С обеими сумками на плече и кинжалом Ады, заткнутым на пояс, Габриэль кивнул безликой женщине и последовал за ней по узкому коридору. Мерцающая игра света и тени освещала их дорогу в заднюю часть дома. Шум и крики преследовали их, и это помогало быстрее передвигать ноги.

– Держись за меня, inglesa, – сказал он, почти таща ее по узкому коридору. – Мы опять слишком загостились.

– Я чувствую систему. Нам нужно уведомить мудрецов и сообщить о наших открытиях.

Он хмуро посмотрел на нее.

– Я знаю только священников и рыцарей.

– Здесь нет ученых людей. И я вижу, что ты стараешься оставаться мрачным. Ты еще не устал от этого? – Она вздохнула. – Забудь, что я что-то говорила. Ты не ответишь.

Габриэль сбежал от таинственных крестьян и следовал за такой же таинственной женщиной, в то время как Ада не отставала от него. И эта дерзкая девчонка дразнила его. Он не ответил тогда, возможно потому, что его усталый разум и беспокойное предательское тело ослабили яростную хватку на его эмоциях.

– Да, inglesa. Это становится утомительным.

Резкий порыв ночного ветра ударил ей в лицо с такой силой, что Ада совершенно очнулась. Она была счастлива найти защиту у Габриэля, почти свободная от ужаса и боли. Только на мгновение. Он казался заботливым – человек, освобожденный от своей стоической натуры. Она видела проблески такого человека, когда они сидели за шахматной доской. Он по натуре соперник, да. Прирожденный стратег. Он также был на удивление приятной компанией, тихий, с бесстрастнейшим чувством юмора. Она могла бы прятаться в той комнате вечно, проникая в его разум, точно так же как его шахматные фигуры проскальзывали сквозь ее защиту.

Но тепло и утешение исчезли. Они снова оказались изгнаны, болезнь уводила ее даже от убогого пристанища той крошечной комнаты.

Женщина, показывавшая им путь, сунула факел в жидкую грязь снаружи задней двери дома. Их мгновенно окутала темнота.

Ада заморгала, ее глаза очень медленно привыкали к темноте. Это ухудшение зрения вдруг бросило ее разум через время и пространство, через воду и землю в Англию, к Мег, ее слепой сестре – сестре, по которой она скучала в этот момент больше, чем могла вынести. Размышления о том, как низко она пала и как далеко уехала, могли поглотить все оставшиеся дни ее жизни. Но безотлагательность новой опасности, которой они подверглись, отбросила сентиментальные мысли в сторону. За это по крайней мере она была благодарна неожиданной опасности.

– Сюда, – сказала женщина.

– Кто ты? – спросил Габриэль.

Он взял Аду за руку, когда они шли за женщиной на север, через внутренний двор.

– Меня зовут Бланка. Сеньора – моя двоюродная бабка.

– Ты та самая травница, о которой она говорила?

Бланка бросила мрачный взгляд через плечо, ее круглое лицо было похоже на луну над их головами.

– Она говорила об этом? Сеньора оценивает людей только по тому, что они могут предложить ей. Она пустила вас не из благотворительности. Тот старик из вашего ордена – как там его имя?

– Пачеко?

– Да. Он дал ей денег.

–– Мы тоже дали, – сказал Габриэль.

Бланка тихонько рассмеялась.

– Значит, она неплохо заработала. Возможно, если повезет, она сможет откупиться от неприятностей.

Они обогнули угол перестроенного собора, но, когда не остановились, чтобы попросить приюта там, Габриэль и Ада обменялись вопросительными взглядами.

– Куда мы идем? – спросила Ада.

Ее мозг снова начинал работать. Да, это как дыхание после года под водой. Она никогда не переставала понимать, насколько требовательной стала ее тяга. Что бы было, если бы ее продали в рабство? Она содрогнулась и сглотнула появившийся во рту горький медный привкус.

– С глаз долой, – сказал Габриэль, увлекая Аду в кирпичный альков между строениями. – Нас преследуют.

Бланка вжалась в тень вместе с ними, от испарины на лбу ее темный капюшон стал влажным. Ее кожа была гладкая и упругая, она явно была еще очень молода. Плоский корсаж ее скромного шерстяного платья какого-то непонятного цвета, что-то между синим и черным, поднимался и опускался с каждым быстрым вдохом.

Ее шепот нарушил тревожную тишину.

