В дуршлаге голова вороны свободно крутилась на сломанной шее, и ее клюв открывался и закрывался со слабым клацанием.

Вероятно, никто вовсе не утаскивал четырех белок с луга. Может быть, их тела уже были охвачены трупным окоченением, когда прозвучал настойчивый зов «кукольника». Тут их холодные мышцы напряглись, засокращались, суставы захрустели и трупики, дергаясь и поднимая головы, поползли конвульсивными толчками с луга в лес, к берлоге того, кто им дал команду.

Может отвязать ворону от дуршлага и вынести ее наружу, — она на своих сломанных ногах и крыльях отправится в путь к своему хозяину? Осмелится ли он пойти за ней в сердце тьмы?

Нет, что за страшные мысли. Нет, если должна быть последняя встреча, то пусть она произойдет на его территории, а не в каком-нибудь странном логове, что устроил себе пришелец.

Эдуардо неожиданно был поражен леденящим кровь подозрением, что пришелец был до такой степени чужд, что даже не разделял человеческое понимание жизни и смерти, не проводил черты между ними вообще. Вероятно, его род никогда не умирает, или они умирают в подлинном биологическом смысле, но снова возрождаются в какой-то другой форме из собственных гниющих останков — и пришелец ожидает, что то же самое окажется правдой и для созданий в этом мире. Тогда природа их вида — по одному этому их отношению к смерти — должна быть невообразимо более чуждой, извращенной, отталкивающей, чем он мог себе представить.

В бесконечной вселенной потенциальное число форм разумной жизни тоже бесконечно — этому его научили книги, которые он читал в последнее время. Теоретически, все, что можно вообразить, должно существовать где-то в безграничной реальности. Когда говоришь о внеземной форме жизни, чужое значит чужое, максимально непохожее на привычное. Одна странность, обернутая в другую, вне легкого понимания и, возможно, вне всех надежд на понимание.

Он размышлял на эту тему и раньше, но только теперь отчетливо осознал, как мало у него шансов понять этого путешественника, реально понять его, — примерно столько же сколько шансов у мыши понять человека, понять его душу, его мысли.

Мертвая ворона подрагивала, шевеля сломанными лапами.

Из ее искалеченного горла вырывалось несуразное карканье, гротескная пародия на крик живой птицы.

Мрак заполнил душу Эдуардо. Он знал о «госте», убедился в его о существовании, с той ночи, десятого июня когда был оставлен отвратительный след в доме. Пытался заглушить свой страх перед пришельцем алкоголем. Пытался гнать от себя мысли о том, что неизвестное скрывается в соседнем лесу. Но до сих пор Эдуардо не боялся умереть. Он был почти рад смерти. И вдруг, глядя на эту птицу, слыша это карканье мертвеца, испугался умереть.  Это был даже не страх, а неконтролируемый животный ужас. Эдуардо задрожал и вспотел. — Хотя пришелец не демонстрировал способности управлять живым человеком, но что произойдет, когда он умрет?? Нет, умирать здесь нельзя

Старик взял ружье со стола, снял ключи от «Чероки» с крючка и пошел к двери, соединяющей кухню и гараж. Он должен уехать немедленно, не теряя времени, убраться подальше. К черту дальнейшее изучение пришельца. К черту надежды на встречу. Ему нужно просто сесть в «Чероки», вдавить педаль газа в пол и, сметая все на своем пути, оказаться как можно дальше от того, что вышло из черной двери в ту монтанскую ночь.

Распахнув дверь, он остановился на пороге между кухней и гаражом. — Ему некуда было бежать. Семьи не осталось, друзей нет, он слишком стар, чтобы начинать новую жизнь. И ведь с Земли не убежишь, а путешественник останется в этом мире, проводя свои извращенные, оскверняющие эксперименты.

Нет, бежать нельзя. Он никогда не бегал ни от чего в своей жизни. — Гордость мешала ему шагнуть в гараж, гордость и чувство, что неправильно трусливо перекладывать на других проблему с пришельцем. Если он побежит, то потеряет уважение к себе и больше не сможет глядеть на себя в зеркале. Быть старым и одиноким плохо. Но быть старым, одиноким и снедаемым ненавистью к самому себе — лучше умереть. Отчаянно хотелось уехать, но это невозможно.

