Когда же рабочие стали настаивать на том, чтобы деньги за ремонт путей им выплатили в более справедливом размере, Махно посчитал это требование чрезмерным и дерзким. Он публично, в печати, назвал рабочих «сволочью, шкурниками и вымогателями, пытающимися на крови и героизме его бойцов строить свое благополучие». В газете Махно подчеркивал крестьянский характер своей армии и своих целей, противопоставляя их целям рабочих.
Несостоятельность анархо-махновских идей «безвластного» государства проявлялась во всем. Так, вопреки провозглашенным принципам свободы, был установлен режим произвола и принуждения. В Екатеринославе, например, Махно назначил коменданта города, предоставив ему всю полноту гражданской и военной власти. То же было сделано и в других городах «вольной территории».
Приняв на съезде декларацию о «свободе», провозгласив отказ от государственного принуждения, махновцы одновременно приняли такую резолюцию по военному вопросу: «Отрицая в принципе регулярную армию, построенную на началах принудительной мобилизации, как противоречащую основным принципам интернационального социализма, но ввиду тяжелого положения на фронте и необходимости физических сил произвести добровольную уравнительную мобилизацию на территории, освобожденной от белых, от 19 до 39 лет по волостям, селам и уездам с командным составом и хозяйственно-судебным органом при частях, начиная от полка, стремясь превратить повстанческую армию, как таковую, во всенародную рабоче-крестьянскую армию». Этой резолюцией анархисты зачеркнули принципы построения повстанческой армии Махно: «добровольничество, выборность, самодисциплина», заменив их «добровольной уравнительной» мобилизацией.
Махновцы отвергали такие институты государства, как суд, органы государственной безопасности, взрывали тюрьмы и выпускали на свободу заключенных, в том числе уголовников. В то же время они создали собственную контрразведку, которая творила беззаконие и произвол.
Вскоре многим стало ясно, что махновцы не в состоянии обеспечить маломальский порядок и создать условия для нормальной жизни на «вольной территории». Промышленные предприятия не работали. Все денежные средства банков были конфискованы или разграблены. Воинские части облагали население городов контрибуциями, устраивали «экспроприации буржуазии». Нередко махновцы грабили обывателей. Повсюду, по утверждениям очевидцев, царили беспорядок и пьянство.
Идея «вольных» Советов дискредитировала себя. На практике она приводила к откровенной военной диктатуре Махно и его многочисленных атаманов. Батька вынужден был ужесточать репрессии, потому что только они могли приостановить рост недовольства среди населения и процесс разложения армии. Махно понимал, что идея сечи XX века «трещит по швам», а сам он оказывается не у дел. Как военный руководитель, он был на своем месте, а как организатор «вольного государства» проявил полную несостоятельность. Он неизбежно оказался бы на вторых, а то и на третьих ролях в этом «государстве», если бы оно и было создано.
Батька тонко чувствовал изменение своего положения, о чем свидетельствует история с М. Л. Полонским, командиром так называемой «железной махновской дивизии», который пользовался популярностью, почти равной популярности самого Махно. Полонский мог оказаться серьезным соперником для батьки, и потому участь его, как некогда атамана Григорьева, была предрешена.
Некоторые исследователи махновщины полагают, что устранение Полонского обусловлено исключительно тем, что тот был коммунистом. Вряд ли этот довод можно считать неоспоримым. Ведь были и другие коммунисты — командиры и бойцы Красной Армии, оказавшиеся в тылу у деникинцев и примкнувшие к махновцам. Но они не подвергались репрессиям, хотя отношение к ним было настороженным. Впрочем, предоставим слово одному из очевидцев события, о котором идет речь.
«Неожиданно в начале декабря Полонский и целый ряд армейцев-коммунистов были арестованы батьковской контрразведкой… Немедленно после арестов наш партийный комитет отправил делегацию к Махно с требованием гласного суда над Полонским.
— Гласного суда не будет, — отвечал батька, — его судьба решена военным командованием: он будет расстрелян.
