— Мы играем в «пятьсот рамми»[15].

— И на что играете?

— Просто мятная соломка.

— Хорошо. Я не хочу, чтобы ты обанкротил мою такую замечательную подругу, как Мэ, — сказала Хитер, и хихиканье мальчика прозвучало для нее сладкой музыкой.

Чтобы быть уверенной, что она не помешает медсестрам, Хитер прислонилась к стене сбоку от двери, которая вела из реанимационной. Она могла видеть отсюда палату Джека. Его дверь была закрыта, шторы на окне задернуты.

Воздух в реанимационной пах различными антисептиками. Она должна бы уже привыкнуть к этим вяжущим и металлическим ароматам, но вместо этого они становились все более нетерпимыми и оставляли во рту горький привкус.

Когда, наконец, доктора вышли из палаты Джека и направились к ней, они улыбались, но у Хитер было беспокоящее ощущение, что новости плохие. Их улыбки кончались в углах ртов, а в глазах было нечто похуже печали — возможно, жалость.

Доктор Уолтер Дилани был пятидесяти лет и прекрасно гляделся бы в роли мудрого отца на телевизионных посиделках начала шестидесятых. Каштановые волосы поседели на висках. Лицо — красивое хотя и с мягкими чертами. Он излучал спокойную уверенность и был так же расслаблен и умудрен опытом, как Оззи Нельсон[16] или Роберт Янг[17].

— Вы в порядке, Хитер? — спросил Дилани.

Она кивнула:

— Я держусь.

— Как Тоби?

— Дети не унывают. Он чувствует себя так хорошо, как будто увидит отца через пару дней.

Дилани вздохнул и махнул рукой:

— Боже. Я ненавижу этот мир, который мы сотворили! — Хитер никогда раньше не видела его таким разозленным. — Когда я был ребенком, люди не стреляли друг в друга на улицах каждый день. Мы уважали полицейских, знали, что они стоят между нами и варварами. Когда все это переменилось?

Ни Хитер, ни Прокнов ответа не знали.

Дилани продолжил:

— Кажется, я теперь живу в какой-то сточной канаве, в сумасшедшем доме. Мир кишит людьми, которые не уважают никого и ничего, но мы считаем нужным уважать их, сострадать убийцам, потому что с ними так плохо обращались в жизни. — Он снова вздохнул и покачал головой. — Извините. Сегодняшний день я обычно провожу в детской больнице, а там у нас два малыша, которые попали в центр гангстерской перестрелки, — одному из них три года, другому шесть. Младенцы, Боже мой! Теперь Джек.

— Я не знаю, слышали ли вы последние новости, — сказал Эмиль Прокнов, — но человек, который стрелял на станции автосервиса этим утром вез кокаин и «ангельскую пыль» в карманах. Если он использовал оба наркотика одновременно… тогда у него в душе была каша, точно.

— Как ядерной бомбой по собственным мозгам, Боже ты мой! — сказал Дилани с отвращением.

Хитер знала, что они на самом деле расстроены и разозлены, но также подозревала, что говоря все это, они оттягивали миг, когда должны будут сообщить ей плохие новости. Она обратилась к хирургу:

— Джек, как мне кажется, вынес все без повреждений мозга. Вы тревожились из-за этого, но он вынес.

— Да. У него нет афазии[18], — сказал Прокнов. — Он может говорить, читать, писать, делать элементарные расчеты в голове. Умственные способности, кажется, не ухудшились.

— Это означает, что не похоже, будто у него какие-либо физические способности ухудшились в связи с повреждением мозга, — добавил Уолтер Дилани, — но должны пройти еще день-два, прежде чем мы сможем быть уверены в этом.

Эмиль Прокнов быстро провел худощавой рукой по своим кудрявым черным волосам.

— Он справился с этим со всем действительно хорошо, миссис Макгарвей. Это правда.

— Но?.. — спросила она.

Врачи поглядели друг на друга.

— Прямо сейчас, — сказал Дилани, — у него паралич обеих ног.

— Всего ниже талии, — добавил Прокнов.

— А выше? — спросила она.

— Там все отлично, — уверил ее Дилани. — Все действует.

— Утром, — сказал Прокнов, — мы снова поищем перелом позвоночника. Если найдем, сделаем гипсовое ложе, подобьем его войлоком и обездвижим Джека ниже шеи вдоль всего пути нервных окончаний, ниже ягодиц, и присоединим его ноги к растягивающему механизму.

