрас услышал это. Он не смел властвовать над другими, пусть это были собаки или деревья, ибо так велела присяга кудесников, а потому не стал приказывать собакам и пугать их, он подал звук, настроивший псов на мирный лад. Те поняли, что к каравану приближается свой, и шума не подняли.

Потому, приблизившись почти бесшумно, Некрас сильно напугал человека в полосатом халате и по-чудному намотанном на голову ручнике, хлопотавшего вокруг огня.

Собственно, сам по себе Некрас ничего страшного собой не являл: обыкновенный чужеземец зрелого возраста, в одежде полуночных стран, — вовсе не диво ни в портах всяких земель, ни на караванной тропе. Но вот то, что он явился вдруг невесть откуда посреди сухой степи, где до ближнего поселения верст тридцать, а то и все пятьдесят, было поистине удивительно! Откуда он возник, не с неба ж упал? Саккаремцу было ведомо, каковы собой злые духи степи и песков — на сольвеннов они вовсе не были похожи. Вот, например, страшный демон албасты должен быть вышиной с пальму на берегу близ Мельсины, с когтями медными и клювом. Притом клюв что толстый сук, а когти что корни. И волосы до пояса, растрепанные и седые, а лик безобразный.

Впрочем, волосы у нежданного гостя короткими назвать было нельзя, но до пояса они никак не доставали, седыми не казались и прибраны были тщательно. И лицом пригож был: не косой, не рябой, даже без шрамов и лишаев.

Еще обитали в степи, над степью и под степью, под спудом земным, злые шулмусы. Те тоже были вооружены клювом, но лицом зато были прекрасны. По воздуху умели летать, распластавши огромные черные крылья, и, пребывая в полуптичьей личине, имели на лапах когти, железные когти, но не столь длинные, как у албасты. Еще умели шулмусы преображаться и принимать облик человечий, заманчивый и прекрасный, и были умны и хитры.

Но подошедшего к костру красавцем назвать нельзя было, да и ничего заманчивого и таинственного в облике его не виделось. Странно то было, что злобные собаки не залаяли.

Пришелец из темноты, не опознанный сторожевыми псами, не был ни красив, ни уродлив, но от этого легче не становилось, наоборот, делалось еще страшнее. И чем страшнее делалось, тем более казалось, что лик этого человека — или демона — безобразен, то, напротив, он виделся совершенным. То отвратителен и страшен, то восхитителен и страшен… Страшен!

— Здравствуй, добрый человек, — молвил Некрас по-саккаремски, чем и вовсе сбил с толку караванщика. — Не сопроводишь ли меня к Шегую? Скажи, что я пришел от почтенного господина Кавуса.

Шегуем звали мергейта, знакомца старого караванщика, который должен был вести этот обоз. Саккаремскую речь Некрас еще не разумел, но выучил несколько необходимых слов и изречений и, послушав, как говорит по-саккаремски караванщик, сложил себе мнение, каково должны строиться в этом языке звуки, и теперь мог сам, наверное, догадаться, как изречь ту или иную простую мысль. Всякий язык имел свой строй, звуки лепились один к другому по закону, а не кое-как, и каждый ловец звуков умел поместить их по узлам и ячеям сети, кою сеть распускал из своей волшебной дудки.

Саккаремец с удивлением воззрился на Некраса, а потом, кивая мелко, как-то бочком удалился в темноту. Не минуло и десяти ударов сердца, как негромкий предночной быт каравана был переполошен истошными воплями и взволнованными голосами. Вопил, конечно, человек в халате, первым повстречавший Некраса. Остальные то ли не хотели верить ему, то ли призывали не бояться. Некрас вошел в круг, освещаемый пламенем, но к самому огню без приглашения приближаться не стал. Встал так, чтобы все его видели из темноты: вот он я, дескать, никакого зла не держу.