Он нежно поцеловал руку Тори, кивнул совершенно остолбеневшему Алану и быстро вышел.

— Тори! Ты сошла с ума? — Алан больно схватил ее за руку. — Что все это значит?

— Только то, что Дон Кортесе согласился отдать нам Филипа, живого и невредимого, в ответ на изображение своей драгоценной личности, написанное моими восхитительными ручками.

— И все? Портрет — и все?! Я же видел, как он на тебя смотрел, маленькая ты глупышка!

— Я не глупышка, Алан. Я — цыганка. Знаешь, во мне просыпается какое-то неведомое чувство. Можешь назвать это интуицией, можешь — ясновидением, но только не глупостью. Я уверена, что этот человек ничего плохого мне не сделает. И совсем его не боюсь, хотя он настоял, чтобы я все это время жила у него в доме.

— Зато я боюсь за тебя!

— Вот этого не надо, прошу тебя. Дядя Джеймс много рассказывал мне, пока мы бродили по пустыне, о разных духовных законах. Так вот, он говорил, что зло притягивается злом или страхом перед этим злом. Есть большая вероятность, что то, чего боишься, действительно случится. Это, конечно, очень примитивное изложение того, о чем говорил Старик, но, думаю, когда-нибудь у нас наконец появится много-много времени, чтобы об этом потолковать.

Алан с тоской посмотрел на ее губы и голые плечи.

— Если у нас появится много-много времени, я надеюсь использовать его несколько иначе. Впрочем, — покладисто добавил он, заметив ее гримаску, — если времени будет уж очень много, то мы обязательно потолкуем о духовных законах.

Подошел человек Дона Кортесе, деловито записал на портативном компьютере все, что Тори запросила: от мольберта и красок до купального халата и тапочек. После чего они в сопровождении молчаливых людей с зонтами добрались до лимузина. В затемненном салоне Алан обнял Тори, распустил ей волосы, откинул палантин и начал крепко, до боли, целовать ее губы, шею, плечи. Тори как бы со стороны осознавала, сколь горячи его поцелуи, на которые ее тело радостно отзывается. Но новые мысли и побуждения мешали ей полностью отдаться чувственным ощущениям.

— Тори, Тори, я так хочу тебя! Разреши мне провести с тобой эту ночь...

— Нет, Алан, еще не время. Прости, но мне кажется, что мы должны как-то заслужить наше счастье. Я так чувствую.

— Что ж, как скажешь.

На следующий день, в одиннадцать часов утра, мистер Кортесе, слегка волнуясь, вошел в комнату, отведенную под мастерскую. Увидев Тори, колдующую над новеньким мольбертом, он внезапно остановился, поднял брови и вдруг весело расхохотался.

— Доброе утро, мистер Кортесе! — с невинной улыбкой поздоровалась Тори. — Что это вас так рассмешило?

— Доброе утра, Виктория, — просмеявшись, отозвался мафиози, — если только это действительно ты. — Сегодня Тори была одета в свободные брюки — те самые, что скроены по прямой и подходят женщине с любым размером талии, так как их широкий пояс затягивается на веревочку. Довершали наряд мужская рубаха навыпуск и спортивные тапочки. На свежем личике девушки не было ни грана косметики, а пышные волосы убраны в простой «хвостик». — Я, конечно, не ожидал, девочка, что ты будешь в вечернем наряде. Но такое превращение... Бога ради, куда ты девала вчерашнюю обольстительницу?

— Она вам пригрезилась в полутьме зала, — весело ответила девушка. — А я просто Тори.

Впрочем, Дон Кортесе сегодня тоже выглядел иначе. На нем были светлые брюки и рубашка с воротником апаш. Тори с облегчением отметила, что в домашней одежде он выглядит менее опасным.

— Что ж, а я просто Дон. Надеюсь, то, что ты художница и обещала написать мой портрет, мне не пригрезилось?

— В Аризоне мои работы пользовались успехом. Так что я рассчитываю вас приятно удивить, мистер Корте... Дон. — А может быть, и неприятно, подумала Тори, вспомнив правдивость написанных ею портретов.

