– Я… госпожа комендант… я…

– Не надо оправдываться. Вполне законное желание правильно ориентированного мужчины. Ну так смотри.

– Ох…

– Нравятся? А вот так? Нравятся? Отвечай, урод, когда тебя спрашивает командир!

– Э-э-э-э…

– Не очень вразумительно, капрал Кински, но учитывая конфигурацию твоих форменных брюк чуть ниже пряжки ремня, будем считать, что нравятся. Жаль, что это зрелище не повергнет тебя в полное беспамятство… Мне действительно жаль, Кински. Лучше бы ты не ходил в пультовую…

– Не нада-а-а-а! Я нико… э-у-э-э-э…

– Дик? Забери быстренько со своими парнями двух холодных, в джи-семнадцать и рядом, в кладовой… Да, Кински и Зигберис… Нет, Слоун ничего услышать не успел. Выполняй.

…Талькуэ-иа-сейглу двигался в кромешной темноте Междумирья. Не шел и не бежал – и ноги, и все тело остались далеко, в крохотной снежной хижине. Но если оперировать привычными для Среднего мира понятиями, то Талькуэ как бы крался, внимательно контролируя каждое движение. Вокруг хватало колодцев, невидимых в темноте провалов, ведущих прямиком в Нижний мир. Среди далеких предков Талькуэ были великие и могучие шаманы, способные спускаться туда и возвращаться обратно, побеждая живущих в Нижнем мире чудовищных демонов либо как-то договариваясь с ними…

Сам Талькуэ шаманом себя не считал, тем более великим и могучим. Он не проходил посвящения, и полноценного ученичества у него не было – Талькуэ (носившему тогда иное, детское имя) исполнилось семь зим, когда ушел дед, последний хранитель древних знаний и умений… А родители поклонялись иным богам.

Многое ли запомнит семилетний мальчишка из того, что рассказывал и показывал старик? Причем общаться им доводилось лишь в короткие месяцы летних каникул, когда воспитанники интерната в Нууке отправлялись в родные поселки и стойбища… Как оказалось, запомнить можно на удивление немало. Много зим спустя у Талькуэ, уже ставшего охотником и воином, получившего настоящее мужское имя, всплывали вдруг в памяти странные слова неведомого языка и их значения, или знания о древних ритуалах, виденных в детстве и, казалось бы, прочно позабытых…

Но шаманом Талькуэ себя не считал. И спуститься в Нижний мир не рискнул бы.

Комната оказалась небольшая, но с высоким потолком. Пара шкафов, потрепанный жизнью стол, на нем компьютер ископаемого вида – здоровенный агрегат, килограмма на полтора, убить таким можно. За стеклянной перегородкой виднелся вроде как склад – куда более обширное помещение с высоченными, под потолок, стеллажами. А здесь за столом, подумал Алька, сидел кладовщик и что-то выдавал… Выдавал, выдавал, да все и выдал, – стеллажи пустовали. Рабочее место тем не менее не выглядело заброшенным – на компьютере ни пылинки, рядом с клавиатурой стояла консервная банка, наполненная бычками самокруток, свернутых из желтоватой упаковочной бумаги.

Альке представился здешний кладовщик или завскладом – древний, как и его компьютер, седой, одышливый, в очках с толстыми линзами – каждое утро по привычке приходящий на свой опустевший склад и уныло пялящийся на экран, на таблицы с нулями во всех графах. Представился так реально, что Алька щелкнул выключателем компа, почти уверенный, что на экране сейчас появится та самая таблица с нулями.

Не появилось ничего. Экран остался пустым, на системном блоке не загорелся светодиод – напряжения в сети не было.

Зато негромкий щелчок тумблера «включил» Мурата, стоявшего у распахнутой двери и прислушивавшегося к звукам перестрелки, раздававшимся где-то в глубинах здания, – подскочил, схватил Альку за рукав, тряхнул как следует, зашипел в лицо:

– Дурной, да? Руки блудливые, да? Сунь в штаны и там блуди, ишачий сын!

В казарме за такое обращение он живо схлопотал бы по своей раскосой роже. Не желторотый же новобранец, в самом деле, Алька, – полгода в учебке, да почти полгода в части оттрубил, посвящение прошел – полноправный «манул». Ну… почти полноправный, экзамен кровью только и осталось выдержать.

Но на операции руки распускать нельзя. Начальство не станет разбираться, кто прав, а кто не очень, – на первый раз вкатят месяц гауптвахты, при повторном нарушении – пинком под зад из «манулов», прямиком в матушку-пехоту.

