Поток оказался речкой двадцати локтей в ширину. Противоположный берег ее зарос высокой жесткой травой с метелками на верхушках, растущей прямо из воды. Дальше поднимался довольно крутой склон, высоту которого на глаз Тегин оценивал в шесть человеческих ростов. Склон этот зарос кустарником, а на гребне вставали сосны. Та низина, которой они шли, наконец заканчивалась.
До сих пор Олдай-Мерген являл не только умение военачальника, но и великую удачливость. Он словно бы мог видеть сквозь дебри если не все, то многое, и отряды, посланные в согласии с его приказом, всегда обходили веннские засады и заслоны. Конечно, темник не мог уследить за каждым десятком, да и не могла война в степи идти иначе как если сотник мог водительствовать своей сотней сам. Но там, где вперед вел темник, неудач не было. Там, где кто-либо иной, — все было как всегда: удачи и неудачи чередовались. Тегин понимал, что иначе и быть не могло и не должно было случиться иному: потому Олдай-Мерген и был темником. Но втайне поражался и завидовал и стремился разгадать тайну этой победной удачи.
Если бы у Тегина были острые волчьи уши, то он сейчас поднял бы их торчком. Там, за гребнем, явно кто-то был. Человек, зверь или дух — это пока оставалось неясным. Тегин беззвучно остановил коня. Десятник, следующий за ним, остановился тоже. За ним — его десяток. За ним — другой, и так все две сотни.
Вороной под Тегином держался спокойно. Значит, за гребнем ската был не зверь и не дух: при появлении крупного зверя кони вели себя беспокойно, а духов глаз лошади видит воочию в отличие от человеческого ока. К человеку же кони привыкли, и его присутствие их не смущает.
Тегин, ни слова не говоря, показал правую руку с поднятым вверх указательным пальцем, потом — левую, оттопырив указательный и средний пальцы. Мигом, почти бесшумно, первый десяток двинулся влево, вниз по течению речки, второй и третий — вправо: там склон казался более пологим и свободным от подлеска.
Пройдя саженей на пятьдесят каждый в свою строну, оба отряда осторожно стали выдвигаться к реке. Она была мелка, и сквозь мутноватую, красновато-бурую воду ее видны были колышущиеся густые и толстые метелки водорослей и обточенные голыши, зарывшиеся в ил и песок. Любой из всадников знал, что едва он покажется из чащи, как тут же может поймать грудью длинную стрелу из веннского лука, который был едва ли слабее их луков, что значило верную смерть. Любой знал, что сверху, со ската, едва перейдут они речку, может вдруг вылететь невеликая числом, но страшная своим ударом и боевым упорством конница, и жуткие вельхи с разрисованными синей краской лицами и телами, проворно орудуя копьями, не уйдут без кровавой добычи для своих жадных богов. А могли выступить навстречу и пешие венны, выманить на себя, а после укрыться за засекой. И легко было себе представить, как тогда могли катиться в реку с крутого склона упавшие лошади, подминая под себя седоков и разрывая отчаянным ржанием застоявшуюся лесную тишь, как вскипит сонная вода речки и сменит темно-бурый цвет забвения на ярко-алый.
Но вот копыта коней сломали тонкую прозрачную поверхность, и она брызнула осколками-каплями во все стороны. Ждать теперь было нечего, и оба маленьких отряда, словно на черных вороновых крыльях — так много было в этих десятках вороных коней, — взмыли на гребень.
И тут же сверху донеслись встревоженные крики. Кричали венны. Их было немного. Тегин поднял руку прямо над головой, показав один указательный палец, и сам пустил коня вперед. Навстречу ему взлетели странно чистые и прозрачные брызги казавшейся бурой воды. Взлетели — и остались где-то за спиной, лишь немного обрызгав халат и шапку. Потом надвинулась стена светло-зеленой травы — и послушно раздалась в стороны, открыв травянистый склон, резко задиравшийся вверх, ощетинившийся мохнатыми кустами. Потом вверху, разом став куда ближе, чем в первый миг, появились молодые сосновые иглы на ярко-голубом весеннем небе, придвинулись еще и опять пропали, уступив место залитой солнцем сосновой роще и крепким столбам-стволам, подпирающим небосвод.