— Но если гласности потребуют рабочие и крестьяне, мы надеемся, вы подчинитесь их требованиям?
— Нет, — было кратким ответом.
— Но если гласного суда потребуют повстанцы, бойцы, знающие товарища Полонского, вы их требование исполните?
— Нет. Кто мною недоволен, пусть не служит мне, пусть убирается к…»
Когда делегаты заявили о том, что они представляют рабочих Екатеринослава и что рабочие примут меры, если арестованные не будут освобождены, Махно ответил: «Что же, будем расстреливать и рабочих».
5 декабря Полонский, его жена, Ахаров, Семенченко, Вайнер и Бродский были расстреляны начальником махновской контрразведки. Реввоенсовету было объявлено, что Полонский якобы пытался отравить Махно, на заседании же военного штаба батька заявил, что Полонского уличили в сношениях с… белыми.
Махно понимал, вероятно, что его положение становится зыбким, и решил показать власть. Пусть не забывают, кто есть кто. Не исключено, что он рассчитывал ослабить коммунистическое влияние на повстанческую армию, ликвидировать конкурента. Но подобные меры могли упрочить положение батьки лишь на время.
Между тем Красная Армия, развивая наступление на белогвардейцев, подходила все ближе к владениям Махно, и это сказывалось на настроении масс. Украинское крестьянство, да и многие представители российского анархизма убеждались в бесперспективности махновского эксперимента.
Вне закона
В январе 1920 г. отряды батьки встретились с наступающими частями 14-й армии. Встреча эта была, как писал Аршинов-Марин, «теплой, товарищеской». Красноармейцы и махновцы проводили общие митинги. Часть повстанцев вступила в кавалерийскую бригаду Г. И. Котовского и в 41-ю дивизию. Однако Махно и его ближайшее окружение уклонялись от встреч с большевиками: их планы были слишком разными.
…После освобождения Украины от Деникина нужно было налаживать мирную жизнь. На заводах и фабриках не хватало сырья и топлива. Донбасс, главная угольно-металлургическая база страны, был в бедственном положении. Не в лучшем состоянии находился и железнодорожный транспорт. Не работали многие учреждения и больницы. В Александровске в начале 1920 г. было до 15 тысяч больных тифом, в Никополе — около 8 тысяч. «Тысячи трупов валялись на улицах города, и их некому было убрать, некому было оказывать помощь больным», — писала в те дни «Правда». А газета «Коммунист» сообщала: «Во всех уездах Екатеринославщины, где хозяйничали махновцы, картина полного разрушения. Все лечебные заведения разгромлены, медикаменты и больничный инвентарь расхищены».
8 января 1920 г. Реввоенсовет 14-й армии отдал приказ Махно выступить со своей армией по маршруту Александрия — Борисполь — Бровары — Чернигов — Ковель и занять фронт против польских войск. Так можно было оторвать махновцев от их постоянных баз. «Всем стало ясно, — писал Аршинов-Марин, что это первый шаг большевиков к новому нападению на махновцев. Направить повстанческую армию на польский фронт — это значит отравить главный нерв революционного повстанчества на месте».
В то время Махно был уверен, что его армия, с успехом сражавшаяся с деникинцами, сможет противостоять любой другой враждебной силе. «Повстанческая армия бунтарей, сумевшая отразить Деникина, сумеет дать отпор всем посягательствам на ее независимую жизнь», — заявлял батька. Поэтому на приказ о переходе на польский фронт он ответил так: «До тех пор, пока не выяснены взаимоотношения между Красной Армией и самостоятельной повстанческой армией, не может быть и речи об исполнении таких приказов».
Но Махно ошибался — противостоять Красной Армии его отрядам было явно не под силу. Они были измотаны рейдами по деникинским тылам, многих, в том числе и Махно, поразила эпидемия тифа. И еще одну ошибку совершил батька. Он не учел, что большевики прекрасно понимали, какую опасность представляет для них повстанческая армия и что его отказ будет воспринят как вызов.