Дон Кортесе удобно расположился в кресле напротив мольберта. Он беспрестанно курил сигары, а кроме того развлекался тем, что выискивал в сосредоточенно работавшей художнице черты той невероятно эффектной и сексуальной красавицы, образ которой не давал ему спать сегодня всю ночь. Внезапное желание, непреодолимый порыв страсти не были редкостью для этого человека с горячей южной кровью. Но те чувства, которые вызвала в нем вчера эта девушка в ее стилизованном цыганском наряде, были необычны. Они поднимались откуда-то из неведомых глубин подсознания и требовали дерзких и сумасшедших поступков. Вчера он с трудом сдержался, чтобы не похитить девчонку прямо из клуба, понимая, что при всем его влиянии, это поставит его вне закона. Не Сицилия все же. И девчонка — не дешевая шлюха, а дочь знаменитого скульптора, прозванного американским Микеланджело. Сам Дон Кортесе, неравнодушный к искусству, не раз восхищался работами этого удивительного мастера.

Беспредел в Майами не поощрялся, и Дону Кортесе удавалось поддерживать прекрасные отношения с представителями закона не только потому, что он их кормил. А во многом — благодаря достаточно деликатному для мафии, можно даже сказать цивилизованному стилю работы «семьи». Если бы только не Дик! Идя сюда, на встречу с Тори, Дон Кортесе был полон страсти и думал: ох, загубит мою карьеру эта маленькая ведьмочка. Вот Дик порадуется! Его старший сын давно метил на место «главы семьи» и не скрывал этого.

Но сегодня это чисто умытое юное существо в мешковатой одежде — и зачем современные девушки так себя уродуют? — вызывало в нем всего лишь что-то вроде отцовского чувства. Поймав себя на этом, Дон Кортесе помрачнел. Он страстно мечтал о дочери, но и законная жена, и другие его женщины рожали мальчишек. И старший из них, Дик, явно был наказанием за все отцовские прегрешения...

Взглянув на художницу, мафиози неожиданно улыбнулся. Тори старательно работала, перенося на холст черты его мрачной физиономии. От усердия она даже немного высунула кончик розового языка и походила на котенка, который пытается своей маленькой лапкой выгрести из норки хитрую мышь.

— Вот и прекрасно! — обрадовалась Тори, поймав его улыбку. — Вам так гораздо лучше, Дон. Должно быть, улыбка точнее передает вашу истинную сущность, чем мрачная озабоченность.

— Плохо ты меня знаешь, девочка, — вздохнул старый мафиози.

— А может быть, это вы плохо себя знаете, — задумчиво предположила Тори, сохранив на холсте тень случайной улыбки.

Она знала, что Дон Кортесе — глава мафии, страшной бандитской организации. Знала, что он не может быть хорошим человеком. И все же совершенно не боялась. Чем более явственно проступали на холсте черты этого человека, тем сильнее охватывало Тори чувство, что она с ним знакома. Или была знакома когда-то давно.

— Эй, девочка, не пора ли сделать перерыв? — окликнул ее утомленный Кортесе. — У меня уже спина затекла.

Он поднялся с кресла и подошел к Тори, чтобы взглянуть на рисунок. Но девушка поспешно набросила на холст кусок чистой ткани.

— Нет, пожалуйста... Я никогда не показываю портрет, пока он не закончен. Потерпите, я работаю очень быстро.

— А ты не спеши, — усмехаясь, разрешил он. — Мне гораздо приятнее любоваться твоим личиком, чем своей старой физиономией. Она мне и в зеркале надоела.

И он, снова взволнованный близостью этого юного тела, обнял Тори за плечи и провел рукой по ее бархатистой щеке. Тори тоскливо замерла, увидев, что в его взгляде зажглось желание, а жесткие губы неотвратимо приближаются к ее губам. Но вдруг разгоряченное лицо мужчины побледнело, и Дон Кортесе отшатнулся от Тори, пристально глядя куда-то в область ее виска, как ей показалось.

— Что с вами, Дон? Вам плохо? — робко спросила она, нарушая затянувшееся молчание.

— Что это за кольцо у тебя в ухе? — хрипло спросил ее странный знакомый. — Откуда оно у тебя?

— От прабабушки. Она была цыганкой, этим кольцом ее обручили с возлюбленным. Но он был убит в брачную ночь...

Тори машинально рассказывала историю кольца, ощущая в то же время, что она входит в необычное состояние, которое Старик называл «измененным сознанием». Комната потеряла четкие очертания, сквозь них проступали видения шатров, людей в пестрых одеждах, лежащих и сидящих у костров, девушек, несущихся в вихре танца. Потом перед ее взглядом возникли чьи-то черные, прожигающие ее насквозь глаза, она вздрогнула и очнулась.