Три десятка ринулись преследовать пятерых веннов, бросившихся наутек. В чистом сосняке видно было далеко, и нигде взгляд Тегина, привыкший охватывать сразу весь овид — иначе в степи нельзя, — не нашел ничего схожего с засекой или станом. Эти пятеро, чьи плащи и рубахи мелькали впереди, саженях в семидесяти, окрест были единственными противниками двух сотен конников, лучших во всей степи — так считал Тегин, и так же думал, как он подозревал, и темник Олдай-Мерген. Захватить в плен пятерых веннов — это было бы большой удачей: никогда еще, насколько знал Тегин, за весь поход такого не случалось. Но это его и насторожило: нужны ли эти пятеро теперь, когда поход закончен? Не слишком ли много удачи в том и нет ли здесь ловушки? Кто знает эти места лучше веннов? Не кроется ли в этой легкости обман?
«Ты осторожен, Тегин, как большая кошка, которая трогает лапой воду, прежде чем переплыть реку в паводок. Но если ты уверен, что это тебе по силам, ты переплываешь реку, и барану на том берегу уже не уйти» — так говорил Олдай-Мерген, сравнивая Тегина с большим горным котом, охочим до диких баранов. По весне, когда реки на высоких равнинах только вскрывались ото льда, такой кот не страшился переплыть быстрый ледяной поток. Баран на другом берегу чувствовал себя в безопасности, зная, как смертельно коварны вешние реки, но если кот все же одолевал воду, спастись от него было непросто, так быстро мог он мчаться.
И Тегин свистнул дважды и остановил бег коня. Он выдернул из тула стрелу, выхватил из-за спины лук и молниеносно, точно один из богов степи, который мог выпускать стрелы столь быстро, что каждая следующая толкала острием предыдущую, выпустил ее. При полете стрела издавала гудящий звук. Никаких приказов голосом отдавать не следовало: все четыре десятка преследователей остановили лошадей и четыре же десятка стрел, выпущенных на слух, понеслись вслед стреле тысяцкого. Сухие щелчки тетивы засвидетельствовали, что каленая смерть отправилась за добычей.
Но, увы, лес не лучшее место для стрелка из лука. Стволы и ветви помешали части стрел достигнуть цели. Те же, кои долетели, — или прошли мимо, или ударили в предусмотрительно выставленные веннами щиты: эти венны знали, чего ждать от мергейтов, если те вдруг приостановили своих коней во время преследования. Ни один из беглецов не был даже ранен, и ни один конь из пяти не был задет.
«Не так уж велика сегодня удача», — решил Тегин и махнул рукой, указывая, что надо возвращаться. Три десятка всадников отошли назад за реку так же быстро, как и ринулись в атаку. Тегин приказал сотням остановиться: надо было решить, что делать дальше. К нему подъехал Бильге, сотник, и другой сотник — Кутлуг.
— Почему ты остановил людей, Тегин? — спросил Бильге. Смуглый и узколицый, он был старше Тегина — на виски его первой порошей уже легла седина. Черные глаза сидели глубоко и смотрели недобро, так, что встретивший однажды взгляд Бильге во второй раз избегал столкнуться с ним. — Тебе ли не было видно, что они одни и нас не ждет засада?
— Они не нужны нам, Бильге, — ответил Тегин. — Если за ними никого нет, то пусть уходят. Мы знаем, где дорога, на которую надо выйти: мы должны спуститься по этой реке и ниже будет мост или брод. А потом мы возвратимся в степь. Сейчас нам не нужен бой. Бой нужен веннам. Если они хотят биться, они не выйдут впятером на две сотни.
— Тегин прав, — вступил в разговор Кутлуг.
Он был высок и строен, жесткие черные волосы спускались чуть ниже плеч. Белая кожа и серые глаза резко отличали его, так что только многолетний загар оттенял эту несхожесть Кутлуга с Тегином и особенно с Бильге. Степняки вообще порой резко отличались друг от друга обликом, но единило их другое: сознание того, что они — мергейты и других таких нет.
— Если мы погонимся за ними, то они приведут туда, где много веннов, и это может быть хитростью. Пять человек — слишком легкая добыча, чтобы быть легкой добычей, — говорил Кутлуг. — Мы всегда ждем опасности, и теперь нас тоже не застанут врасплох. А если это всего лишь пятеро глупых людей, которые решили, будто можно беспечно разъезжать по лесу, когда вокруг война, то не будет нам большого почета, коли мы их изловим.