Отступил с порога. Закрыл дверь в гараж и вернул ружье на стол. В душе — мрак, сущий ад. Интересно, такое кто-нибудь когда-нибудь испытывал?

Мертвая ворона билась, стараясь вырваться из дуршлага. Эдуардо использовал толстую нитку и вязал надежные узлы, а мышцы и кости птицы были слишком сильно повреждены, чтобы разорвать их.

Его план показался теперь глупым. Акт бессмысленной бравады и безумия. Но однако он продолжил его воплощение, предпочитая делать что-то, а не ждать смиренно конца.

На заднем крыльце прижал дуршлаг вплотную к внешней стороне двери на кухню. Пленная ворона царапалась и трепыхалась. Эдуардо отметил карандашом места на двери по отверстиям в ручках.

Затем вбил в те места два стандартных гвоздя и повесил на них дуршлаг.

Ворона все еще слабо сопротивлялась, она была видна сквозь проволочную сетку. Но дуршлаг можно легко снять с гвоздей.

Загнул концы гвоздей на которых висел дуршлаг, так чтобы они впились в дерево. — Вот теперь дуршлаг надежно прибит к массивной дубовой двери. Стук молотка разнесся по двору и отразился эхом от близстоящих стеной сосен  леса.

Чтобы сдвинуть дуршлаг и забрать ворону, путешественнику или его посланцу придется отжать гвозди-скобы. Единственной альтернативой было разрезать сетку большими ножницами и забрать пернатый трофей.

В любом случае, мертвую птицу нельзя вытащить быстро и бесшумно. Эдуардо казалось, что многое подтверждает чужую заинтересованность в содержимом дуршлага, — поэтому он собирался провести на кухне всю ночь, если потребуется.

Хотя не было уверенности, что путешественник жаждет получить мертвую ворону. Может быть, существу  нет никакого дела до вороны. Однако птица прожила дольше чем белки, которые прожили дольше енотов, и «кукольник», должно быть, найдет поучительным исследование тела птицы, чтобы выяснить почему она погибла, в чем его недоработка.

Если он пришлет кого-нибудь вместо себя это будет не белка и даже не хитрый енот. Гораздо большая сила и проворство требуются для решения задачи, которую предложил ему Эдуардо. Он молил Господа, чтобы сам пришелец принял вызов и явился. А вдруг, он пришлет мертвеца  — приковыляет Линора из поэмы По… Ведь и такой какой вариант возможен. Но он выдержит. Удивительно, что может выдержать человек, даже в состоянии животного ужаса, наполненный глубочайшим отчаянием. 

Ворона больше не двигалась. Мертвая, как камень. Тишина.

Ну же. Иди, ты, ублюдок. Покажи мне свое лицо, покажи мне свою вонючую уродливую морду. Ну же, выползай туда, где я могу тебя видеть. Не будь таким трусливым, ты, проклятый урод.

Эдуардо зашел внутрь. Закрыл дверь, но не запер ее. Опустил жалюзи на окнах так, что никто не мог заглянуть к нему без его ведома, сел за кухонный стол, чтобы сделать запись в дневнике . Заполнив еще три странички ровным почерком, он подумал, что, должно быть, это его последняя запись.

В случае, если с ним что-нибудь произойдет, он хотел, чтобы этот блокнот нашли, — но не слишком легко. Он положил блокнот в пластиковый пакет на молнии, застегнул его, чтобы не попала влага, и  положил в морозильник, среди пакетов с замороженной едой.

Наступили сумерки. Момент истины приближался. Он не ждал, что существо из леса явит себя при дневном свете. Чувствовал, что оно привыкло к ночи и предпочитает ночь — существо, порожденное во тьме.

Эдуардо взял из холодильника пива. Какого черта? Это первая бутылка за несколько часов!

При предстоящей конфронтации нельзя быть абсолютно трезвым, лучше пусть чувствительность будет немного притуплена.

Сумерки едва опустились и он не успел разделаться даже с первой бутылкой пива, как услышал какое-то движение на заднем крыльце. Тихий глухой звук и скрип, потом снова глухой звук. Определенно, это шевелилась не ворона. Что-то неуклюже и неловко взбиралось по трем деревянным ступенькам крыльца.