Поэтому Алька лишь стряхнул руку татарина и посоветовал Мурату поинтересоваться у собственной матери особенностями секса с ишаками.

– Отставить! – прикрикнул на них ефрейтор Грач. – А ты, Альберт, и в самом деле не нажимай на что ни попадя.

– Любопытно же… – попробовал оправдаться Алька.

– А вот так нажмешь на какую-нить фиговину – и кишки наши во-о-он там повиснут… – Грач ткнул в потолок, откуда сиротливо свисали три запыленные лампы дневного света. – Любопытно будет?! Два наряда вне очереди!

– Есть два наряда… – понуро откликнулся Алька. Украдкой показал татарину кулак и отвернулся к стене, где красовались два сепаратистских плаката – не голографические, отпечатанные обычными красками на обычной бумаге.

На одном посреди бело-голубой заснеженной тундры торчал полосатый пограничный столб с двумя приколоченными стрелками-указателями: «Печора» и «Рашка». И закутанный в меха абориген решительно заворачивал оленью упряжку в сторону самостийного государства. Подпись гласила: «Мне туда, однако!»

Персонаж второго плаката явно относился к славянской нации – типичнейший русский, рыжеватый, голубоглазый, нос картошкой… Сидел плакатный славянин у самовара – а стол перед ним ломился от разнообразнейшей снеди – и агитировал всех сомневающихся: «Живу в своей республике – ем калачи да бублики!»

Вкус бубликов Алька помнил смутно, а калачей ему не то что пробовать – даже видеть вообще не доводилось. Он с любопытством разглядывал красочную груду выпечки, пытаясь вычислить среди нее загадочные калачи, и тут ожила «балалайка».

– ПЯТАЯ, ШЕСТАЯ ТРОЙКА – КО МНЕ! – завопил сержант Баг, завопил так, что Альке захотелось обхватить голову руками – не ровен час, взорвется, разлетится на куски.

– За мной! – Грач махнул рукой, шагая за дверь.

Пятеро бойцов следом за ефрейтором загрохотали подметками по коридору.

Лампы здесь не горели, как и во всем здании. Окон не было, но кое-какой тусклый свет долетал из распахнутых дверей. И Алька не сразу понял, обо что он споткнулся, показалось – какой-то мусор.

Нагнулся, пригляделся – под ногами лежал человек. Вернее, то, что недавно было человеком… Нелепо раскинул руки, словно пытаясь поплыть саженками по луже собственной крови, в полумраке казавшейся черной. Не «манул», чужак: ни шлема, ни броника, одет по-цивильному – куртка, пропитавшаяся кровью, штаны, заправленные в резиновые сапоги. Рядом валялось оружие, вроде бы охотничье ружье, Алька не разглядел толком, Грач поторапливал:

– Не отставай, Нарута, не отставай, сегодня на жмуров еще вволю насмотришься!

Он прибавил шагу, стараясь не отставать. Стрельба слышалась теперь громче: короткие очереди из десантных «абаканов» перемежались с завыванием «дрелей» и громкими и раскатистыми выстрелами из чего-то непонятного. Изредка бухали гранаты.

Впереди маячила смутно различимая фигура. Свой… Сквозь поляризационный фильтр щитка – только сквозь него – хорошо можно было разглядеть опознавательную светлую полосу, опоясывающую шлем. От электронных маячков, позволяющих в бою отличать своих от чужих, в войсках отказались давно – с появлением р-вируса они слишком часто давали сбои, вынуждая стрелять по своим.

– Туда жмите, к взводному, – показал боец на коротенький, вбок отходящий коридорчик.

А сам остался здесь, на развилке, настороженно поглядывая то в одну сторону большого коридора, то в другую. Понятие «тыл» в этом бою оставалось весьма условным – сепы гораздо лучше знали все закоулки здания и в любой момент могли появиться с любой стороны.

«Манулы» двух резервных троек прошли коротеньким коридорчиком, спустились по лестнице – небольшой, на десяток ступенек. И оказались в местной курилке – о чем недвусмысленно информировала надпись «КУРИТЬ ЗДЕСЬ!». Сержант Багиров надпись игнорировал и не курил, равно как и десантник, несший на спине громоздкий ретранслятор с выдвижной антенной, связывавший «балалайки» роты в локальную сеть. Двое сепов, лежавшие здесь же, у стенки, курить не могли по уважительной причине недавней смерти. А больше в курилке никого не было…