– Я помогаю, потому что ненавижу эту старую ведьму. Она до конца моих дней будет держать меня в услужении.

– Что с ней будет? – спросила Ада.

– Испытание огнем или водой, наверное. Мне понадобится помощь, чтобы выбраться из города. Никакая молодая женщина не может одна выйти за эти стены.

– Ты хочешь, чтобы мы были твоим эскортом? – Ада попыталась скрыть улыбку. – Ну разве это было бы не чудесно, Габриэль? Еще одна спутница для тебя?

– Я бы бросил вас обеих в Тахо, если бы мог.

– Едва ли это милосердно, послушник, – сказала она, не в силах сдержать улыбку.

Осознав, что все еще держит его за руку, она сжала ее. Он уронил ее пальцы, как будто это были горячие угли.

– Ты лишила меня всякого милосердия, – сказал он. – Спасибо за вашу помощь, сеньорита, но мы не можем предложить вам ничего, кроме золота. Я не могу брать на себя еще одну ношу в этом путешествии.

– Я не приму золото, – сказала Бланка, качая головой. Слезы проложили серебристые дорожки по ее щекам. – Вы должны понимать, что золото бесполезно для такой, как я. Я запятнана незаконным промыслом моей тетки. Никто не посмотрит мне в глаза на рыночной площади. У меня нет шансов найти порядочного мужа. Этот город – тюрьма.

Это слово было как удар молнии, промелькнувшей между ними. Габриэль вздрогнул и отвел глаза. Ада почувствовала какую-то тяжесть в груди, ощущение неожиданного родства, кольнувшее ее под ребра. Как часто она думала, что Чарнвуд-Форест такая же тюрьма? Пятно болезни ее сестры и ее окончательная слепота – не говоря уже о страсти Мег к тайнам алхимии – не внушали любви никому из их суеверных соседей.

После этого она перенесла ужасы настоящих тюрем: и в темнице шерифа Финча, и в когтях опиумной зависимости, – но юношеское желание Бланки бежать воскресило к жизни те годы в Чарнвуде. Она вспомнила, как верила, что любая жертва будет полезной, что каждый, кто предлагает помощь в бегстве, – святой.

– У нас и так достаточно трудностей, – сказал Габриэль. – Ты должна понять. Мои извинения.

Если бы она не знала лучше этого неразговорчивого человека, Ада могла бы поклясться, что его слова прозвучали больше как мольба. Она почти почувствовала жалость к нему.

– Ты можешь пойти с нами, – сказала Ада.

Мимо них пропыхтели несколько мужчин в доспехах, и лязг металлических панцирей заглушал их крики. Ада подивилась властности страха. Кролик, прячущийся от волчьих зубов, не замирал так, как она. Охваченная этой неестественной неподвижностью, она ощущала рядом с собой тело Габриэля. Он почти не дышал. Так же ли часто стучит его пульс, как у нее? Удивляется ли он жару, пылающему там, где соприкасаются их руки и ноги?

Она только что пережила ужасные последствия наркотической ломки. Сейчас та же самая беспокойная часть ее, которая все еще жаждала горького вкуса опиума, оценивала мощного мужчину, находящегося рядом с ней. То, что у нее так мало здравого смысла, горячило ее щеки, частично от стыда, частично от восхитительного волнения.

– Мне позвать их? – спросила Бланка сдавленным шепотом.

– Помолчи, – сказала Ада. – Габриэль обязан заботиться обо мне, и если я не пойду без тебя, значит, и он тоже не пойдет.

– Мы всегда можем воспользоваться веревками, inglesa.

Ада попыталась заглянуть ему в лицо, но смуглая кожа Габриэля была создана для того, чтобы прятаться в тени.

– Что это означает? Ты собираешься связать меня и силой волочить в Уклее?

– Нет, – произнес он так, что стало ясно: его терпение достигло предела. – Это означает, что она идет с нами.

Они вошли в баню при помощи ключа, который Бланка извлекла из сумочки на своем поясе. Больше у нее ничего не было.

Габриэль посмотрел на нее с большим подозрением. Если она хочет покинуть город, неужели действительно собирается сделать это совсем без вещей? И откуда это у травницы ключ от публичных бань? Очень похожие на темные здания на улицах Толедо, бани в вечерние и ночные часы становились местом скопления людей самого низкого сорта и самых вульгарных искушений.