— Он сможет снова ходить?

— Почти наверняка.

Она перевела взгляд с Прокнова на Дилани и обратно на Прокнова, ожидая продолжения.

— Это все?

Врачи снова переглянулись.

Дилани сказал:

— Хитер, я не уверен, что вы представляете себе точно, что у вас с Джеком впереди.

— Так расскажите.

— Он будет в гипсе от трех до четырех месяцев. К тому времени, когда снимут гипс, у него разовьется серьезная атрофия мускулов ниже талии. Не будет сил ходить. Попросту его тело забудет, как надо ходить, так что ему придется провести несколько недель в реабилитационном центре. Это, видимо, будет тяжелее и болезненней, чем все то, с чем сталкивалось большинство из нас.

— И это все? — спросила она.

Прокнов ответил:

— Сказанного более чем достаточно.

— Но могло быть и намного хуже, — напомнила она им.

Снова, наедине с Джеком, она опустила одну сторону бокового ограждения кровати и погладила его влажные волосы надо лбом.

— Ты выглядишь прекрасно, — сказал он, его голос все еще был слабым и тихим.

— Лжец.

— Восхитительно.

— Я выгляжу как дерьмо.

Джек улыбнулся.

— Прежде чем отключиться, я подумал, увижу ли тебя снова.

— От меня так просто не избавишься.

— Нужно и вправду умереть, а?

— Даже это не спасет. Я найду тебя где бы то ни было.

— Я люблю тебя, Хитер.

— А я тебя люблю, — сказала она, — больше жизни.

К глазам подошла волна тепла, но она решила не реветь при нем. Демонстрировать положительные эмоции. Держаться.

Его веки задрожали и он сказал:

— Я так устал.

— Не могу понять почему.

Он снова улыбнулся:

— Сегодня был тяжелый день.

— Да? А я думала, вы, полицейские, ничего не делаете часами, только сидите и пончики жуете, да собираете деньги с воротил наркобизнеса.

— Иногда мы избиваем невинных граждан.

— Ну да, это утомляет.

Его глаза закрылись.

Хитер продолжала гладить волосы мужа. Его руки все еще скрывались под рукавами смирительной рубахи, и она отчаянно захотела коснуться их.

Внезапно его глаза распахнулись, и он спросил:

— Лютер умер?

Она поколебалась.

— Да.

— Я так и думал, но… надеялся…

— Ты спас женщину. Миссис Аркадян.

— Это что-то.

Его веки снова затрепетали, тяжело сомкнулись, и она сказала:

— Тебе лучше отдохнуть, малыш.

— Ты видела Альму?

Это была Альма Брайсон. Жена Лютера.

— Нет еще, малыш. Я была как будто привязана к этому месту, ты понимаешь.

— Пойди навести ее, — прошептал он.

— Схожу.

— Теперь я в порядке. Она… в тебе нуждается.

— Хорошо.

— Так устал, — сказал он и снова соскользнул в сон.

Группа поддержки в холле реанимационной насчитывала троих, когда Хитер покинула Джека на ночь — двое полицейских в форме, чьих имен она не знала, и Джина Тендеро, жена другого полицейского. У них сразу поднялось настроение, когда она сообщила, что Джек выбирается, и она знала, что они сообщат об этом в отдел.

— Мне нужен кто-то, кто отвез бы меня домой, — сказала Хитер. — Чтобы взять свою машину. Я хочу навестить Альму Лютер.

— Я отвезу тебя к ней, а потом домой, — сказала Джина. — Я сама хочу повидать Альму.

Джина Тендеро была самой яркой из жен полицейских в отделе и, может быть, во всем департаменте лос-анджелесской полиции. Ей двадцать три года, но выглядела она на четырнадцать. Сегодня она надела туфли на высоких каблуках, узкие черные кожаные брюки, красный свитер, черный кожаный жакет и огромный серебряный медальон с ярко раскрашенным эмалевым портретом Элвиса[19] в центре. Большие серьги из многих колец, настолько сложные и составные, что напоминали те головоломки, которые, как считается, помогают расслабиться измученным бизнесменам, заставляя их полностью сосредоточиться на разборке. Ногти выкрашены в неоново-малиновый цвет, оттенок которого чуть более тонко отражался в тенях для век. Черные как смоль волосы стекали сплошной массой мелких завитков ниже плеч: выглядели они как парик, который носила Долли Партон[20], но это были ее собственные волосы.